Я люблю тебя. И ты прости меня, Имярек, потому что в свое время я искренне и от всей, блядь, души говорил так тебе, а не С, которой тогда и не намечалось. И я бы не сказал, что я более тебя, Имярек, не люблю, но, пойми, я люблю С на том самом месте, на котором обыкновенные мужчинки сказали бы тебе, прости, любимая, но все… закончилось.
Что я могу сделать? С, ты тоже прости. Я отлично понимаю, что в этом мире никто друг другу не упал на хуй, и я со всей очевидностью тебе до пизды, а если и не совсем, то это только потому, что если ты и не младше меня по годам, то выпавшее на долю говно на твою ещё не упало, а то бы уж точно я был бы тебе до пизды. Я тебя люблю. Я, знаешь, при этом ужасно взрослый, хоть у меня и нет достаточных средств, чтоб обеспечить тебе уют и слишком человечие счастье. Я сужу по тому, что ранее я говорил друзьям: я счастлив — я влюбился, а теперь я говорю им: мне очень хуево, потому что я, кажется, опять полюбил…
И все совсем грустно, потому что в период пребывания во втором браке, ещё в тысяча девятьсот девяносто четвертом при том, что сейчас на дворе девяносто седьмой, мне была сказана моей любимой и любящей меня в тот период и всей душой Ленушкой Зайчиковой фраза: ну и живи себе в своих разрушенных замках!
Да и хуй бы с ними, с замками! Не в них, в замках, дело! У меня есть совершенно искреннее ощущение, что я до хуя всего пережил, а ты, С, делаешь из меня пацана, который звонит тебе и что-то такое лепечет о том, что вот хорошо бы с тобой, С, чаю попить и пластинки послушать в то время, как даже полному кретину понятно, что я тебя хочу и люблю.
Я тебя люблю очень-очень. И не имею я на тебя ни малейшого права, да только на это право, каковое ты, С, как ты рассказываешь, в высших учебных заведениях изучала, я свой ничем не примечательный хуй клал. И ебись все синим огнём! Я тебя хочу!
При этом ты пойми, что я не сунуть хочу. Это дело десятое и всегда я это успею, а ласкать тебя очень мне хочется. Чтобы не ты меня, а я тебя. Не надо мне никаких минетов, хотя и не откажусь, конечно, а напротив, нужно мне, чтобы ты лежала тихонько и удовольствие получала. А ты, блядь, хвостиком своим крутишь. Чего-то все, блядь, как-то не так. И я боюсь тебя к тому же. И ты сама, небось, не хочешь привязываться, а только нам по-моему, сколь ни вращай, придется-таки друг дружке опять-таки всю душу раскрыть и в ужасе вселенском пребывать: вдруг сейчас вместо счастья горе нахлынет.
С, ты меня извини, я не хотел. Но мне без твоего голоса в ушах — некомфортно. Мне тебя видеть хочется постоянно. Я ласкать тебя хочу и лелеять. И мне ещё хорошо бы, чтоб кто-нибудь по голове настучал, а то я совсем охуел с неуместной любовью своей.
Да, да. Вполне себе есть у меня подозренье, что я болен неизлечимой и заразной при этом болезнью. И что лучше всего было бы мне удалиться куда-нибудь на хуй, в степь там, в пустыню, в леса и тихонечко там терпеливенько сдохнуть, чтоб никого более своей хуйней не тревожить, а не то ужас испытываю я, когда с моей С разговариваю. Вот пизжу с ней о хуйне всякой и прямо чувствую, как с каждым моим словесОм она тоже заболевает. Тем паче, что предрасположенность налицо. С, я тебя люблю! Ебать меня в голову! Ты чудесна, как утренняя роса, блядь! Голосок твой, что птичкина песенка, блядь! Ты восхитительнейшее создание! Ты чудо из чудес! Ты волшебная флейта, которая, как говорят, наиболее близка по тембру к человеческому голосу! Ты хрустальная росинка! Ты, блядь, «волшебство «Queen» в Будапеште»! Ты самая чудесная из того, что мне доводилось видеть, а я видел немало, блядь! Пойми же ты, что я тебя пиздец — как хочу! Что я слова ненавижу, потому что Тютчев более, нежели прав! Спокойной ночи тебе! Пусть тебе приснится я, как говорит Катечкина подруга Даша. (То ли девочка, а то ли виденье!) С, С, С… а ты пускай приснишься мне, ладно?
Прости мне! Прости мне, о, человечество, что я у тебя такой, блядь, мудак! Я не виноват. Это мне все папа небесный подстроил. А я с благодарностью все принимаю. Я пиздец — как рад, что у меня появилась С. Она — чудо из чудес. Лишь бы только она свой, любимый мной, носик не задрала, прознав о своей невъебенной чудесности, а то я, боюсь, не вынесу больше этого бремени исключительности твоей собственной половины. Видит Папа, это пиздец — как не просто! Ебать нас всех в голову!..
Говорят, что ты заболела, хотя, конечно, я казнюсь, что из-за таких пустяков, как наруливающаяся с неукратимой силой Любофф, я позволил себе воспользоваться твоим рабочим телефоном. Но на твоем домашнем номере тоже никто не отвечает на призыв моего тоскующего рыжего сердца. Разве что только сколь нельзя вежливая девочка Ты «автоматически» рекомендуент оставить сообщение. Но ведь не сообщать же тебе, что я тебя люблю и хочу!
(Я так хочу, чтобы ты мне сама позвонила! Но вместо тебя мне только что позвонила моя первая жена Мила. Она бесспорно замечательный человек, и очень правильно заметила, что я должен ей быть по гроб жизни благодарен за то, что она меня покинула. Я с этим согласен на все сто процентов. Хотя она, конечно, молодец. В особенности дочка у нее замечательная, как и ее супруг по фамилии Стоянов, чему я всегда, будучи всего лишь Скворцовым, подсознательно завидовал. Когда даже самое имя твое имеет некий подсекс — это удобно.)
Я хочу видеть С. Ебать меня в мою рыжую головёшку, я совершенно не знаю, что делать. Я хочу тебя видеть!
Да мало ли, чего я хочу! С, ты не бойся ничего! Как только ты скажешь, что мои намерения неуместны и неудобоваримы, я сразу же пойду на хуй. Разве что только песенки мне мои спой. Но только, конечно же, лучше ещё и любиться. Впрочем, на хуй пойду по первому требованию, только скажи. А если нет, то нет проблем: буду играть с тобой, будто я романтический мальчик и все такое. А будет нужен тебе мужчина, найду чем доказать, что я такой, бля, и есть. Я тебя люблю. Я дурак. Я тебя люблю.
Наперед прошу об одном: если у нас все охуительно вырулится с Любовью, а потом тебе случится эту мою поебень прочитать, не делай никаких выводов и не покидай меня только из-за такой хуйни, как литературка! Литературка — это говно и чепуха! Не делай никаких выводов! Кроме прочего, согласись, что я ничего от тебя и не скрывал, а если и не говорил прямым текстом, то по-моему все было и так понятно. Хотя, может быть, в этом и обычная ошибка моя, что я всегда думаю, что всем и так всё понятно, что дальше некуда, а на самом деле никто ни во что не втыкается. Нет? Во всяком случАе, не сердись на меня! Ты очень мне дорогА…
Вот я сегодня перечитал все, чего я тут накарябал, своими кривыми ручонками — местами безусловно скучновато, но с другой стороны, есть и более скучные вещи в разнообразном мире отечественной и мировой литературы. Так, например, бОльшую мудню, чем Толстый Лёва с его бесконечными воскресениями и Ясными Полянами, и придумать-то сложно.
Кстати о «Воскресении». Эта книга стала первым моим серьезным чтивом. В тот злоебучий 1986-й год, когда мне было всего тринадцать лет, в то время, как двадцатидвухлетнюю Имярек уже имел ее бывший муж, я закончил первый год своего обучения в литературной студии. Этот год заронил в меня сомнения относительно того, действительно ли научно-фантастическая литература — это и есть истинная философская глубина. Я через силу взялся за ТОлстого и начал с большим трудом продираться сквозь чащу его уебищного стиля к торжеству, блядь, гуманистической истины. Воля к победе над его ебаным синтаксисом и желание выйти из дебрей его маразматическо-дидактической мишуры к ясному свету общей космогонической идеи были во мне столь сильны, что к концу этого, с позволения сказать, романа мне, тринадцатилетнему олененку, показалось, что взрослые правы и любая fantasy — это хуйня собачья по сравнению с мировой революцией Духа, хотя бы даже в понимании Толстяка.
Оттуда, с этого момента, видимо, и начался мой пиздец. Видимо, это и было предательством Идеи Удовольствия, которая единственная заслуживает внимания из всех прочих дурацких концепций. Таким образом, мне было тринадцать лет, когда я решил, что стремиться к простому удовольствию порочно, а вместо этого человеческой твари надлежит, грубо говоря, искать Смысл Жизни.
И, недолго думая, ибо в этот период долго думать мне было несвойственно, я зажил с ощущением постоянной внутренней, да и внешней борьбы за то, чтобы во что бы то ни стало выведать у вселенной, а точнее догадаться, вычислить на основе косвенных указаний, как же звучит настоящее имя нашего Вседержителя, если, конечно, верить в его существование, а если не верить, то как же тогда быть всему роду людскому. То есть, это нужно себе наглядно представить: немного более полный, чем положено, тринадцатилетний пизденыш, хотя и не прыщавый, одержимый, блядь, поиском Абсолюта. Ебнуться можно!
И вот с тех пор постепенно в мою душу проник столь распространенный вирус как червь сомнения во всём и вся.
