Я пытался подбодрить и поддержать Эллу в этой мучительной ситуации, но явно делал это не так, как надо, потому что она истерически расхохоталась, и я помню, как мы поругались прямо посреди этого пепелища, над которым витал запах гари; пока мы убирали, упаковывали в сумки то, что уцелело, и выбрасывали все остальное, он насквозь пропитал нашу одежду.
До сих пор не могу понять, почему она не выбросила вещи, провонявшие дымом, а вместо этого стояла и причитала над каждой чепуховиной. Огромную кучу барахла — в основном тряпок — она потащила ко мне домой, где, по всей вероятности, хотела разобрать его (я не мог ей здесь помешать, других альтернатив моему жилью пока не было), там этому барахлу предстояло лежать и вонять дымом на всю квартиру, чтобы мы ни на минуту не забывали о случившейся катастрофе.
До сих пор помню, как она сидит там вся в саже, с растрепанными волосами и кричит, плачет — даже бьет себя. Я боялся, что у нее помутился рассудок.
По-моему, она походила на сумасшедшего тролля из какой-то страшной сказки, хоть я и знал, что Элла — всего лишь измученная и несчастная женщина, которую мне надо бы поддержать и утешить, а еще лучше — полюбить.
Как сейчас помню, что она представлялась мне отвратительной троллихой, и от этого меня так сильно мучила совесть, что хотелось провалиться сквозь землю.
32
Итак, мы оба оказались в «безвыходном положении». Я надеялся, что Элла придумает себе занятие, которое выманит ее из дома, получит место от комитета по вопросам развития рынка труда.
Ей пообещали такое место с вероятностью пятьдесят на пятьдесят — в качестве резервного человека в приюте, но из этого так ничего и не вышло, поскольку в приюте началась «всякая бюрократия».
Поэтому Элла осталась сидеть дома.
Я думал, что в комитете решат, будто она просто не хочет работать, она даже не выражала желания пройти какие-нибудь начальные курсы или обучиться компьютеру, не в силах была хотя бы притвориться, что ей интересно, или поискать другую работу — иными словами, записать координаты работодателей, которые заведомо не взяли бы ее на работу, — это было с самого начала ясно обеим сторонам.
Комитет, к сожалению, больше ничего сделать не мог — разве что посоветовать оформить социальное пособие.
Сейчас я понимаю, что именно тогда я утратил последний шанс на личную жизнь.
Я понял также, что не смогу вышвырнуть ее на улицу или хотя бы намекнуть, что хочу положить конец нашим отношениям, не растеряв остатки уважения к самому себе.
Теперь она крепко «сидела у меня на шее».
33
Вы тогда завели разговор о собаках.
С моих слов вы конечно же поняли, что еще несколько месяцев после известия о пожаре я пребывал в состоянии крайнего напряжения и страха, иногда словно «погружаясь в туман» от болей и воспалений в ушах.
И вот в один из тех дней, когда я сам не понимал, что творю, я повстречал собаку с коричневой шерстью.
Сначала я только и подумал: «Это та самая необычная порода, на которую я уже обращал внимание». Собака немного напоминала овчарку, но была гораздо стройнее и меньше, очень чуткая, с красивой блестящей шерстью ровного коричневого окраса, казавшегося необычным и привлекательным.
Кто-то привязал ее возле входа в супермаркет. Подойдя ближе, я встретил ее взгляд.
Мне показалось, что эти карие глаза проникли мне в самую душу. У собаки были настолько осмысленные, полные любви глаза, смотревшие на меня так пристально и внимательно, словно они принадлежали человеку.
Да-да, мне сразу показалось, что собака смотрит на меня с такой откровенной любовью и интересом, что я чуть не расплакался!
Мы стояли, глядя друг другу в глаза, не в силах отвести взгляда.
Через некоторое время я испытал странное ощущение, что собака уловила во мне некое «злое начало» и почувствовала ко мне агрессию. Я приготовился к отпору, если дело дойдет до нападения. У меня появилось желание ударить это красивое животное ногой по носу!
Но я сдержал себя и не ушел, попытавшись каким-то образом дать понять собаке, что «хочу ей добра».
Должно быть, это выглядело по-идиотски: мы стояли, глядя друг на друга, — даже не знаю, сколько времени так продолжалось.
К счастью, из магазина вышла «хозяйка», неприветливая и неряшливая женщина. Однако, несмотря на ее угрюмый взгляд, я спросил у нее, что это за порода, и она ответила: «Австралийский келпи».
Я уже говорил, что с собаками у меня сложились особенные отношения.
Как правило, я радуюсь при виде собак (за исключением некоторых нелепых пород вроде чихуахуа и йоркширских терьеров, которые внушают лишь отвращение).
Поэтому на протяжении многих лет я не раз подумывал: не завести ли мне такого «спутника жизни».
К сожалению, каждый раз все заканчивалось тем, что я никак не мог определиться, какая собака мне нужна. Я читал специальные книги, консультировался с экспертами из Государственного питомника и даже ездил на псарни, но «правильную» собаку так и не нашел.
Я мог часами разглядывать фотографии собак, взвешивать все за и против.
Наверное, я всех их сравнивал с Неро.
Я часто встречал черных лабрадоров, но такого умного и «особенного», как Неро, больше не попадалось.
Другим камнем преткновения в моих планах была мысль об ответственности за эту собаку.
Некоторые собаки страдают от генетических заболеваний, другие нуждаются в специальной дрессировке, чтобы проявить свои качества. Третьи — нервные и легкомысленные, а бывают и такие, у которых с годами развиваются слабоумие и полное безразличие ко всему.
Мне же хотелось собаку, которая стала бы естественной частью моей жизни, доставляла бы удовольствие, а не внушала чувство долга, была бы «прекрасным спутником жизни».
И когда я увидел этого келпи, у меня снова проснулась мечта о собаке. Возможно, такая собака стала бы «объектом любви», который был необходим нам с Эллой; она отвлекла бы нас от мыслей о случившемся несчастье и объединила бы нас, вызвав интерес у обоих.
Прежде чем обсудить это с Эллой, я связался с Государственным питомником и разузнал массу безусловно положительных фактов об этой породе: живая, умная, жизнерадостная, выносливая, любознательная, с хорошей родословной. К тому же довольно редкая и, как уже было сказано, эстетически привлекательная. Щенок стоил шесть тысяч крон.
Элла сразу сказала, что это было бы здорово, собака дисциплинирует. Я показал ей фотографии келпи и спросил ее мнение, потому что, хоть и предполагалось, что мы купим ее на мои деньги и хозяином буду я, мне не хотелось «сбрасывать со счетов» Эллу, собака должна была ей понравиться, особенно если принять во внимание, что нам придется держаться вместе: или, скорее, что я, несмотря на свои угасшие чувства, начал «привыкать» к ней — по крайней мере, не мог представить себе, что «вышвырну ее на улицу», прежде чем у меня родится какое-нибудь подходящее безболезненное решение этого вопроса.
Она сказала, что келпи, конечно, собака симпатичная, но шесть тысяч крон — это чересчур, не стоит забывать о моей обеспокоенности по части финансов («а что, если ты не сможешь сохранить за собой право досрочного ухода на пенсию?», как она это называла, но, разумеется, мы оба знали, что сама Элла теперь зависит от социального пособия. К тому же страховое агентство до сих пор не разобралось с вопросом выплаты возмещения за последствия пожара, поэтому она не хуже меня понимала, что бремя кормильца семьи возьму на себя я).
Из-за этого в душе моей возник конфликт, который разрешить было нелегко: я знал, что также повинен в сложившейся ситуации и поэтому мне не помешает быть поосторожнее с деньгами, которые, как я понял, вскоре могут потребоваться, чтобы она не умерла с голоду. В то же время я «подсознательно» понимал, что деньги все-таки принадлежат мне, и, если бы я жил один, я не задумываясь купил бы такую собаку.
Я понимал, что ей кажется, будто мы можем купить обычную дворняжку, эдакую маленькую «симпатягу», о характере которой нам ничего не известно.
Во всяком случае, одно можно сказать с уверенностью: в социальном отношении жизнь двух человек становится гораздо легче, если они обсуждают домашних животных. Даже семейные ужины вместе с мамой и Торгни бывали приятнее, когда на столе лежал справочник по собаководству. Мать вспоминала, как Неро был щенком, и показывала его фотографии.
Сейчас я также припоминаю высказывание, которое было немного странно слышать от женщины, всегда кичившейся своей «чувствительностью»: «Подумать только, звериные детеныши с самого своего рождения такие милые и смешные: А человеческие так долго остаются беспомощными уродцами!»
Элла мне потом сказала, что с ее стороны это прозвучало не «по-матерински», хотя в остальном она находила мою мать очень приятной.
