Итак, после целого дня на таблетках я вдоволь наплакалась и заснула. О-хо-хо. Почему так хотелось домой? Понятия не имею. Теперь, при воспоминании о тех днях, кажется, что, попав в чужую страну, я должна была прыгать от счастья — ведь по большому счету это тот же дом, да только с новой для тебя атмосферой.
Удалось ли мне во второй день путешествия посмотреть на голые изваяния? О да, и еще как. Они стояли повсюду. Сложнее было их не заметить. Девчонки хихикали, натыкаясь на каменные гениталии; мальчики притихали при виде обнаженных грудей. Я, например, не вижу эротики в женских статуях: мы, женщины, не слишком хорошо воплощаемся в мраморе: мы расцветаем на полотнах. Вот каменные мужские торсы — другое дело: между искусством и порнографией пролегает тонкая, как лезвие бритвы, грань. Как бы там ни было, я скоро насмотрелась на каменные телеса и перегорела — тоска по дому затмевала остальные впечатления. Хотя с ностальгией-то как раз справиться несложно: вернешься домой — и все. Вот бы такое средство от одиночества. Крутиться в компаниях? Не помогает: одиночество в толпе — самый жалкий вариант. С другой стороны, среди людей по крайней мере появляется шанс, пусть и призрачный, встретить того самого, единственного, чье присутствие способно успокоить разгоряченный мозг. А в одиночестве, в квартире, вероятность равна нулю.
Как и все одинокие, я частенько пытаюсь вычислить, каково мое место в общей иерархической лестнице. Что лучше: быть одной или поддерживать отжившие отношения? Насколько жалок одинокий человек, который завидует тем, у кого от любви осталась лишь видимость? Опять же не забывайте, я могу рассуждать о привязанностях лишь в теории. Или бывает еще так — вас уже ничего не связывает, и лично вы одиноки в отличие от своей половины. И как следствие возникает вопрос от противного: возможно ли любить двоих одновременно?
Когда я разбиваю одиночество на градусы и шкалы, пытаюсь разложить его по полочкам, тут же приходит в голову, что фортуна от меня отвернулась не зря. «Нет, Лиз, перестань, ты к себе несправедлива».
Семь лет назад.
Кажется, будто век минул, а помню все, как случившееся вчера.
Плесну-ка вина в бокал.
О Господи.
Не думала я, что будет так трудно.
…Итак, продолжим. Очень важно уяснить, в какой последовательности происходили события. Со времени той памятной поездки в Италию прошло более двадцати пяти лет. Комета Хейла-Боппа и Джереми появились на моем небосклоне семь лет назад. И вот я в 2004 году, сижу в квартире, пишу о Риме, и тут — БАЦ! Говорят, у некоторых перед приступом жесточайшей мигрени сыплются искры из глаз; я тоже по-своему чувствую приближение очередного припадка хандры. Это ломка не столько эмоциональной природы, сколько медицинской. Стоит моей ауре качнуться в сторону депрессии, я безотлагательно применяю один из многих стратегических маневров: стараюсь лишить неприятеля основной массы сил. Прыгаю в машину, еду на ярмарку — куда угодно, лишь бы народу было побольше, — смотрю на яркие краски и прислушиваюсь к голосам. Когда магазины закрыты, ищу комедии на театральных афишах или иду в какое-нибудь заведение.
Люблю девяностые. В те годы неожиданно появилось множество мест, куда может пойти одинокий человек, чтобы побыть среди себе подобных. Люди упорно делают вид, что все у них прекрасно. Что ж, этим я и занимаюсь в кафе. Пусть внутри буран, пусть штормит от отчаяния, я ни за какие коврижки не покажу, что на самом деле творится на душе — тут уж я пуд соли съела. Пытаюсь создать иллюзию, будто занимаю какое-то важное место в обществе. А то вдруг кто-нибудь посмотрит на Лиз Данн и задастся вопросом: заслуживает ли она всех тех благ, которыми ее одарила жизнь, — полностью упакованной квартиры и «хонды-аккорд» последней модели? У меня есть работа, я знаю свое дело, однако что, если все пойдет вкривь и вкось и я не смогу приносить пользу обществу? Или не смогу оплачивать хотя бы самое насущное? «Посадить ее на айсберг и выпустить в открытое море». Если в один прекрасный день это и впрямь случится, я буду очень зла, но не удивлюсь.
Лесли далеко не глупа, да только и она ничего не знала о моей беременности. Впрочем, неудивительно — девочкой я была необщительной, толстой к тому же, а сестрица отчалила в колледж через некоторое время после моей поездки в Италию. Виделись мы лишь на Рождество, а тогда я стала не намного толще обычного.
Да, узнать через двадцать лет, что у тебя взрослый племянник, — потрясение еще то. Хотя куда больше сестру ошеломил тот факт, что я, Лиз, могла сделать нечто, достойное досужих сплетен.
— Лиззи, когда? Как ты вообще умудрилась залететь?
— Знаешь, если я не хороша собой, это еще не значит, что бесплодна.
— Сколько ему? — Она перевела взгляд на Джереми. — Сколько тебе лет?
— Двадцать.
Сестра взглянула на меня.
— Это невозможно. Ты еще в школе училась.
— Верно, училась.
Сын посмотрел на меня.
— Тебе тяжело пришлось? Ну, рожать меня школьницей?
— Да нет вообще-то.
Лесли вклинилась в разговор:
— В школе ты не была беременной.
— Была.
— А кто отец?
— Слушай, успокойся. Ничего ты от меня не узнаешь.
— А мать с отцом знали про ребенка?
— Знали.
— А Уильям?
— Нет.
Сестра была уязвлена.
— Надо же, и словом не обмолвились. А сейчас мать о нем знает?
— Нет. Ты первая. Мы только вчера познакомились.
Джереми удивился:
— Слушайте, народ, вы что, зовете предков «мать» с «отцом»? Это же старомодно. Может, вы еще и наряжаетесь, как сэр Ланселот и дева Марианна?
Я сказала:
— Да, непривычно звучит. Уильям — первенец, он начал их так называть, а мы уже после переняли.
Лесли была ошеломлена.
— У меня нет слов. Просто нет слов. Джереми, а где ты вырос — здесь?
— Нет, в разных частях Британской Колумбии.
— Где твоя семья?
— Спросите что полегче.
— Ты сам разыскал Лиз или она тебя нашла?
— Сам.
Я посмотрела на сестру.
— Лесли, не гони лошадей. У нас будет время обо всем поговорить.
— А как бы ты на моем месте себя чувствовала, а?
— Ну, начнем с того, что к тебе это не имеет никакого отношения. Так почему бы просто не взглянуть на все, как на большую хохму — сиди и развлекайся?
— Ему уже двадцать, Лиз. И ты только теперь ни с того ни с сего сообщаешь, что у тебя ребенок?
— Знаешь, я тебя не звала, и опять же к тебе это не имеет никакого отношения.
— А как получилось, что вы только вчера встретились? Была серьезная причина?
Я взглянула на сына.
— В какой-то степени я этого ожидала. Джереми попал в больницу.
— Что у него?
Сын подал голос:
— Передозировка. Какой-то погани на вечеринке наглотался. — Он подошел к Лесли, показал ей браслет, а затем перевернул вверх дном пустую бутылку от «Бейлиса» в надежде извлечь пару капель.
Сестра закурила третью сигарету и обратилась к Джереми:
— Ты давно знаешь, что Лиз — твоя мать?
— Уже несколько лет.
— Что же так долго не объявлялся?
— Все время попадал в кошмарные семейки. Потом пробовал сам прожить, да ничего хорошего не вышло. Хотелось нормальной семьи без заскоков, чтобы почувствовать себя таким же, как все. Без Лиз я, считай, конченый человек.
«О-па!»
Вдруг комната непомерно раздулась — стала напоминать собор. Наступила такая мертвая тишина, что слышно было, как дым от сигареты струится.
Сестрица проговорила:
— Не хило. Возложить на человека такую ответственность…
— Наверное, да.
Я спросила Джереми:
— Где ты живешь? Отвезти тебя домой? По правде говоря, с ног падаю от усталости.
— Мне негде жить.
— Как так?
— Поссорились с подружкой. Можно у тебя перекантоваться? Пару дней, не больше.
— Ну конечно, о чем разговор. Оставайся. — Сразу кровь в голову ударила — как же так, у меня дома еще никто не оставался на ночь. Мысли закружились вокруг мелких сбоев в моем графике, которые вызовет его пребывание. Чем кормить на завтрак? Я люблю в тишине почитать газету. Как быть с ключом? А уборная?!
Джереми успокоил:
— Да не напрягайся ты. Я примерный гость. Не пачкаю. Не ворую. Могу что-нибудь отремонтировать.
Мы с Лесли приготовили ему постель, завалив диван одеялами и подушками, чтобы на нем хоть как-то можно было уснуть. Парень молча наблюдал за нашими приготовлениями. Он вел себя так, словно счастлив просто находиться рядом. Такого со мной еще никогда не случалось.
Лучи заходящего солнца выкрасили комнату в ярко-оранжевый тон — помню, как красиво смотрелись простыни в его свете. Сестрица поинтересовалась нашими планами на ужин, я подняла взгляд на Джереми — и вдруг заметила, что он дрожит.
— Что случилось?
С его лба струился пот.
— Джереми, что с тобой?
— Я ослеп.
— Что?
— Ослеп.
— Ничего не понимаю.
Сестра забеспокоилась:
— Лиз, тебе помочь?
— Заткнись, Лесли. — Я обняла сына за плечи. — Ты видишь свет? — Помахала рукой у него перед глазами. — Хоть что-нибудь?
