Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Я снова сел. Я решительно ничего не понимал.

— Я вам не верю! Если всё это правда, зачем вы тогда здесь? Почему вас послали на маяк, который не обслуживает никакого морского пути?

Настроение Батиса постепенно менялось: раньше он боялся, что его животине уготована страшная участь, но теперь, когда он заполучил её обратно, это действовало на него как успокоительный бальзам. Он рассмеялся и протянул мне фляжку — да, на сей раз он это сделал. Спиртное было холодным и кислым. Но этот жест стоил больше, чем все ликёры мира.

— Никто меня на этот маяк не посылал. Я метеоролог, ваш предшественник. Никакого специального образования у меня нет, но навигационная служба не слишком привередничает, когда подбирает персонал для работы. — Он замолчал ненадолго. — А про маяк мне рассказал один моряк с корабля, который привёз меня на остров. Он был из Южной Африки и знал всю эту историю.

Батис жестом попросил меня вернуть фляжку, сделал из неё глоток и добавил:

— Ваше здоровье, Камерад. А вы что здесь потеряли? Победители не жалуют своим присутствием такие места. Никогда. Люди честные и благородные — тоже. Что с вами стряслось? Ваша жена сбежала с инженером-путейцем? У вас не хватило духа записаться в Иностранный легион? Вы присвоили себе деньги в банке, где работали? А может быть, спустили всё своё состояние в игорном доме? Ладно, молчите. Это не имеет никакого значения. Добро пожаловать в ад для неудачников, милости просим в рай для сбившихся с пути. — Он вдруг сменил тему, и тон его голоса стал иным. — Где у вас второй ремингтон?

Я был обескуражен и предоставил ему право действовать. Животина Батиса смотрела в землю безразличными коровьими глазами, перебирая двумя пальцами сухие комочки глины. Потом она поймала червяка и проглотила его, не разжёвывая. Батис вошёл в дом. Когда он встал на колени перед сундуком с патронами, то напомнил мне пирата, наслаждающегося видом сокровищ. Созерцание второго ремингтона и боеприпасов делало его бесконечно счастливым.

— Ценная штука, да, ценная штука, — говорил он, трогая приклад винтовки и перебирая пальцами патроны, как ростовщик золотые монеты. — Помогите мне! — сказал он вдруг. — Становится темно. Сами знаете, что это значит.

Батис закинул на плечо свою винтовку и второй ремингтон. Мы взялись с двух сторон за ручки ящика с боеприпасами. Действительно, наступала ночь. Кафф пнул своё чудовище, сумасшедшая гонка началась.

— Скорее, торопитесь, — подгонял он меня, пока мы бежали по лесу, — к маяку, к маяку! — А потом то же самое по-немецки: — Zum Leuchtturm, zum Leuchtturm!

Однако координировать движения четырёх ног было нелегко, я споткнулся о корень, и патроны посыпались на землю.

— Вы что, очумели? — ругал он меня, собирая патроны пригоршнями, — или пьяны в стельку?

Внутри ящика патроны смешались с мхом и землёй. Мы бежали во весь дух, на землю спускалась ночь.

— О Боже мой, Боже, — шептал Батис, повторяя: — Zum Leuchtturm, zum Leuchtturm!

До маяка оставалось каких-нибудь двадцать метров. Тяжело дыша, мы стали подниматься на гранитную скалу у его подножия. Вдруг я услышал:

— Стреляйте, стреляйте!

Я не понял, зачем он это говорил.

— Идиот, с другой стороны маяка!

Я увидел какие-то смутные тени, одна выскочила слева, потом две, три, четыре. Я выстрелил не целясь. Чудовища уже знали, как действует огнестрельное оружие, и одновременно отпрыгнули назад. Батис взялся за обе ручки ящика.

— Толкните дверь, она не заперта! — прокричал он.

Через секунду после того, как мы закрыли дверь и заперли засовы, чудища уже стучали по железу с бешеной яростью. Кафф бросился к ящику с патронами, но я встал на его пути.

— А теперь чего вам надо? — рассердился он. — Они штурмуют маяк, и мне нужны патроны!

— Посмотрите мне в глаза.

— Это ещё зачем?

— Посмотрите мне в глаза.

— Чего вам надо?

— Чтобы вы посмотрели мне в глаза.

Он подчинился. Я взялся за ствол его ружья и приставил дуло к своей груди.

— Вы хотите убить меня? Действуйте. Мне отвратительна мысль, что смерть застигнет меня во сне. Если вы намерены убить меня, сделайте это сейчас. Это будет убийством, но, по крайней мере, избавит вас от дополнительной ответственности за предательство.

Он вдохнул воздух и выдохнул его с яростью человека, который не может найти нужных слов, чтобы ответить на невнятное оскорбление.

Резким движением он выхватил у меня из рук винтовку и прижал её дуло к моему виску. Оно было очень холодным.

— Вы из тех, кто хочет жить вечно. Ваши добрые родители не читали вам слов Иисуса Христа? Они вам не объяснили, что нам на роду написано умирать много раз? — Он отвёл ружьё и опустил глаза: — Мы все когда-нибудь умрём. Сегодня или завтра, когда судьба укажет. Сейчас у нас по винтовке на каждого. Если вам так хочется, можете застрелиться сами.

Я никак этого не ожидал: на его каменном лице мелькнуло подобие улыбки. Несмотря на наше отчаянное положение, Батис замолчал и позволил себе выдержать паузу. На фоне рычания, которое раздавалось за стеной, он оценивал меня в соответствии с какими-то непонятными мне критериями и наконец заключил:

— Вы хотели спрятаться на маяке — и добились этого. Хотите, чтобы я поздравил вас? Вы не понимаете ничего. Вы из тех, кто чувствует себя свободнее, когда приближается к решётке своей тюрьмы. — Он сделал нетерпеливый жест. — А сейчас давайте патроны. Лягушаны уже на подходе.

Я отодвинулся и пропустил его к ящику. Несмотря на то что Батис нёс своё ружьё, ремингтон и ящик с патронами, он взлетел по лестнице одним махом. Я увидел на полу пустые мешки, которые могли послужить мне матрасом. Чудища выли. Кафф стрелял где-то наверху. Моей единственной мыслью было только одно: а сейчас спать, спать.

Спать.

Спать.

Спать.

Когда я проснулся, в мире царила безмятежная тишина. Этой ночью жизненные силы вернулись ко мне подобно душе Лазаря, которой было приказано возвратиться на своё место. Там, снаружи, волны мягко плескались о прибрежные камни, и шум моря служил мне целительным бальзамом. Я лежал на полу и рассматривал внутреннее пространство маяка, которое казалось мне сейчас одновременно строгим и уютным. Около винтовой лестницы, на уровне каждого её витка, в стене были сделаны узкие бойницы, сквозь которые сейчас проникали солнечные лучи. В самом ближнем от меня я заметил медленно кружившуюся невесомую пылинку. Её движения казались исполненными печальной и безрассудной гармонией.

Во рту пересохло. Я приподнялся и взял какую-то бутыль. В ней оказался винный уксус, но мне было всё равно. Будь эта жидкость даже кипящей смолой, я бы её всё равно выпил. Движение причинило боль: тысячи иголок впились в моё тело, словно кровь многие годы не бежала по жилам. Всё ещё сидя на полу, я заметил значительные перемены в обстановке помещения. Оно и раньше служило складом, но сейчас здесь повсюду громоздились ящики, мешки и сундуки. Я присмотрелся. Это был мой багаж. Батис вошёл на маяк.

— Как вам удалось перенести весь этот груз за одно утро? — спросил я голосом человека, который отходит от наркоза.

— Вы проспали больше двух суток, — ответил он, снимая с плеч мешок с мукой.

Я в полном отупении посмотрел на свои руки:

— Я хочу есть.

— Так я и думал.

Он не прибавил больше ни одного слова. Я поднялся за ним по лестнице. На ходу, не поворачивая головы в мою сторону, Батис сказал:

— И вы их не слышали? Никакого шума? Вчера ночью мне показалось, что дело — дрянь. В последнее время они озверели как никогда. — И он добавил, понизив голос: — Мерзкие твари…

Кафф поднял крышку люка, и мы вошли в верхнее помещение.

— Садитесь. — Он указал место за столом и стул. Мне оставалось только повиноваться. Батис вышел на балкон и стал набивать свою трубку, осматривая окрестности. Я опёрся локтями о стол и потёр лицо ладонями. Передо мной поставили тарелку. Я увидел тонкие пальцы с перепонками между ними. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я вскочил со стула. Крик ужаса застрял у меня в горле. Было слышно, как стучит сердце. Я понял, что снова на острове.

— Не надо кричать, — сказал Батис. — Это просто гороховый суп.

Кафф причмокнул губами, как крестьянин, который велит лошади двигаться с места. Животина исчезла в проёме люка, точно испарилась. Мы не сказали друг другу ни одного слова, пока я не закончил есть.

— Спасибо за суп.

— Он из вашего гороха.

— Тогда спасибо за то, что вы меня им угостили.

— Вам его подала она.

Её не удерживали ни цепи, ни верёвки.

Я спросил:

— И ей не приходит в голову убежать с маяка?

— Разве собака убегает с хутора?

Он замолчал. Мне не удалось избежать некоторой доли ехидства:

— И какими же ещё качествами она обладает? Умеет лишь носить вёдра и тарелки? Может, вы её и латыни обучаете?