Зазвенел телефон.
– Маргарита Феликсовна ждет вас! – послушав трубку, произнесла она так же гордо. Никакой нестыковки между первой частью разговора и второй она не почувствовала. – Пожалуйста, вот туда.
С протянутыми руками, в кромешной тьме, я щупал стену на узкой лесенке – наконец стена подалась – заветная дверка!
– Маргарита Феликсовна?
– Да? – с удивлением посмотрела на меня.
Совсем иначе, видимо, меня представляла. Но я-то как раз такую и ждал – измученная интеллигентка, ненавидящая свою рабскую должность.
И что все тут ужасно – с ходу читалось в ее лице. А раз все ужасно, лучше вообще ничего не делать. Но если уж я приехал, придется порадовать. Я просто застонал, внутренне. Точно так все и видел издалека!
– Э-э-э… – произнесла задумчиво. Не знала, видимо, с какой неприятности начать. Но я сам пришел к ней на помощь:
– Я, наверное, должен сдать вам билет?
– Билет… Билет… какой именно?
– На автобус… на котором я приехал сюда.
– А-а-а. – Тут лицо ее даже просияло. Эта-то неприятность как раз не пугала ее! – Вы, видимо, имеете в виду оплату проезда?
– Видимо, да.
– А-а-а, – совсем обрадовалась, – это не ко мне!
У меня, мол, для вас свои неприятности… а это так!
– Это к директору. Но сейчас его нет.
Сочла необходимостью чуть умерить мое горе, объяснив:
– Понимаете, сегодня у нас в городе выборы – так он там.
– А-а-а. Понимаю! Тот спектакль, видимо, важнее? – неловко пошутил.
И был холодом встречен. Видно, директор ее сражался как раз на стороне прогрессивных сил. Сказал неудачно. Конечно, теперь ни о какой оплате билета речь не может идти… Вообще, начало неудачное. Но и конец, я чувствую, не подведет!
– Так… теперь о премьере, – собравшись с духом, произнесла она. Я тоже собрался с духом. – Николай Альбертыч не сможет присутствовать… у него дела… Но стиль вы его сразу почувствуете, так что незримо… он будет на сцене. Не удивляйтесь… э-э-э… некоторым особенностям спектакля. Пьеса для него – лишь основа… А скорей – даже нет!
Тот рыбак, поди, трех лещей поймал, пока мы тут истязаем друг друга.
– Сейчас я проведу вас в зал. – С мученической улыбкой она встала. -
Но присутствовать на спектакле тоже, к сожалению, не смогу.
Какое-то массовое бегство! Один я, что ли, буду там?
– Не беспокойтесь… какое-то количество билетов продано, – прочтя мои мысли, бледно улыбнулась она.
Опять какими-то темными лесенками мы вышли в зал. После привычной уже тесноты он поражал величием. Купеческий размах. Но задействованы были почему-то лишь уголок сцены и, соответственно, примыкающий к ней кусок зала. Все остальное было погружено во тьму. Спектакль еще до начала поражал. Три полосатых матраса – два стоя и один лежа – все декорации. Удивляюсь мужеству пришедших – и пока еще не ушедших зрителей. Будь моя воля, я бы сразу ушел. На матрасы я и дома могу смотреть. Маргарита Феликсовна уже смылась… Повернулся – а ее уже нет!
Приехал! На послабление жизни надеялся… тихую ласку. Не будет уже послабления тебе!
Начали хриплой музыкой… По ходу спектакля я все яснее понимал, почему Альбертыч не хочет общаться со мной. Все перевернуто! Второй акт шел почему-то первым, после перерыва – начало. Так что нелегко было врубиться, как говорит нынешняя молодежь. Все мужские роли исполняли женщины, и наоборот… Но как-то все же дышала “расчлененка”
– и зал реагировал порой. Все же весь мой текст он не выкинул, и это сказалось. В конце даже похлопали – но на сцену почему-то не вызвали меня. Актеры, похоже, и не знали, что я тут. Сурово! А я-то в сладком бреду представлял себе пьянку с актерами, ласки перезрелой премьерши… Жди! Главную женскую роль, как я отметил, мужик исполнял!
Маргарита Феликсовна уже рядом юлила.
– Попробуем к Николаю Альбертычу зайти?
– А что – это так сложно?
Мучения, видать, еще не кончились мои.
– Нет. Просто – он против был вашего приезда.
Ну прямо все тут полно тихой ласки!
– Зайдем.
Если кто-то думает, что меня можно извести, тот глубоко ошибается.
Мастер сидел перед телевизором ко мне спиной и так и не повернулся.
– Николай Альбертыч! – моя фея робко произнесла.
Мастер не повернулся. В глаза Джорджу Бушу в телевизоре глядел.
– Автор… – пролепетала фея.
– А, – не оборачиваясь, протянул мне руку через плечо.
– Простите, – жадно ладонь его ухватил и, бережно потянув на себя, вместе со стулом уложил его на мягкий ковер. – Извините!
Бесшумно вышел. Он, что интересно, так и лежал, не шелохнувшись.
Зато Маргарита Феликсовна оживилась – впервые в ней зажегся какой-то огонь! Как девочка, выскочила вслед за мной, кудри растрепались ее, глаза сверкали.
– Что вы себе позволяете?!
Я молча уходил.
– Как я вас понимаю! – уже на улице воскликнула она. – Знаете, моя мать тяжело болела. Куда ж я могла уйти? Вот, впервые иду по улице… раньше только бегом!
– А что… было с ней?
– Возраст. Девяносто четыре!
– Сколько и мне!.. В смысле – отцу моему. И… уже все?
Кивнула.
– А он… еще ходит у вас?
– Да фактически нет.
– У нее тоже с этого начиналось… Памперсы?
– Да пока еще нет.
– Как же вы обходитесь?
– Да никак, пока что… придется купить.
– Берите английские.
– Хорошо.
Много батя застал: дореволюционные пеленки – и памперсы, двадцать первый век!
– Дальше очень быстро пойдет, – проговорила она.
– Что?
– Все. Дальше все очень быстро… начнет отказывать.
– Как?
– Увидите! Могу вас до аптеки довести.
А я еще волновался, что приехал зря!
– А вы… одна со всем справлялись?
– Да.
Зашли. Отоварились… Родным человеком оказалась! Купил две упаковки памперсов, громко шуршащих… Этот Попов везде найдет что урвать!
– До автобуса еще долго… могу вас по монастырю провести. Когда-то я там экскурсоводом работала.
Длинная многоарочная звонница. Могучий храм.
– А это что?
– Это театр у нас под открытым небом… Николай Альбертыч тут
“Годунова” ставил… Вообще, постановки под открытым небом удаются ему…
Река уже гасла. Тянуло прохладой.
– Его даже пригласили в Казань, на праздник тысячелетия… помогаю сценарий писать ему.
– Казань?! А я там родился! А батя – работал там! Сорта свои вывел.
На какой-то там доске высечен, говорят…
– Я Николаю Альбертычу скажу. Нам нужны персонажи… А то он предложил им Ивана Грозного, а они говорят: “Нет”.
– Батя вполне Ивана Грозного заменит… он Татарию от голода спас!
Было бы здорово его привезти!
Памперсы громко шуршали. Убрать их некуда было. Но не в этом беда.
Один мужик, скажем, телевизор вез. Но не в этом дело! Главное, что билетов не было, ни на один автобус! Они тут уже полные шли – из
Пскова, Пушкинских Гор. Касса даже не открывалась. Наконец я вышел прямо к автобусу, деньги протянул. В результате я делил кресло с огромным омоновцем, тот наваливался на меня дикой тяжестью… Только памперсы и спасали – между нами догадался их воткнуть.
…В Питере, что удивительно, сияли огни, люди вовсю еще гуляли. После темного автобуса было странно… Видно, дню этому не суждено еще кончиться.
Подтвердилось. Промчась через город, на Финдляндском я пересел на
Комарово. Моя спешка мне что-то не нравилась. Снова за окнами шла тьма, озаряемая вспышками, поначалу беззвучными. И снова – немая вспышка на все небо за черным забором елей. Мы стояли на станции
Белоостров, когда послышался быстро нарастаюший шорох. У фонаря замелькали капли. Еще и промокну! Полный набор!.. Нет, еще не полный. Еще не знаю, что дома ждет. Не сомневаюсь, что оба члена моей семьи, освободившись от гнета моего, выступили по полной программе. Пожара пока не видать – так еще и далековато! Но пожар – примитив! Они на гораздо большее способны. Вот эта гигантская гроза
– не их ли работа?
В быстро бегущих извилистых струйках на стекле разыгрались цветные огни ресторана “Шаляпин”. Репино. Следующее – Комарово. Выходить.
Дождь слышен даже в грохоте колес. Ярость, с какой он колотит по крыше, теперь достанется мне. Промокну мгновенно. А вот и гром.
Явлюсь, как мокрая курица! А должен – как громовержец: сухой, заряженный электричеством! Стоя в тамбуре, растерзал упаковку, один памперс надел как водонепроницаемый шлем, второй – как спасательную жилетку, и лишь третий – по обычному, всунув ноги в эти ослепительные, шуршащие, влагонепроницаемые трусы. В таком наряде выскочил на перрон под струи. Народ, спрятав лица, бежал, поэтому наряд мой не произвел впечатления. Жаль, что я не так на премьеру явился – был бы гораздо внимательней встречен. Промчался сквозь ливень – только ноги промокли, а так сухой! Памперсы прошли испытания, блестяще их выдержав! Но… что-то все большая тревога охватывала меня по мере приближения. Все окна дачи сияли – и наши, и соседские, хотя уже второй час ночи был. Это или какой-то большой непредвиденный праздник, или – наоборот… Это скорее. Несмотря на дождь, в ярком свете отцовской веранды толпился народ: вот где, оказывается, настоящий спектакль – а я зачем-то куда-то ездил!
