Кроме всего прочего, солидарность и товарищество требовали натянутых отношений с начальством. Впрочем, ему и без того трудновато было ходить по струнке, это он признавал и сам. Чтобы вспомнить слова «да, сэр» и «нет, сэр», приходилось долго чесать в затылке. Но из страховой компании его не увольняли, просто не продвигали по службе и так замурыжили, что казалось, это делалось специально, чтобы он уволился, и в конце концов так он и поступил.
Свою роль играла и выпивка, это нельзя не признать. А также убежденность в том, что жизнь – это такое дело, где должно быть место подвигу, а не то, что мы имеем нынче.
Ему нравилось рассказывать, что гостиницу он выиграл в покер. Не то чтобы он был такой уж заядлый игрок, но это производило впечатление на женщин. Не будешь же говорить, что принял ее не глядя в счет долга. И даже когда разглядел, все уверял себя, что ее еще можно спасти. Быть самому себе хозяином так здорово! Эта гостиница не представлялась ему местом, где люди действительно могли бы жить, – ну, разве что кроме охотников осенью. Его мысленному взору виделось тут питейное заведение и ресторанчик. Вот только повара бы найти. Но прежде чем здесь что-то начнется, надо вложить деньги. Выполнить работы, много всяких работ, больше, чем он мог сделать сам, хотя нельзя сказать, чтобы руки у него были не на месте. Если пережить зиму, делая то, с чем способен справиться сам, и этим доказать серьезность намерений, то, может быть, в банке дадут кредит, думал он. Но нужен был и другой кредит, поменьше, но зато срочный – на то, чтобы хоть зиму пережить; вот тут-то и возник светлый образ тестя. Можно было попытаться занять у кого-нибудь еще, но перехватить у тестя все же проще.
В голову пришла блестящая идея: облечь просьбу в форму предложения продать мебель, тем более понятно, что старик никогда на это не раскачается. Где-то на задворках сознания маячила смутная память о займах, еще висящих на нем с прошлых времен, но эти деньги, почти не кривя душой, он считал вовсе не долгом, а чем-то вроде компенсации за то, что он поддерживал Марселу во время жутких закидонов (тогда это были ее закидоны, его собственные начались позже) и признал Сабиту своей дочерью, хотя на сей счет у него имелись сомнения. Кроме всего прочего, Маккаули были единственными его знакомыми, чьи деньги заработаны теми, кого уже и в живых-то нет.
Я привезла вам мебель. Х-хы!
Он, главное, не мог понять, что это ему дает в нынешней ситуации. Одолевала сонливость. Когда она явилась с крекерами (и без сигарет, увы), спать он хотел больше, чем есть. Чтобы ее не расстраивать, половину крекера все же сжевал. И сразу заснул мертвым сном. Когда она, перекатывая его на один бок, потом на другой, вытаскивала из-под него грязную простыню, а потом расстилала свежую и вкатывала его на нее, не поднимая с кровати и стараясь не разбудить окончательно, он действительно проснулся лишь наполовину.
– Я нашла тут у вас чистую простыню, но она так выношена, аж насквозь светит, – сказала она. – Она не очень хорошо пахла, так я ее чуток проветрила на веревке.
Позже он осознал, что звук, который доносился до него словно из какого-то сна, на самом деле был гудением стиральной машины. Осознал, но не мог понять: ведь там подогрев воды не работает! Должно быть, она на плите грела воду ведрами. Спустя еще какое-то время он услышал, как заводят двигатель его машины и на ней отъезжают. Ключи она взяла, видимо, из кармана его брюк.
Вот, уезжает на единственном, что у него есть ценного, бросает его, а он не может даже позвонить в полицию, чтобы ее перехватили. Телефон отключен, да если бы и работал, поди еще доберись до него!
И вечно над ним этот дамоклов меч: приведешь такую, а она обкрадет и сбежит, поди потом ищи ветра в поле… С этою мыслью он повернулся на другой бок на пахнущей травами и ветром прерий свежей простыне и опять заснул, зная наверняка, что она всего лишь поехала за молоком, маслом, хлебом и яйцами – всем необходимым для нормальной жизни; небось еще и сигарет купит, а потом вернется, примется там внизу хлопотать, шаркать, позвякивать, и звуки ее деятельности будут словно натянутая под ним страховочная сетка, ниспосланный свыше дар, который следует принять без вопросов.
В его жизни как раз назрела проблема женщины. На самом деле даже двух – молодой и стареющей (то есть, вообще-то, его ровесницы); они одна о другой знали и были вполне готовы вцепиться друг дружке в волосы. Ему же в последнее время от них доставались одни стенания и жалобы, перемежаемые злобноватыми заверениями в любви.
Ну что ж, глядишь, и это разрешится.
Покупая в магазине бакалею, Джоанна слышала поезд, а по дороге назад в гостиницу увидела у станционной платформы автомобиль. Не успев еще остановить машину Кена Будро, она уже разглядела на платформе обрешетки с мебелью. Поговорила с владельцем автомобиля (им оказался начальник станции), который сделался удивлен и даже раздражен прибытием таких громадных ящиков. Ей, впрочем, нужно было от него одно – имя и телефон человека из местных, который бы владел большим грузовиком, – и непременно чтобы с чистым кузовом, настаивала она. Добившись желаемого (да, такой человек здесь есть, живет милях в двадцати и иногда подрабатывает доставкой грузов), она позвонила этому человеку прямо со станционного телефона и наполовину завлекла деньгами, наполовину приказала срочно приехать. Потом внушила начальнику станции, чтобы тот неотлучно дежурил при ящиках, пока не подоспеет грузовик. К вечеру грузовик прибыл уже к гостинице, и его водитель с сыном перетаскали мебель из кузова в залу.
Следующий день она употребила на то, чтобы получше оглядеться. Думала, как быть.
Еще через день решила, что Кен Будро способен приподняться и выслушать ее сидя, а сказала она ему следующее:
– Эта халабуда – прорва, причем бездонная, деньги-то ухнешь, а толку ноль. Да и весь поселок при последнем издыхании. Что можно сделать, так это вытащить вон все сколько-нибудь ценное и продать. Я не имею в виду мебель, которую я привезла, а вот бильярдный стол, например, всякие кухонные агрегаты… А потом и здание продать – пусть обдирают с него железо, сдают в утиль. Какие-то крохи всегда можно получить даже за то, что, казалось бы, не имеет ценности вовсе. А уже после этого… Вот куда ты хотел податься перед тем, как тебе втюхали эту гостиницу?
Он ответил, что была у него идея рвануть в Британскую Колумбию, в Салмон-Арм, где у него живет один приятель, который когда-то говорил, что там можно найти работу в яблоневых садах. Но поехать туда не получилось, потому что машине нужны новые покрышки, да и вообще она требует подготовки и ремонта – перед таким-то длинным путешествием! – а денег у него было разве что на еду. И тут на него свалилась гостиница.
– Ага, как тонна кирпичей, – усмехнулась она. – Замена шин и ремонт автомобиля и то было бы лучшим капиталовложением, нежели тратить деньги на эту развалюху. Хорошо бы убраться отсюда прежде, чем выпадет снег. А мебель отправить опять поездом, чтобы было чем там обставиться, как приедем. У нас же все есть! Будет дом, можно весь его этим обставить.
– Да ведь кто знает, насколько можно верить предложению того приятеля.
– Это я понимаю, – сказала она. – Ничего, все устроится.
Он понял, что она действительно наперед все знает и уверена, что все будет хорошо. Что разрулить такую ситуацию, как у него, ей раз плюнуть.
Не настолько, конечно, раз плюнуть, чтобы он не испытывал к ней за это благодарности. Да он и вообще уже дошел до той точки, когда благодарность перестает давить и становится чувством естественным, особенно если ее не требуют с ножом к горлу.
Затеплились мысли о некоем возрождении. Это мой шанс, он-то и был мне нужен. Такое себе говорить ему случалось и раньше, но тут как раз тот случай, когда это было похоже на правду. Мягкие зимы, лесной сосновый воздух, спелые яблоки. У нас же все есть, у нас будет дом.
А он, я вижу, самолюбивый, подумала она. Надо иметь это в виду, не ущемлять. Лучше, наверное, вообще не упоминать письма, ведь он в них так подставлялся. И прежде чем уехать в Гдыню, она их все уничтожила. То есть, вообще-то, она и раньше их уничтожала, как только перечтет письмо столько раз, чтобы выучить наизусть, а запоминала она быстро. Главное, чего она опасалась, так это чтобы, не дай бог, письма не попали в руки девчонок – Сабиты и ее шебутной подружки. Особенно та часть последнего письма, где про кровать и Джоанну, лежащую в одной ночнушке. Не то чтобы это было чем-то из ряда вон, но, изложенные на бумаге, такие вещи могут показаться вульгарными или неприличными, да просто смешными, на взгляд постороннего.
Хотя сомнительно, что они будут часто видеться с Сабитой. В общем, если он не хочет, она, конечно же, не будет напоминать ему о минутах его слабости.
