Мне-то что, раз готов, так пусть и делает. Они говорят, какой я должна бы быть: иллюзией, мечтой. Чем-то таким, чего в действительности не бывает. По крайней мере, деньги не должны лежать мертвым грузом. Есть еще приемные племянники, хотя лично я свою кандидатуру в эту приемную комиссию не выставляла. Они полагают, что имеют на что-то право! Стоят передо мной и оскорбляют меня и моего нотариуса! Обвиняют меня! Люди отказывают мне в поддержке, но моя память мне не изменяет. А тут еще какая-то монашка с претензиями на наследство, это же надо! Монашка! Она ведь и так ни в чем не нуждается! Пылая, как только что разожженный костер, я спускаюсь к своему Алоису, который умрет двадцать первого ноября из-за меня и моих помощников, Анафранила и Эвглюкона. Это лекарства. Я поджигаю себя своим же огнем, взметаюсь высоким пламенем. Бумага, в которую я завернула этих господ, с шипением сгорает, а мои белые циркулярные пилы — нет, мои циркулирующие по кругу глаза уже ищут поверх моей жертвы следующего одинокого мужчину. Чтобы разжечь новый пожар. И сразу швырнуть в огонь пожарное ведро. Вода в нем — это я сама, на разговорном языке — бензин. Материя, применимая в самых разных целях, что не торопятся признавать, особенно когда ей, бедняжке, приходится, вопреки собственной веселой природе, с натужным воем приводить в движение наши грузовики. Так она, эта материя, по ошибке, ненамеренно попадает не туда, куда надо.
Я то разжигаю огонь, то затаптываю его как мне вздумается. Но я могу придать своему лицу милое выражение и откусить от пирога, который ни с кем не собираюсь делить. Я могу напустить на себя чопорный вид, меня можно показывать где хотите, хотя выросла я в самом что ни на есть непритязательном окружении. Я ни на шаг не отхожу от избранной мной жертвы. Мое окружение всегда признавало во мне свою, но не ту, какой я была на самом деле. Я сама сформировала себя. Женское тело должно нравиться, это требует работы. Что до меня, то к моим изъянам надо добавить еще и болезнь тазобедренного сустава, но это уже за пределами общей суммы. Без бедра я была бы в не до конца собранном виде, вы не находите? А сейчас я проверю, в порядке ли моя нога, ведь с деревянной ногой меня никто не возьмет. Притом что брать должна именно я! Победительнице достается все! Меня все ждут, но вместо того чтобы прибыть в виде пакета, я открываюсь и проглатываю покупателя. Я ненасытна, как вода, которая принимает в свои объятия пассажира, этого вечного безбилетника. Я в ванной долго не задерживаюсь. Вода не должна быть слишком теплой, и ее не должно быть слишком много. Я всегда смотрю, чтобы пробка находилась под рукой и ее в любой момент можно было выдернуть.
Предание смерти — дело в своем роде единственное, в отличие от работы над собственным телом, которая у женщины никогда не кончается. Общество ждет от меня признания. Ни хрена они не узнают об убийстве. И моего признания тоже не дождутся. У него нарушилось кровообращение. Как только он весь посинел, я поняла, что ему кранты. Никто не поддержит меня, поэтому мне самой надо держаться на высоте, чтобы они до меня не дотянулись. Было время, когда мера красоты человека определялась исключительно убийством, так как разглядывать живого человека не имело смысла: так быстро он исчезал из поля зрения. Человек прежних времен, изображенный таким могущественным, часто сдувался, едва выйдя за пределы фабрики. Это к вопросу о сверхчеловеке, который, как и следовало ожидать, вымер. Иное дело сегодня, сегодня мерой, весом и ценой всего является тело. Но мы больше не знаем, какой мерой мерить. Сегодня о несовершенном теле можно сказать, что каждый сам несет за это ответственность. Избавляйтесь от него как можно скорее! Или позвоните мне, если имеете наличные средства или недвижимость. Да-да, позвоните мне еще во время отправления! Я сама отправлю каждого из вас. Вы только позвоните! Слабые, несовершенные могут радоваться, что у них есть некто вроде меня, при условии, если вы способны заплатить. Разумеется мне. Я смотрю на своего парня и вижу: ой, он же мертв. Ничего не поделаешь. Если тело хилое, старое или больное, бремя доказательств лежит на нем самом, если ему позволено его иметь. Я снимаю с тебя это бремя, Алоис!
Потом ты еще будешь меня благодарить! Я мать, которая берет и никогда не дает. Да, моя первая заповедь: не отдавай то, что имеешь! Я снижаю процент содержания сахара в крови и комнатную температуру, пока они не встанут передо мной на колени. Алло, кто говорит? Да, доктор. Я должна сообщить вам печальную новость. Старый придурок вдруг оказался без тела! И куда я его засунула? Под конец он, вероятно, понял, что чувствует женщина, когда на карту поставлен вкус, к сожалению, не свой собственный. Он умер у меня на глазах! Все его тело было полно дерьма, оно-то и засорило слив. Я спустила дерьмо в ванне с помощью прокачки. Я была водяной невестой своего парня. Бестелесной и подавляющей. К счастью, он ничего не проглотил. Иначе участковый врач сказал бы: ага, в легких вода. Алоис просто лежал в ванне. Никто не заявил о своих правах на него, хотя нет, было дело, но позже, когда я одна сделала всю грязную работу. Я вообще человек честный, хотя нет, скорее шумный. Я воздействую своим видом, и люди не замечают, как воздействует и завораживает мой язык. Я просто обворожительная женщина. Я орудую своим голосом. Алоис наконец успокоился и почил. Человек может предъявлять права лишь до тех пор, пока его тело, представляющее дух, умеет жестикулировать. Иначе дух из тела провалится в штаны. Дерьмо! Здесь заявляет о себе тело, которое должно быть очень сильным, быстрым и ловким! Я добиваюсь того, что все тела вокруг вдруг умолкают. Здесь выражает себя человек, но у него это получается уже не так хорошо, как раньше. У него не осталось сил, чтобы выдавить что-то из тюбика. Или все же осталось?
Все происходит само собой? Стоило ему лечь в постель, как он оказывался в дерьме. Что поделаешь, мне каждый раз приходилось его мыть в ванне. В ванне он и умер. Тут ни прибавить, ни убавить. А он еще и грозил мне: я тебе покажу, я тебе покажу! Скажите на милость, что он такое мне покажет, чертяка несчастный? Я невиновна, а когда за тобой нет вины, ты можешь быть свободной. Это была самая обычная смерть. Хотя, впрочем… Скажите мне, какие мысли сейчас приходят вам в голову? Видите ли, все свойства Алоиса давно уже незаметно исчезли за занавесом, тем самым, перед которым склоняются другие, чьи фото нам хорошо известны. Благодаря мне вы теперь знаете и Алоиса, хотя и посмертно. Вот именно, только теперь все стало ясно, яснее, чем при жизни Алоиса. Все, что могло бы его представить: банковский счет, маленький дом с садом. Это все, что после смерти придает этому телу какой-то вес. А сейчас выходит и сам Алоис, так как он поверил, будто ваши аплодисменты предназначались исключительно ему. Минуточку, я вижу, теперь он благодаря мне и впрямь стал знаменитостью! Я этого не ожидала! Они толпятся вокруг него! Ну, и вокруг меня тоже. Они прикасаются ко мне, хотя я их об этом не просила. Сколько воды и воздуха пришлось мне потребить, чтобы Алоис наконец перестал дышать! Сколько яда и вредных веществ я потребила, чтобы не могли дышать все другие! В сравнении с этим уличное движение — ничто, а оно ведь требует гигантских расходов.
Я убиваю едой на колесах, я убиваю водой на полозьях! Убийство — мой любимый спорт, в нем пот смешивается с кровью и экскрементами. Позже я, вероятно, займусь другими видами спорта, такими, в которых можно остаться чистой. Но пока еще я врезаюсь в других, как торпеда. Раз уж в гольфе, в парусном спорте, в теннисе соприкосновение с другим телом стало совершенно ненужным, я занимаюсь своим любимым спортом — убийством, проникая внутрь чужого тела. Я плаваю в нем как рыба. Чужое тело обтекает меня, как вода, в которой я плескаюсь. Я терпеть не могу, когда ко мне прикасаются, и все же чужое тело обхватывает меня, словно вторая кожа. Прижимается ко мне. И я обхватываю его.
Вы в хорошем настроении, доктор? Сестра Жозефина уже испустила дух? Ну да плевать я на нее хотела. Сберегательных книжек нигде не оказалось. Не знаю, куда он их запрятал. Но помню, как он мне сказал: Мэди, ты увидишь, сколько приходится на твою долю. Ну и где же она, эта доля? Этот подлец взял и подох, а я, значит, ищи. Но я их все равно найду. В феврале ситуация с наследством прояснится. Что ж, Герта, подождем, чайку попьем. Если что меня и беспокоит, так это сберегательная книжка, ты же знаешь. Я не скрываю, что сняла деньги и передала ему. В приемной врача полно больных. Омерзительно. Я вхожу, но они не видят, что я их самодержавная властительница, что они — мои гости. Не узнают меня. Не целуют мне руку. У меня самый обычный вид, но я после своего триумфа возвращаюсь к себе в сопровождении фруктовых деревьев и зданий. Ну ладно, я, возможно, и похожа немножко на других женщин, на первый, поверхностный взгляд, но я все же отличаюсь от них, как день отличается от ночи. Я — своя собственная мера и свое мероприятие. Кого, кто моложе семидесяти, заинтересует именно мое тело? Они предпочитают разглядывать девиц в бикини. До последнего мгновения! Ну, они народ терпеливый! Я же правлю свой суд сама. Но из-за меня никто не должен голодать, чтобы влезть в свою одежду, когда настанет лето и придет пора окончательного раздевания. Судить об этом я предоставляю газетам, которые делают вид, будто ко всем относятся дружески, но, конечно же, далеко не все могут появиться на их страницах.
