— Ишь ты! — проговорил тот, что постарше, в шапке с опущенными ушами. — Средь бела дня ухитряются… Ну, говори сразу, чего упер?
Пирошников молчал, подавленный не столько нелепым подозрением, сколько возвращением на круги своя. Тогда второй, оказавшийся при ближайшем рассмотрении совсем молодым человеком, почти подростком, спросил в нерешительности у первого:
— Может, милицию вызвать, дядь Миш, а?
— Погоди. Сами с усами, — отозвался дядя Миша. («Родственничек приехал, — слабо шевельнулось в уме нашего героя. — Вовремя поспел, чтоб его…») — Ты вот что, парень, давай выкладывай. А ты, Ленька, пиши протокол, чтобы все честь честью. Мы ведь умеем.
— Чего выкладывать? — как-то тихо и покорно спросил Пирошников, махнувши уж на все рукой.
— А все, — сказал непреклонный дядя. — Кто таков? Какую имел цель? Зачем пришел? Чего хотел?
— Желал бы я это знать, — с расстановкой и весьма мрачно произнес наш герой, но тут же встряхнулся, какие-то бешеные чертики мелькнули в его глазах, он рывком вскочил с дивана (при этом оба его стражника метнулись к нему) и закричал:
— Да развяжите вы меня! Довольно этой комедии! Никуда я не денусь, ей-богу, никуда!
— Успеется, — ответил главный инквизитор, толкая его обратно на диван, куда молодой человек повалился боком, так что не сразу мог принять нормальное положение, несколько секунд извиваясь на плюшевой подстилке, отчего та скомкалась и сбилась в кучу.
— Ах так! — вскричал Пирошников, наконец выпрямляясь. — Пишите, пишите! Я все расскажу, только на себя потом пеняйте!
— Не грозись, — строго заметил дядюшка.
— Пиши! (подросток, и вправду, быстренько достав из ящичка бюро карандаш и бумагу, приготовился к протоколированию признаний Пирошникова.) Пиши! Будучи в нетрезвом состоянии, я, Владимир Пирошников, неизвестно каким путем попал в данный дом, где теперь и нахожусь в состоянии ареста. («Тьфу ты! Слишком много состояний», — подумал он в скобках, но было уже не до стиля.) Написал? Пытаясь утром покинуть пределы дома и воспользовавшись для сего парадной лестницей, я обнаружил, что вышеназванная лестница…
— Ты тут не юли! — взорвался дядя, до того мирно уничтожавший следы деяний Пирошникова, а именно закрывавший окно и устанавливавший кастрюли на подоконник. — Ты нам мозги не вкручивай! Пьяным от тебя и не пахнет.
— Так то же вчера было!
— А ты давай про сегодня. Вчера мало ли что было!
— Послушайте, снимите же веревку, давит, — взмолился Пирошников. — Вы Наденькин дядя, вот видите, я вас знаю. Вы приехали сегодня поездом, утром Наденька получила телеграмму. Поезд… поезд 27, кажется, а вагон уж и не помню. Все верно?
— Это ничего не говорит, — заявил дядя, несколько озадаченный. Он подошел к молодому человеку и освободил его от пут. Пирошников сделал несколько движений, разгоняя кровь и снимая с себя ощущение веревки.
— Писать будете? — спросил он уже более уверенным тоном.
— Ленька, погоди писать, — приказал родственничек, присаживаясь к столу и наконец-то стаскивая шапку. — А ты, друг, рассказывай, рассказывай… Только по-простому, без всяких.
И Пирошников, насколько мог по-простому и без всяких, изложил слушателям по порядку всю историю сегодняшнего утра, опустив разве что свой сон как не имеющий отношения к делу, — и лестницу с кошками, и утренний разговор с Наденькой, и объяснение с Георгием Романовичем, и приключение с иконкой, и напоследок историю побега.
В общем, все, что здесь написано, только короче.
Пропустил он и странный разговор, подслушанный им на карнизе четвертого этажа, поскольку боялся, что дядюшкина голова этого не уместит. Дядя Миша слушал его, все более хмурясь, но молчаливо, а подросток Ленька раскрыл рот и смотрел на молодого человека с восхищением и ужасом, как на пойманное привидение.
— Да… — неопределенно протянул дядя, когда Пирошников закончил. — Одним слово, заварушка…
Он встал и прошелся по комнате, поглядывая на нашего героя исподлобья, а потом, что-то решив, обратился к Леньке:
— Ты вот что, племяш. Иди-ка домой. Матери привет и скажи, что устроился хорошо. О Владимире (тут он кивнул в сторону Пирошникова) пока не звони. Так оно будет лучше.
Однако племяш, встав от стола и тиская шапку в руках, уйти почему-то колебался. Он подозвал к себе дядю и, смущаясь, что-то тихо тому проговорил. Дядя даже крякнул от неожиданности:
— Эк тебя разобрало! Это ж все… (он кинул взгляд на Пирошникова и продолжил, понизив голос не настолько, однако, чтобы наш герой не уловил отдельных слов.) психоз… больной… чего боишься, дурень… лестница… полный порядок.
Но Ленька, смущаясь еще более и краснея, потупился и не уходил. Тогда дядя, нахлобучив на него шапку, сказал, что ладно уж, проводит его до выхода, поскольку на лестнице и вправду темновато, как бы чего не случилось. Уже в дверях он обернулся к Пирошникову и с отеческой какой-то ноткой в голосе, с вниманием каким-то особенным предупредил того, что сейчас вернется, а пока предложил отдыхать.
Но не тут-то было! Лишь только наш герой уловил звук затворяемой наружной двери, он вскочил с дивана, шмыгнул в коридор, где огляделся, не наблюдает ли за ним старуха, а затем последовал за дядюшкой и племянником. Впрочем, они мало его сейчас интересовали. У него были другие намерения.
Выйдя на знакомую лестничную площадку, которая выглядела на этот раз в точности такой же, какой он увидал ее впервые, Пирошников крадучись спустился на один этаж, постоял как бы в нерешительности у двери, занимавшей положение то же, что и дверь Наденькиной квартиры, а потом надавил на кнопку звонка, бывшего у двери в единственном числе, так что выбирать ему не пришлось. Помня обо всем, произошедшем сегодня, он готов был к любому, но на этот раз ничего удивительного не случилось. Через минуту за дверью послышались шаги человека, что-то насвистывающего, дверь отворилась, и Пирошников увидел знакомого уже бородача в свитере, столь оживленно обсуждавшего час назад странные свойства лестницы.
Он вопросительно взглянул на Пирошникова, но прежде, чем тот успел открыть рот, снизу раздался возглас: «Володя! Погоди, куда же ты?!» — и наш герой, одновременно с бородачом повернув на крик голову, увидел дядюшку, стремительно взлетающего по лестнице. Запыхавшийся родственник подбежал к Пирошникову и схватил его за рукав, а недоуменный бородач, по лицу которого пробежала тень испуга, решился наконец на вопрос:
— Что вам угодно? Вы к кому, извините?
— К вам, — сказал Пирошников, не обращая внимания на дядюшкину хватку.
— Ко мне? — удивился человек.
— Да. Мне нужно поговорить с вами и с тем… с вашим собеседником, со стариком…
— О чем же, если не секрет? — заметно раздражаясь, спросил бородатый. Дядюшка же, не выпуская рукава нашего героя, за его спиной делал какие-то знаки визави Пирошникова.
— Моя фамилия Пирошников, — сказал молодой человек, глядя в глаза бородачу. — Я сегодня попал в замкнутое пространство. Вы о нем знаете…
— Ах вот как? Проходите, — тусклым голосом предложил тот, уяснив, видимо, смысл дядюшкиных знаков.
— А вы, дядя Миша, идите к себе, я вас прошу, — отрывая руку от дядюшки, убедительно попросил наш герой. — Возможно, я приду.
— Нет-нет, — быстро сказал бородач. — Идите уж вместе. Посидим, поговорим…
— Музыку послушаем, — брякнул ни к селу ни к городу дядюшка, отчего нехорошие подозрения шевельнулись в душе Пирошникова, но он их подавил, приводя в порядок систему вопросов, которые намеревался задать своим новым знакомым. А вопросы были очень для него важные, причем наш герой чувствовал, что не так просто будет выудить из собеседников ответы.
Они все вошли в прихожую, где разделись и повесили пальто на какие-то рога, причем бородатый хозяин с вежливо-скучающим видом давал необходимые указания.
— Пожалуйте сюда, — пригласил он, и Пирошников с дядюшкой прошли длинным коридором, сплошь уставленным стеллажами с книгами, в ту самую комнату, которую извне наблюдал Пирошников во время головоломного спуска и где в красном кресле восседал тот же склеротический старик, удивленно поднявший брови на нежданных посетителей.
— Разрешите представить — человек, попавший в замкнутое пространство, — слегка безнадежным тоном произнес хозяин, после чего иронически улыбнулся старику. Произошла немая сцена, во время которой старик уяснял себе положение вещей, составляя, так сказать, свою концепцию происходящего. Дядюшка, стоявший так, чтобы Пирошников его не видел, по-прежнему производил жесты, как глухонемой, а бородач, скрестив руки на груди, любовался произведенным эффектом.
Затем он предложил сесть, и все расселись в напряженном молчании. Это начинало напоминать переговоры о разоружении, и Пирошников, кашлянув, решился взять слово.
