— Не кричи так громко! — прервала Нелли.
— Что ты? Я ведь не кричу.
— Кричишь. Незачем все это слушать чужим людям.
— Тебя дядя заругает?
— Дяде безразлично. Кроме того, он спит очень крепко. Но тебя слышно на дворе, и потом, кто-нибудь может пройти по шоссе.
— Я рассказываю, чтобы ты не удивлялась, чтобы все о нас знала, ведь завтра я уеду. Вовсе не обязательно, что я скоро появлюсь опять. Лучше уж сказать правду. Даже если мне очень захочется приехать, все может выйти по-иному. Заранее никто ничего не ведает. Поэтому хорошо, чтобы человек был в курсе… Ты догадалась, почему я раньше спросил про Штрука? Мне вдруг пришло в голову, что обо всем было заранее договорено. Конечно, с моей стороны это глупо, теперь-то я тебя знаю и понимаю, какая ты. Но с этим Штруком надо держать ухо востро и притом следить, чтобы не было заметно, что ты держишь ухо востро, иначе он тебя уж точно обведет вокруг пальца. Случайно я услышал обрывок разговора. На днях я поднял два тяжеленных чана с кормом для свиней и вынес на улицу, чтобы разлить по корытам, и вот, выходя, я услышал, что этот Штрук — он, как обычно, сидел на кухне у матери, они обсуждали свои дела, я понял это потому, что, когда вошел на кухню, они замолчали и Штрук стал смотреть на чаны, которые я ворочал, — словом, не успел я поддеть ногой дверь во двор и захлопнуть ее, как услышал: «Он уже мужчина». Я не стал оборачиваться, но почувствовал, что моя мать подняла глаза и поглядела на меня сквозь маленькое кухонное окошко, выходящее во двор. Я перепугался не на шутку: как ты думаешь, о чем они совещались? Я это тоже не знаю, и в этом вся закавыка, именно из-за этого с ними надо держать ухо востро. Что они затевают против меня? Мужчина. Какое дело этому Штруку, стал я мужчиной или нет? Какое дело моей матери? Отец никогда не сказал бы ничего подобного. Даже не подумал бы. Неужели они хотят сделать из меня такого же мужчину, как мой зять? Таможенника? Ведь они рассчитали, что им нужен таможенник. За таможенника выдали мою сестру, и она, быть может, умрет из-за этого. Нет, нет! А знаешь, что они могли еще придумать? Этот Штрук мог договориться с матерью, чтобы я помогал ему в его делах. Не исключено, что они заставят меня стать у него кучером. «День и ночь он в пути, — без конца твердит мать. — Он своего добьется, он такой трудолюбивый». Неужели стоит проявлять трудолюбие ради подобных делишек? И он думает, что я буду ему служить. Я же сгорю от стыда перед отцом, Нелли. Я не выдержу ни одного дня. И потому… Как они могут знать, что такое мужчина! Что они представляют себе под словом «мужчина»? По-ихнему, я мужчина, потому что могу без труда дотащить два тяжеленных чана с кормом для свиней. Или потому что… Нет, поверь, это еще не значит, что ты — мужчина. Ни в коем случае нельзя слушать, Нелли, то, что они стараются внушить всем нам. Они — негодяи и потому говорят это: хотят сделать и из нас негодяев. И будут повторять до тех пор, пока мы им впрямь не поверим. Но это брехня, я знаю: не одно это делает мужчиной. А я… да, если мне только удастся пройти по мосту…
— По мосту? — спросила Нелли.
— Если мне не удастся, то, стало быть… Стало быть, я никогда не стану мужчиной.
— Я думала, мост разрушен.
— Послушай, Нелли. Втайне от всех я начал плавать. Сам выучился. Позади дома, на болоте, много небольших водоемов и даже озер. Когда сестра моя ушла от нас, я просто не знал, как заглушить тоску. И вот я каждую ночь тайком пробирался на болото. Об этом не знает ни одна живая душа. Сперва мне было противно из-за вьющихся растений по краям. Но стоит преодолеть первые метры, вода там чистая и глубина большая. И теперь это для меня пара пустяков. Я могу плавать много часов подряд, гораздо больше, чем потребуется. Ведь река совсем не такая уж широкая. Я спрашивал моряков с барж, считают ли они возможным переплыть на другой берег. Они эту реку знают как свои пять пальцев. По старой памяти они пришвартовываются сразу за мостом и потом направляются к нам. До города от нас ходу полдня вниз по течению. И конечно же, они не хотят прибыть в город затемно. И наконец, из-за этих их дел с матерью. Мой вопрос они вроде бы и не понимают. Кое-кто сплевывал, считая, что я шучу. Вот почему я тайком учился плавать, вот почему об этом никто не знает. Никто, кроме тебя, Нелли. Догадываешься, что я имею в виду? Это вовсе не запрещено. Может быть, давным-давно кто-то и наложил запрет, не отрицаю. Какие он при том преследовал цели, теперь не узнаешь. Но в наши дни такой запрет недействителен. Да его уже и не нужно, раз появилась привычка. Никто об этом теперь не думает, даже страх улетучился. Понимаешь?
— Может, это все же опасно, — заметила Нелли.
— Конечно, напрямик переплыть не удастся. Течение отнесет, это необходимо учитывать. Я бросал в реку деревянные чурки. Но не так уж все страшно, если ты опытный пловец. Конечно, в реке могут быть водовороты, с берега их не увидишь. Все это обнаружится только после того, как ты отплывешь. Опасно? Да нет же. Опасно совсем другое. Опасно не отважиться переплыть реку, остаться на месте и все забыть. Тогда пиши пропало. Тогда они заберут над тобой власть. Нет, иначе я не могу… Что случилось?
— Тихо! — сказала Нелли.
Внизу во дворе залаяла собака и как безумная загремела цепью. Нелли встала и подошла к окну, чтобы выяснить, в чем дело. Занавески она держала перед грудью, не хотела, чтобы внизу заметили ее наготу.
— Что произошло? — спросила она, высовывая голову.
— А что, собственно, может произойти? — откликнулся мужской голос.
Нелли засмеялась и опустила занавески. Было слышно, как хлопнули дверцы в одном из грузовиков, и собака успокоилась. Нелли присела ко мне на кровать.
— Ну а теперь нам пора заснуть, — сказала она, — завтра надо подниматься чуть свет.
— Да, нам пора спать, — сказал я. — Но меня даже не клонит ко сну. Ты знаешь, что ты очень красивая? Правда! Я только сейчас это понял. Сразу я как-то и не заметил. И потому, когда я переплыву через реку… Я поплыву рано-рано утром, еще до рассвета, чтобы никто мне не мешал. И чтобы я очутился на той стороне после того, как уже рассветет. Я обернусь, прежде чем идти дальше, и взгляну назад — и мне будет все видно поверх реки. Берег, где я родился, а наверху старый дом со сливовым деревом перед ним ствол оброс серым мхом, дерево не раз собирались срубить, потому что сливы на нем не вызревают больше. А если я постою еще несколько минут, из трубы поднимется голубой дымок. Может быть также, откроется дверь, и отец заковыляет к своему плетеному стулу. Возможно, я увижу кошку, которая как раз в эту секунду будет спускаться по откосу своей скользящей походкой, спускаться на наше местечко возле пролета моста. Не знаю, закричу ли я. Конечно, это сейчас нельзя предугадать. Но в ту минуту я подумаю и о тебе, Нелли, о том, какая ты красивая, и обо всем другом. Наверняка хорошо будет, если и ты это не забудешь. Конечно, не надо думать об этом беспрестанно, ведь у человека так много разных забот… Но хоть иногда. Да, это было бы и впрямь хорошо. Для меня это было бы хорошо. Слышишь?
Виток спирали II
Механизм саморегуляции
Он делал все, что делали другие.
Георг Бюхнер
Каждый раз, когда я рассказываю о молодом человеке, который изобрел для себя специальный механизм саморегуляции и соответственно намеревался жить, возникает вопрос: а что, собственно, из него получилось? Видимо, жалкий педант? Раньше я сразу заводился и раздраженно отвечал: «Ну и что же! Если человек пасует перед идеей, это не так уж похвально. И вообще, прежде всего в голове должны возникать идеи» — и так далее. Недавно, к примеру, один из моих слушателей сердито заметил:
— Этот механизм уже, так сказать, в целом был доведен ad absurdum благодаря действиям различных авторитарных государств.
Ну и прекрасно! Можно было бы даже возразить, что соответствующий режим оказался недостаточно авторитарен и только потому рухнул. Можно сказать также, что крушение системы в целом отнюдь не свидетельствует о том, что ей не должен следовать индивидуум. Некоторые перевороты протекают столь неудовлетворительно лишь потому, что их идеологи начинают революционизировать окружающих, вместо того чтобы заниматься собой.
Однако все это метафизические выкрутасы. Меня вовсе не устраивает роль защитника механизма саморегуляции. Наоборот, он мне в высшей степени противен.
А когда среди слушателей оказывается дама, она спрашивает: что пришлось пережить этому бедняге, прежде чем он изобрел такой бесчеловечный механизм? Да, спрашивают именно это или нечто подобное. Типично женский вопрос! Тут следует отделаться ироническим замечанием и переменить тему. Но вместо этого я, не отступая ни на йоту от правды, даю соответствующие разъяснения и тем еще усугубляю дело.
