— Так, — подтвердила Мэри.
— И вот ты опять попадаешься мне на глаза.
— Точно.
— И вот у нас неприятности.
— Я в курсе.
— Тебе сколько лет… Мэри Агнец? Твои родители знают, до чего ты докатилась?
— Мне двадцать пятый год, — осторожно выговорила Мэри, — Родители мои скончались.
— Из-за чего?
Мэри заколебалась.
— От чахотки. И от разбитого сердца.
— Нынче от такого не умирают. Хотя нет, умирают, конечно, но называется это теперь по-другому… Так отчего же они умерли, Мэри, если тебе, конечно, не слишком больно об этом говорить?
Однако ей действительно было больно. Скорее из желания сменить тему, чем из истинного возмущения, Мэри ответила:
— Сомневаюсь, что вам дозволено разговаривать со мной в таком тоне.
— Можешь не сомневаться, дозволено. Тебе бы следовало это знать.
— Почему?
— Ты нарушила закон.
Мэри не могла понять, что именно она рушила и много ли нарушила. Ее первым порывом, вполне естественным при таких обстоятельствах, было осведомиться, сильно ли закон пострадал и сможет ли он когда-нибудь оправиться. Но она сказала только:
— Мне очень жаль. Я не знала. Что будет, если нарушишь закон?
— Срок, — ответил он.
Его комната походила на его дыхание — в ней стоял резкий мертвящий больничный запах. Было там и еще что-то, какой-то кислый привкус, привкус мигрени и ушной серы.
— Ясно.
— Не волнуйся.
— Почему?
— Ты еще ничего страшного не сделала, в глазах правосудия.
Мэри отвернулась. Его глаза пугали: им слишком многое было известно. Они были девичьего зеленого оттенка, узкие и странно изогнутые по внешним краям. Вместо света они отливали желтизной, отталкивающей желтизной — желтизной мочи и лихорадки. А может, это и есть глаза правосудия, подумала она, очи власти и перемен? Он поднялся. Тело его было облечено одеждой с покорным безразличием манекена. И кто соорудил такое, кто его выдумал — этот узкий нос, вытянутый в струнку рот, короткие, но такие густые волосы? Он достал белый платочек и легонько им помахал.
— Ты плачешь, — заметил он.
— Простите. Спасибо, — отозвалась Мэри.
— Послушай меня. Ты плохо начала. Теперь ты должна отказаться от этого образа жизни, от этого общества. Тебе там не место, они попросту все время будут вышвыривать тебя, раз за разом. Тебе нужна работа. Тебе нужно жилье. Подожди-ка.
Он склонился над письменным столом и начал что - то очень быстро писать.
— Какое-то время можешь перекантоваться вот здесь. Я им сообщу. Если понадобится помощь, ты знаешь, где меня найти. Меня зовут Джон Принц. Я здесь напишу.
Он выпрямился. Несколько секунд он смотрел Мэри в глаза. Она бы никогда не подумала, что на этом лице может когда-нибудь мелькнуть озадаченность, однако сейчас оно выглядело именно озадаченным. Она была уверена, что он пытается ее разгадать.
— Вы ведь пытаетесь понять, кто я, да? — испуганно спросила она.
Он рассмеялся и ответил:
— У меня на это бездна времени, Мэри.
Мэри и Гэвин спустились в подземку. Гэвин дал показания, но не был настроен это обсуждать. Мэри еще никогда не ездила в метро, хотя уже успела пару раз проехаться вместе с миссис Ботэм на красном автобусе. Гэвин вкратце объяснил, чего ей следует ожидать, за что Мэри была ему очень благодарна. По дороге домой он не был склонен болтать, впрочем, и Мэри тоже.
Посмотришь кругом, как людей таскают туда-сюда в стальных клетках с намертво захлопнутыми дверьми, клетках, которые несутся в глубь туннелей под свист полярных вихрей, смешанных с огненной пылью земного ядра, — и не поверишь, насколько уязвима жизнь, насколько она хрупка и ненадежна. Так легко все испортить, поломать, нарушить. Вот сейчас Мэри преступила закон, точно так же как накануне вечером наступила на спину мистера Ботэма. Да, она ее сломала — хрясь, и спина уже испорчена. Если бы не Мэри, спина была бы в целости и сохранности. Трев за это получит срок, но и она свое получит. Все говорили, что состояние мистера Ботэма «очень тяжелое». Мэри не могла с этим не согласиться, но все же ей казалось, что оно могло быть и того хуже: она могла разбить ему сердце или вымотать ему нервы, а ведь от такого люди умирают. Тем не менее его состояние действительно было крайне тяжелое. Гэвин как-то рассказал Мэри, что мистер Ботэм работал настильщиком ковровых покрытий, если случалось найти работу. Что ж, теперь такой работы найти ему не удастся; даже заняться ее поисками он и то не сможет. Неизвестно, пойдет ли его спина на поправку. А ведь он уже далеко не мальчик, что еще больше усложняет дело.
Уютный домик знал, что пришли большие перемены; ему было совсем не по душе, что в такой час о нем позабыли. Он выглядел уязвленным и держался натянуто. Естественно, он был пуст. Миссис Ботэм день и ночь дежурила в больнице у постели мужа. Теперь она пила еще больше, по крайней мере, уже особо этого не скрывала. Мэри не могла там оставаться — на самом деле, оставаться было уже и не с кем, — и все же она спросила:
— Почему бы нам с тобой не пересидеть здесь и не подождать, пока они вернутся?
Гэвин нехотя обернулся и с усмешкой взглянул на нее. Она пожалела о своих словах.
— Не дури, — ответил он. — Мы не можем позволить тебе остаться. Да и раньше не могли. Мы не… У нас и самих… Неужто не ясно?
— Прости.
Он добавил:
— И куда ты отправишься?
— Вот сюда. — Она достала клочок бумаги, который ей дал Принц.
— Бог ты мой, — ахнул он.
— Он сказал, что предупредит их. Сказал, все будет в порядке.
Гэвин отвернулся.
— Пожалуй, какое-то время так и будет. Однако мне не хотелось бы думать, что ты там задержишься надолго.
Вместе они уложили чемодан Мэри — кое-какая одежда Шерон, какие-то вещички миссис Ботэм, теперь в некотором смысле уже считавшиеся собственностью Мэри. Мэри была бы рада взять с собой одну - две книжки, но не решилась попросить. Он объяснил, как добраться туда на метро. И дал ей четыре фунта: все свои сбережения. На пороге он ее крепко обнял, но Мэри чувствовала, что его уже нет рядом с нею. Она поспешно распрощалась и побежала вниз по лестнице.
Мэри не хотелось снова спускаться в подземку.
Она пошла пешком. Поначалу чемодан казался легким, но чем ближе день клонился к закату, тем он делался тяжелее. Она спрашивала дорогу у других людей, показывая им листок с адресом. Они читали его и делали что могли. От некоторых вообще не было никакого толку; другие объясняли, как туда добраться, настолько невразумительно, что лучше бы и вовсе не объясняли; у третьих сам листок вызывал такое отвращение, что они, не останавливаясь, проходили мимо. В конце концов она добралась-таки до места. И это заняло не слишком много времени.
По дороге ее настигло первое воспоминание. Мэри остановилась как вкопанная, поставила чемодан на землю и схватилась за голову. Она услышала крик ребенка и робко обернулась — тихая улочка, отмеченная печатью опрятности и нужды. Домики плотно прижаты друг к другу, окна и двери распахнуты, в садиках, террасами спускающихся с холма, развешано бельишко их обитателей. И даже на этой тихой улочке ей не было покоя. Ей хотелось забиться в какое-нибудь крошечное местечко не больше ее роста, темное и безмятежное, где она могла бы надежно укрыться от грохочущего настоящего. Но она стояла посреди улицы, стиснув руками голову, и вспоминала.
Она вспомнила, как когда-то маленькой ей хотелось посветить в чужие окна, заглянуть в дома других людей… Тихим вечером стояла она на серой кромке спускающегося террасами холма. Увенчанные острыми штырями ворота городского парка только что закрылись, смотритель уходит прочь, засунув ключи в карманы и поглядывая по сторонам. Мальчишки уже разбежались по домам. Они в безопасности, они мирно пьют чай в своих уютных комнатах — в комнатах других людей, за окнами других людей. Она поворачивается и смотрит вниз, на площадь. Это гам все они благополучно укрылись от темноты в своих жилищах. Ей хочется увидеть их, посветить, чтобы разглядеть морщины неаккуратно настланных ковров, дружно игнорируемые трещинки на их оклеенных обоями стенах, полумрак их прихожих. Она понимает, что это невозможно, — никто не откроет ей двери. Она поворачивается и бежит дальше — туда, куда должна бежать.
Мэри опустила руки. Все: дальше не вспомнить. Она посмотрела вверх. В тот же миг улочка, сам воздух, непоправимое настоящее — все как-то поблекло и потеряло очертания. Она подняла чемодан и пошла дальше, быстрее, чем прежде, — она спешила найти свой дом. Теперь она была уверена, что со временем обязательно его найдет.
Все обитательницы Приходского приюта для девиц побывали в серьезных переделках. В очень серьезных. Некоторые не выдержали. (Некоторые из них уже и не первой молодости.) Каждая из них слишком плотно изучала жизнь во всех ее проявлениях.
