Иудей молча наблюдал, как вино из опрокинутого кубка тоненькой струйкой льется на армянский ковер белой шерсти. По цвету и консистенции оно напоминало кровь. Пятно медленно расползалось.
— Со мной Андрей говорить отказался, — продолжал Захария, как ни в чем не бывало, — зато мне удалось расспросить его последователей, людей, надо сказать, на удивление простых и искренних…
Помпей сидел, плохо понимая, что происходит и почему он должен слушать речи ничтожного иудея, но слова Версавия странным образом его завораживали.
— Легионеры изловили шестерых, а всего их человек двадцать-двадцать пять — тех, кто слушал его проповеди. — Взгляд Версавия обволакивал, речь лилась ровно, почти без пауз. — Среди них есть одна женщина, местная проститутка, лишь недавно примкнувшая к церкви. Так они называют свою отделившуюся от других общину. — Версавий поставил кубок на стол. — Поговори с Андреем, мой господин. Я никогда не давал плохих советов, и тебе не в чем меня упрекнуть.
Полководец колебался.
— Ты действительно служил мне верой и правдой… — начал он нерешительно, — но я не могу понять, что может сказать мне какой-то приговоренный к распятию раб…
— Не торопись судить. Эти люди молчат даже под пыткой, всячески жалея собственных палачей, но если соглашаются говорить, если считают это необходимым, то к словам их стоит прислушаться. Что-то подсказывает мне, что тебе Андрей скажет многое. Я могу его позвать, он ожидает в соседней палатке под охраной декуриона.
Помпей чувствовал на себе внимательный взгляд Версавия, как будто тот хотел его о чем-то предупредить. В невидимой глубине шатра открылась дверь, и ноздрей Гнея коснулся тонкий аромат розового масла: там, в алькове спальни, полководца ждала женщина.
— Хорошо! — Помпей повелительно махнул рукой. — Приведите! О чем я должен его спросить?
— Его не надо спрашивать, мой господин, главное — не мешать ему говорить. — Версавий вдруг улыбнулся. — Если позволишь, я буду тайно присутствовать при разговоре…
Не дожидаясь ответа, Захария шмыгнул в угол и сразу же растворился в густой темноте. Несколько минут Помпей сидел в одиночестве, глядя прямо перед собой на разлитое на столе вино. Трудно сказать, думал он о море пролитой в тот день крови или пытался предугадать, как сложится его судьба по возвращении в Рим, но только, когда дверь отворилась, полководец не сразу поднял голову. Не спешил и Андрей. В молчании рассматривал он сидевшего перед ним на ложе, погруженного в собственные мысли человека. Наконец, Помпей заговорил.
— Время позднее, — сказал он устало. — Если тебе есть что сказать — говори. Завтра ты окончишь свою жизнь на кресте.
Полководец откинулся на ложе, смежил тяжелые, будто налитые свинцом веки. Прилипчивая муха крутилась вокруг окровавленного лба пленника, пытаясь ее отогнать, Андрей с силой помотал из стороны в сторону головой.
— Как мне тебя называть? — спросил он, поняв тщетность своих попыток.
— Ты уже спрашивал, — зевнул Помпей.
— Да, но теперь я знаю, кто ты!
— Не думал, что для тебя это имеет значение! — ядовито заметил Гней.
Мужчина вспыхнул, кровь бросилась ему в лицо. Из своего угла Версавий наблюдал за смущением ессея.
— Значит, тебе уже кое-что обо мне рассказали! — Андрей бросил быстрый взгляд в темноту. — Уверен, этот гнусный фарисей Захария и теперь наблюдает за мной. Что ж, пусть знает — все равно это знание не пойдет ему на пользу! — пленный облизал разбитые, спекшиеся губы, было видно, что ему больно говорить. — Я, Гней, — произнес он с трудом, — я должен просить у тебя прощения. Нельзя убивать людей, кто бы они ни были, а я в порыве безумия убил твоих солдат. Прости меня, разум мой помутился, когда я узнал об избиении священников в храме. Мне теперь долго искупать этот грех. Прости!
Начав говорить, Андрей все больше увлекался, в словах его чувствовались жар и томление души.
— А ведь я сам учил, что основа веры — Его любовь к нам, что и люди должны любить и беречь друг друга. Там, в верхнем городе, сатана попутал меня, мне вдруг показалось, что с мечом в руках можно добиться высшей справедливости. И только когда руки мои дымились от крови, Господь ниспослал мне вразумление. В дарованном мне озарении я вдруг понял, что долг мой — искупить великий грех всех людей, за который Он предал иудеев в твои, Гней, руки, попустил тебе свершить святотатство. Мученичеством своим я должен заплатить за распри, за ложь и братоубийство, тьмой египетской навалившиеся на мой народ. Я должен сказать людям так, чтобы услышал каждый: Бог вас любит, живите, как братья, и вы будете спасены в веках! Повязка спала с глаз моих, я бросил меч…
Андрей вдруг пошатнулся, силы оставили его. Помпей жестом приказал дать пленному вина. Тот пил жадно, вино струилось по бороде, заливало белую, липшую к худому телу рубаху. Когда кубок отняли от губ, ессей улыбнулся:
— О тебе, Гней, я сегодня тоже думал… — В словах Андрея Помпею вдруг почудилось сочувствие. — Тебе надо раскаяться в содеянном. Какова бы ни была церковь, никому не дано входить в Святая Святых. У людей нельзя отнимать веру…
Полководец криво усмехнулся:
— Ты повторяешь слова друга твоего Захарии!..
— Возможно, — отрезал Андрей, — только вера у нас разная. Кто-то верит в божественный дух, кто-то поклоняется букве выдуманного человеком закона, но речь теперь не о том! Я силой, данной мне Господом, прозреваю, что народу иудейскому предстоят жестокие испытания. Будет он рассеян по всей земле, гоним и презираем, в то время как страну его станут топтать завоеватели. Иерусалим! Иерусалим! Я плачу и скорблю о судьбе твоей! Только новая церковь и истинная вера могут укрепить дух моего народа, дать ему в трудный час опору!
— И этому ты учил тех, кто шел за тобой? Мне говорили, они люди простые и недалекие…
— И здесь постарался Захария! — усмехнулся Андрей. — Конечно, они не изощрены в толковании Талмуда, как фарисеи, но сердца их открыты, а это главное…
Пленник хотел добавить еще что-то, но сдержался. В наступившей тишине было слышно, как тяжело, с присвистом дышит стоявший за спиной Андрея декурион. Помпей не спешил прерывать молчание, внимательно изучал греческий орнамент, вившийся по краю золотой тарелки. Вдруг резко вскинул глаза:
— И ты не солдат?
— Нет, Гней, я не солдат! — с трудом улыбнулся пленный.
— Что ж!.. — полководец долгим взглядом окинул фигуру стоявшего перед ним мужчины, остановился на его лице. — Завтра утром, после бичевания, тебя распнут на кресте. Я позабочусь, чтобы ты не слишком страдал.
Андрей твердо встретил взгляд Помпея, сказал просто:
— Спасибо, Гней!
Когда пленного увели, Помпей наполнил свой кубок вином, выпил залпом до последней капли. После разговора с ессеем у него осталось чувство незавершенности, будто что-то между ними было недосказанным. Версавий, меж тем, уже покорно стоял у кромки света, но полководец не желал его замечать. Раздражение, которое последнее время начал вызывать у него этот человек, вдруг усилилось, превратилось в глухое недовольство, хотя, если бы кто-то и посмел спросить Помпея, Гней вряд ли смог назвать хоть какую-то причину. Более того, он вполне отдавал себе отчет в том, сколь значительную роль сыграл иудей в практически бескровном захвате Иерусалима.
Помпей сошел с ложа, заложив руки за спину, принялся расхаживать по мягкому ковру, то углубляясь в тень, то снова вступая в круг света. Пламя свечей дышало, тень от стола дрожала на мелких завитках белой шерсти. Версавий ждал. Гней остановился, исподлобья взглянул на фарисея.
— Мой господин! — мягко, обволакивающе зашелестел Захария, голос его звучал льстиво. — Сегодня выдался трудный день. Может быть, тебе будет угодно подышать перед сном прохладой ночи?..
Версавий мельком посмотрел в темноту и ненавязчиво отстранился, освобождая полководцу дорогу к выходу из зала. Удивляясь самому себе и внутренне недоумевая, Гней направился к дверям, у которых застыли два легионера. При его появлении в приемной дежурный офицер вскочил на ноги. Помпей успокоил его жестом и, преследуемый по пятам Версавием, вышел на лагерную площадь, где имел обыкновение разбирать возникавшие споры и вершить суд над провинившимися солдатами. В этот поздний час она была пуста. Совершавший обход патруль приветствовал своего главнокомандующего и скрылся в проходе между палатками. Огромная кроваво-красная луна висела над Иудеей, заливая мир ярким светом. Гней вдруг вспомнил, что видел такую луну в ночь, когда к власти в Риме пришел кровавый диктатор Луций Сулла.
В молчании они отошли шагов пятнадцать вверх по склону. Отсюда хорошо были видны окружавшие Иерусалим мощные стены с массивной башней над Дамасскими воротами, от которых начиналась дорога в Самарию. Помпей знал, что теперь происходит в темном, без единого огонька, городе, какой первобытный ужас должны испытывать перед бандами мародеров его уцелевшие жители. Сложив на широкой груди руки, он ждал объяснений. Они не замедлили последовать.
