— Как ты к этому отнесешься? — спросил он, обращаясь к Боснийцу. — Ты, я и Тимолеон Вьета. Три верных товарища, как три мушкетера.
Босниец пожал плечами:
— Мне все равно.
Они поднялись на холм, затем прошли по тропинке, пересекли шоссе и углубились в лес. Они почти не разговаривали. Время от времени Кокрофт принимался напевать вполголоса что-то невнятное, похожее на оперную арию или фрагмент из какой-то увертюры. Тимолеон Вьета, помахивая хвостом, бежал впереди, а Босниец, стараясь держаться на некотором расстоянии, шел сзади. Когда они вышли на красивую, поросшую высокой травой поляну, Кокрофт предложил немного передохнуть. Мужчины опустились на землю, а пес, принюхиваясь к острым лесным запахам, кружил неподалеку возле деревьев. После сытного обеда и выпитого шампанского их разморило. Босниец и Кокрофт прилегли на траву и вскоре оба заснули.
Кокрофт проснулся первым. Он вздрогнул, приподнял голову и сразу же почувствовал, что они одни. Кокрофт испугался.
— Проснись, — он тронул Боснийца за плечо. — Тимолеон Вьета пропал. Скорее, мы должны найти его. Вставай.
Босниец протер глаза и лениво поднялся на ноги. Он подумал, что без пса гораздо лучше. Старик, конечно, в панике, бегает и орет как сумасшедший, и все же мир вокруг казался удивительно спокойным. Он надеялся, что пес исчез и никогда больше не вернется.
— Тимолеон Вьета! Тимолеон Вьета, ко мне! — Старик сложил ладони рупором и закричал еще громче: — Тимолеон Вьета, вернись немедленно! О боже, — пробормотал он, — Тимолеон Вьета, ты где? Как, как я мог уснуть?! Это я виноват. Это я всегда во всем виноват.
Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз видел Тимолеона Вьета. Кокрофт заспешил домой. Он шел обратно тем же путем, которым они вышли на поляну, и всю дорогу, не переставая, звал собаку. Тимолеон Вьета не появлялся.
Босниец ненавидел подобные ситуации. Он шел позади на приличном расстоянии, зевал и тер кулаком глаза.
Каждый раз, подбегая к очередному повороту, Кокрофт молился в надежде, что сейчас пес выскочит ему навстречу, вильнет хвостом и, свесив на сторону красный язык, «улыбнется» до ушей — и все будет как прежде, как в старые добрые времена, когда все у них было хорошо. Поворот следовал за поворотом, но пес так и не выбежал навстречу Кокрофту.
— Почему, Тимолеон Вьета? Почему, — плакал он, — почему ты ушел от меня?
Они почти добрались до дому. Пот градом катился по багровому лицу Кокрофта. Старик едва дышал, но продолжал снова и снова выкрикивать имя собаки. И вдруг его крик оборвался — он увидел Тимолеона Вьета, сидевшего на ступеньках крыльца. Кокрофт подбежал к нему и буквально обрушился на пса. Он схватил его в объятия и прижал к себе:
— О, Тимолеон Вьета, я думал, что никогда больше не увижу тебя! Почему ты так жестоко поступаешь, Тимолеон Вьета? Что я такого сделал? Разве я заслужил такое ужасное обращение?!
Босниец протиснулся мимо обнявшейся парочки и вошел в дом. Он страшно устал от этой трагикомедии, похожей на древнюю сагу о человеке и его собаке. Все, чего он хотел, — это покоя и возможности просто поскучать, ни о чем не думая. Старик и собака навевали ужасную, невыносимую скуку, почти тоску. Но это была не та скука. Боснийцу хотелось иной, томительно-сонной, как долгий летний полдень, скуки, где нет места драме, которая изо дня в день разворачивается на его глазах. Но, подумал он, если один из участников драмы уйдет со сцены, возможно, тогда ему наконец удастся поскучать вволю.
Вечером Кокрофт и Босниец сидели в шезлонгах, пили шампанское и смотрели на далекие домики, разбросанные по склонам окрестных холмов. Начинало темнеть. В некоторых окнах зажегся свет, и домики превратились в маленькие ярко освещенные точки. Другие же просто исчезли, растворившись в наступающих сумерках. Кокрофт давно не общался с соседями, хотя был знаком почти со всеми. Большинство обитателей этих маленьких домиков были англичанами, которые, как и он, приехали в Умбрию в надежде начать новую жизнь и попытаться забыть то, что случилось с ними в старой. Многие писали книги о себе и о своей новой жизни в тихой итальянской провинции. Поначалу, когда имя Кокрофта еще числилось где-то в самом конце списка гостей, которых можно пригласить на ужин, соседи давали ему рукописи с просьбой прочесть и высказать свое мнение. Кокрофт внимательно читал каждую рукопись. Все произведения были примерно одинаковы: одни и те же шутки о том, какие муки переживает бывший горожанин, которому приходится столкнуться с реалиями сельской жизни, и о том, какими растяпами выглядят они сами, а также какими смешными, нелепыми и, как правило, рябыми оказываются соседи-итальянцы. Возвращая рукопись, Кокрофт говорил просто и лаконично: «Очень хорошо написано. Потрясающая книга». Однако автору этого было недостаточно, он требовал детального комментария и настойчиво допытывался, получилась ли книга остроумной, удалось ли ему передать все многообразие красок и донести до читателя неповторимый аромат Италии. В конце концов Кокрофт вообще перестал читать произведения соседей-писателей. Он держал рукопись неделю-другую и возвращал начинающему автору со словами искреннего восторга: «Очень хорошо написано. Потрясающая книга, остроумная и глубокая. Вам так тонко удалось передать неповторимый аромат Италии!» Некоторое время он пользовался репутацией внимательного и строгого литературного критика. Приезжая в Англию, Кокрофт заглядывал в книжные магазины и каждый раз находил на полках все новые и новые книги о жизни своих соотечественников в Италии, причем имена многих авторов были ему хорошо знакомы. Они давали своим историям вычурные названия, вроде «Пейзаж с оливковым маслом», «Умбрийский Одиссей, или Любовник из Уффици», «Дневник путешественника, или Прогулки с Боттичелли», «Замшелая стена и бутылка кьянти», и непременно начинали роман с восторженного восклицания: «О, мы купили маленький симпатичный домик среди зеленых холмов Италии!» Кокрофт был уверен, что скоро этот мыльный пузырь лопнет, однако каждый раз, возвращаясь в Англию и заходя в книжный магазин, он обнаруживал, что литературный поток все увеличивается и, похоже, превращается в настоящее море.
После очередного визита на родину Кокрофт решил вскочить на подножку уходящего поезда. Он стал припоминать разные эпизоды из собственной итальянской жизни, которые можно было бы превратить в забавные истории, но тщетно: ничего особенного с ним не происходило. Следуя примеру обитающих по соседству литераторов, Кокрофт пытался создать красочную палитру и донести до читателя аромат Италии. Но вскоре ему наскучило принюхиваться к местным запахам, и, откровенно говоря, он не мог себе представить, что кому-нибудь вдруг захочется читать об этом. Прежде чем сдаться, Кокрофт написал одну-единственную главу — страниц сорок, где во всех подробностях и с мельчайшими деталями рассказал, как однажды отправился с собакой на прогулку и едва не наступил на змею. На этом с литературой было покончено.
Однако безуспешные попытки написать книгу хотя бы на некоторое время заставили Кокрофта оценить всю прелесть его скучной и однообразной жизни. Он был счастлив, что может спокойно наблюдать, как дни, недели и месяцы сменяют друг друга, не принося никаких существенных перемен. Каким бы серым и бесцельным ни было его теперешнее существование, оно, безусловно, казалось гораздо приятнее, чем жизнь, наполненная яркими событиями, о которых стоит писать, — ведь это не означает, что у романа будет счастливый финал.
Иногда, отправляясь в город за покупками, он сталкивался с обитателями маленьких симпатичных домиков. Если его приглашали, Кокрофт не отказывался зайти в бар пропустить по стаканчику Однако он никогда не стремился поддерживать с ними более тесные отношения. Его утомляли бесконечные разговоры о том, что Англию наводнили толпы иммигрантов или что власть в стране захватили проевропейски настроенные сталинисты, — это и заставило соотечественников покинуть Соединенное Королевство; далее соседи начинали возмущаться: «Жуликоватым итальянцам совершенно нельзя доверять!»; затем, печально вздыхая, они говорили, что Лондон — ужасно дорогой город, это выяснилось во время их последнего визита на родину, после чего доверительно сообщали Кокрофту, где можно купить дешевое оливковое масло.
— Однажды я попытался написать книгу об этих местах, — сказал Кокрофт.
Босниец ничего не ответил.
Небо потемнело. Вдалеке послышались слабые раскаты грома.
— Похоже, будет гроза, — сказал Кокрофт и добавил, поглядывая на сгустившиеся тучи: — Первая, летняя.
Тимолеон Вьета поднялся с травы и потрусил к дому. Начал накрапывать дождик. Мужчины, прихватив шезлонги, последовали за собакой. Кокрофт остался сидеть на кухне, а Босниец ушел к себе в комнату. Он достал свой старый швейцарский нож. Нож был завернут в носок и лежал на самом дне сумки. Там же был спрятан маленький точильный камень. Босниец стал точить и без того острое шестидюймовое лезвие. Нарастающие раскаты грома заглушали чирканье ножа по камню. Вслед за глухим ударом следовала вспышка света, а затем, как будто слегка запаздывая, небо вспарывала тонкая зигзагообразная линия.
