— Камариха с выводком, — определил Ключник и поспешно высморкался. Верный знак — если Ключник высморкался, значит резоны на нашей стороне.
Бабушка-мать, дочка-мать и дочка-внучка надвигались.
— Будь на готове, я попробую взять их за жопу, — распорядился Ключник и покинул укрытие.
Я укомплектовал сумку и принял выжидательную стойку.
Семейство Камариных славилось в поселке своей блядовитостью. Старшая Камариха родила среднюю в 16. Средняя младшую в 15. Младшая в 14 тоже что-то родила, но неудачно. С тех пор за ней стали замечать разные странности: то она встанет посередине перекрестка в военной фуражке с бабушкиной скалкой и примется изображать регулировщика, то в белом халате явится на КПП части и потребует от дежурного вывести весь личный состав на прививку от брюшного тифа, а однажды она даже умудрилась попариться в мужской бане. Все так оно и было, но мы были в самоволке, сумку оттягивали пять бутылок портвейна, а на мостике томились под нашими взглядами три пары разносортных титек.
Ключник коротко свистнул — он взял их за жопу.
Старшая не сводила глаз с нашей холщовой сумки. Средняя безумолку хохотала и тыкалась лбом мне в плечо. Младшая лузгала семечки.
Пришли к ним на квартиру.
— Девочки, мир на пороге Третьей мировой войны, так что жить нужно в темпе, — гоношил хозяек Ключник, вскрывая консервы.
Старшая сняла с головы платок и повязала его за место фартучка. У нее были седые волосы. Средняя втащила на кухню два стула и села рядом со мной.
— А можно с вами поближе познакомиться? — спросила она сквозь смешок и пощупала меня за колено.
Я обвил ее талию дотянулся до титьки и помял. Она была, как полусдутый воздушный шар.
Младшая плюхнулась мне на колено и уткнулась в консерву. Другой рукой я опробовал ее дойки, здесь были упругие тенисные мячики.
— Девочки, поднимем бокалы, чтобы не угасал огонек в вашем доме! — крикнул Ключник, и мы опрокинули по первому стакану.
— Кайф! — сказала старшая и потянулась к бутылке.
— Мать, не гони, — опередил Ключник и пересадил младшую к себе на колени.
Потом повели разговор о чем не помню. В одной руке у меня был стакан в другой мягкая теплая титька.
— Потанцуем, — оповестил всех Ключник и унес младшую в темную комнату.
— Еще есть где потанцевать? — спросил я у средней.
— У меня своя комната, — гордо сказала она.
Я ничего не испытывал, кроме чувства долга. Повалил жертву на кровать, молча стянул с нее трико вместе с трусами, бросил тряпье на пол, раздвинул колени и пригляделся… Пауза… Да… Я прошел длинный путь — от розового зародыша толстенькой девочки Полины до мохнатой пахучей развороченной пизды подмосковной бляди… Тернист был тот путь, орошен слезами, облагорожен страданием, разукрашен иллюзиями, но я шел и шел и вот теперь должен был вкусить от плода, или урвать кусок от пирога… Черт! Я ничего не испытывал, кроме чувства долга. Схватился за член — он был тверд. «Странно, — подумал я, — наверное, я стал, что называется, настоящим мужчиной».
— Мне холодно, малыш! — пропищала пизда.
Я навалился.
Шпок!
Член провалился в яму, полную теплой жижи.
— Ой! — вздрогнула подо мной женщина. — Что это у тебя на нем?
— Мотороллер, — сказал я и дал газу.
«Ой, ой, мама, ой, ой, мамочка, ой, ой, родненький, ой, ой…»
Чувство долга и еще чуть-чуть гордости.
— Перекурим, — сказал я и вынул.
Ключник и младшая уже вернулись на кухню и налегали на вторую консерву.
Старшая пела — невнятно, но громко.
— Девочки, — заорал Ключник, схватившись за стакан, — за то, чтобы не угасал огонек у вас между ног!
Выжрал и поволок среднюю в темную комнату.
Я схватился за член — он был тверд. Чувство долга не покидало меня. Чувство гордости подхлестывало. Я выдернул стул из-под младшей, она рухнула на пол, продолжая прожевывать рыбную плоть. Я опустился на колени и забросил ее ноги себе на плечи.
Шпок!
— Нарьян-мар, мой Нарьян-мар, городок не велик и не мал! — задорно выводила бабушка, пока я настойчиво и упорно работал над ее внучкой.
Младшая сначала откровенно скучала, потом, как бы прислушавшись к себе, глубоко задышала и вдруг, схватив меня тремя пальцами за нос, словно за ключ передатчика, выпустила в эфир радиограмму:
Тире точка тире
тире тире тире
тире точка
тире тире тире точка
точка тире
точка точка тире тире!
«К-о-н-ч-а-ю!» — перевел я и, стиснув зубы, набавил темпа.
Кончала она долго и, казалось, болезненно. Я ощущал своим членом ее внутренние спазмы. Странно, вернее сказать, дико, но я крепко держал ее за бедра, пытаясь вдавить член все глубже и глубже, я смотрел на ее корчи и представлял себя крокодилом, стиснувшим свои челюсти на шее какой-то теплокровной твари. Жертва трепыхалась в предсмертной агонии, а я все давил и давил. Наконец она обмякла, развалилась и через мгновение зархапела.
Я вынул, влез на стул и уставился на свой торчок. В дверях кухни появился Ключник. Он был голый и у него тоже стоял.
— За то, чтобы у нас никогда не падал! — был его следующий тост.
Выпили. Старшая дремала, уронив голову на дуршлак. Ключник шумно перевел дух, кинул взгляд на младшую, поглядел в темноту комнаты, где оставил среднюю и положил свою руку на плечи притомившейся старушки. Она открыла глаза и ласково посмотрела на нас.
— Ну, что, мать, пошли, — обреченно сказал Ключник.
Когда мы уходили, семейство в полном составе отдыхало. Я смотрел на это лежбище переебанных сучек и испытывал только одно — чувство исполненного долга. И еще я был преисполнен гордостью. Крутой «дедушка СА», настоящий мужик. Похоже, Ключник тоже испытывал нечто подобное, потому что, выходя из подъезда, он с восторгом громно и троекратно пукнул.
А в роте нас ждала засада. И хотя мы влезли в окно умывалки, разделись, спрятали форму в мусорные бачки, в одних трусах пробрались в спальное помещение и даже юркнули в свои кровати, но тут же вспыхнул свет и раздалась команда:
— Рота, поъем!
— Веденеев и Ключников, выйти из строя! — скомандовал Вертоух, и глаза у него блестели интенсивнее, чем козырек на фуражке.
Мы, покачиваясь, покинули строй — два шага вперед и поворот на 180.
— Где были во время вечерней проверки? — начал допрос старшина медленно надвигаясь.
— В клубе, — выговорил Ключник первую половину условленной фразы.
— Играли в шахматы, — закончил версию я.
Вертоух прошел мимо нас. Я видел, как раздувались его ноздри. У него был уникальный нюх, у этого прапорщика.
— Спустить трусы, — приказал Вертоух.
— Ну, товарищ старшина, — заулыбался Ключник.
— Это приказ!
Рота замерла, и мы выполнили приказ.
Сто тридцать человек с восхищением рассматривали наши вздувшиеся, кровоточащие члены. Рейтинг нашего авторитета пополз вверх.
— Трое суток ареста! — подсобил этому росту старшина.
— Есть! — рапортовали мы.
Вот так все оно и было. Два года. 24 месяца. 730 суток. 17520 часов. 1051200 минут. 63 миллиона 72 тысячи секунд. И я уже почти похоронил свою мечту о том странном чувстве, которое чудилось мне, когда я смотрел на женщин юными глазами, когда страдал и мучился первой своей любовью. Моя греза о Совершенном Восторге протухла в затхлом солдатском быту, была растоптана тысячами грязных кирзовых сапог, рассмеяна едкими армейскими шуточками и извращена до пошлой скверны «кромешной ясностью» коллективного бытия. «Прощай! Прощай!» — иногда кричал я ей во сне и просыпался в слезах. Но…
II. Отношение к военной службе
12. 28 мая 1985 г. на основании приказа МА СССР № 72 от 28.03.85 уволен (демобилизован) в запас и направлен в Советский РВК г. Уфы.
К месту назначения обязан прибыть и встать на воинский учет 03 июня 1985 г.
Командир части полковник Барабаш
Я опускаю небольшой промежуток времени, в течении которого я переместился из в/ч 43006 на берег озера Аслыкуль, затерянного среди полей и лесов Бугульминско-Белебеевской возвышенности Южного Урала. Мое психофизическое самочувствие этого периода можно сравнить с клинической смертью, когда человек находится в состоянии ноля и у него равные шансы сыграть в плюс или минус. Все зависит от… Божьего промысла!
Вновь я оказался один на один со всем открытым миром. Миром свободы, весны и… Любви.
Ну вот я и добрался до самой яркой главы моей великой повести, основанной на своей невеликой жизни. Ее строки выведут вас к вершине, что была открыта во время частного восхождения, предпринятого моей плотью и в сопровождении моего духа. Открыта, но так и не покорена. Долго я подбирался к этой главе: барахтался в светло-пуховых водах детских воспоминаний, блуждал в туманных смутах отроческих предчувствий, рвался, пришпоренный пылом юной страсти, метался по лабиринтам первых попыток осознания себя, бился в тупиках непонимания и проваливался в пропасти отчаяния. Но вот я здесь — у подножья эмоциональной кульминации. Ей посвящается эта глава: глава-Взрыв, глава-Взлет, глава-Озарение. Она не совершенна. Это всего лишь пересказ той мистерии, в которую ввергла нас пытливая, безоглядная и неприклонная юность и которую мы не решились пройти до конца.
