В нашей переписке тех месяцев, к сожалению не сохранившейся, Куандро с удовольствием отмечал, что в романах молодого испанца, сформировавшегося в годы франкизма, заметно влияние Фолкнера, чьи произведения он с самого начала отстаивал, несмотря на враждебность и непонимание большинства коллег. Работы Куандро о творчестве Фолкнера, его предисловия подготовили почву для того, чтобы сначала горстка учеников, а затем и целая толпа подражателей ринулась по стопам американского романиста и, вдохновленная фолкнеровским вúдением — одновременно реальным и фантастическим — одряхлевшего американского Юга, начала придумывать несуществующие края земли со своей собственной географией. Сегодня, когда я продолжаю восхищаться Фолкнером, но вот уже двадцать лет не беру в руки его книг, мне кажется, что влияние на меня этого романиста, к счастью, было временным. Я переболел им, как переболел Капоте и Мак-Каллерс, еще до того, как открыл гораздо более близкий мне, сложный мир произведений Павезе и Витторини. Происходящее в последние двадцать лет в Латинской Америке доказывает, что могучее очарование творчества Фолкнера имело самые разные последствия: оно позволило нам наслаждаться волшебным обаянием романов Гарсии Маркеса, однако в тени их мгновенного, головокружительного успеха, воспользовавшись удачным, но не для всех пригодным рецептом «магического реализма», вырос целый лес эпигонов — внуков или дальних родственников автора «Диких пальм»[42], попытавшихся насадить иллюзорный мир Йокнапатофы (увиденный ими в волшебном фонаре Макондо, с полетами во сне, колдуньями, мудрыми старухами, детьми-чудотворцами, дождями крови, галионами, застрявшими среди морских водорослей) не только в дикой сельве и на Антильских островах, но и в скупых, чуждых подобного рода чудесам и диковинам землях Кантабрии, Арагона и Галисии. Не правда ли заманчиво перенести на такой, временами суховатый язык, как испанский, длинную, неторопливую фразу Фолкнера, лишив ее просодии, ритма, тягучести! Если же вспомнить о том, что у него часто заимствовали и подробную топографию графства в нижнем течении Миссисипи, а также подоплеку абсурдной гражданской войны, точная копия которой разразилась и в Макондо, сегодня можно ясно видеть поразительные результаты влияния Фолкнера и volens nolens[43] причиненный этим влиянием вред. Куандро не мог угадать тогда, что робкие подражатели Фолкнера были лишь первыми ласточками, предвещавшими близкую весну, а затем и долгое, изнурительное лето, конца которому не видно до сих пор. Но, обладая тонким литературным чутьем, он раньше других разглядел ростки нового в романах писателя, чье творчество — не без помощи переводов самого Куандро — решительно изменит впоследствии направление нашей романистики. Первая встреча с Куандро в отеле «Пон Руаяль» стала отправной точкой совместной работы, продлившейся много лет, начиная с перевода «Ловкости рук» и кончая «Особыми приметами». Как я узнал потом, первым переводом Куандро была пьеса «Божественные слова» Валье-Инклана, но, приступив по воле случая к преподаванию в университетах Америки, он открыл для себя писателей «потерянного поколения» и отошел от испанской литературы. Вернувшись спустя более тридцати лет к увлечениям юности, Куандро не ограничился переводом моих романов: благодаря его влиянию и авторитету во французских литературных кругах стали известны Санчес Ферлосио и Марсе.
Приехав в Париж в начале октября, я отправился на встречу с Куандро в издательство «Галлимар». Там мне сообщили, что он уже ушел, но меня хотела увидеть секретарь отдела переводов. Я подождал некоторое время, волнуясь, и вскоре по маленькой лестнице спустилась молодая женщина, загорелая, очень коротко стриженная. Она улыбнулась, и я до сих пор хорошо помню ее тогдашнюю улыбку. Моника Ланж сказала на ломаном испанском, что ее шеф, Дионис Масколо, хотел бы побеседовать со мной, а затем спросила, говорю ли я по-французски. Из ложной скромности я ответил всего лишь: «Je le baragouine»[44] — и, поднявшись за ней по лестнице, оказался в просторном кабинете, выходившем в зеленый внутренний дворик, где нас ожидал ее шеф. Масколо принял меня просто и сердечно. Куандро настоятельно рекомендовал ему мои книги, поэтому он сразу предложил оговорить условия контракта. Однако беседа вскоре направилась в другое русло: речь зашла об Испании. Масколо недавно провел там отпуск в компании Маргерит Дюра, Витторини и еще нескольких друзей. Изменения, происходящие в стране, даже в условиях деспотичного режима Франко, привлекли их внимание, но незнание языка и отсутствие общения с испанской интеллигенцией, к сожалению, не позволили глубоко проникнуть в суть происходящего. Что я думаю о положении в стране? Разделяю ли их надежды на скорые перемены? В течение доброго часа я изливал Масколо свои бурные антифранкистские чувства: с наивным оптимизмом тех лет я объяснял, что новое поколение интеллигенции, выпускники университетов, противятся диктатуре, их политические взгляды становятся все более четкими и радикальными. Несмотря на нашу разобщенность и ужас послевоенных репрессии, молодое поколение прозрело и под руководством подпольной профсоюзной оппозиции готовится к борьбе за свои права. Приписывая деятельности нашей малочисленной группы несуществующие достижения, я предрекал Испании близкую революционную бурю. Масколо ловил мои слова взволнованно и воодушевленно, а в конце нашей беседы выразил надежду на скорую встречу, Моника, до того скромно державшаяся в стороне, спросила, могу ли я прийти к ней поужинать на следующий день, и, убеждая принять приглашение, сразу же добавила, что пригласила Жана Жене. Я согласился и записал ее адрес: Улица Пуассоньер, 33. Вскоре мне предстоит полюбить этот дом, он станет моим прибежищем, «постоянным местом жительства», которое уже почти тридцать лет значится в моих официальных документах.
Откровение порою ранит нас сильнее, чем обжигающее солнце. Рене Шар (франц.).
В 1898 г. США использовали взрыв американского броненосца «Мейн», стоявшего на рейде в Гаванском порту, в качестве предлога для объявления войны Испании.
Светлячок (исп.).
Светлячок (каталонск.).
Руис, Хуан, протопресвитер из Иты (ок. 1283 — ок. 1350) — выдающийся писатель испанской средневековой литературы, автор «Книги о Благой любви».
Район в Барселоне.
Прат де ла Риба, Энрик (1870–1917) — каталонский общественный деятель, теоретик и руководитель каталонского национального движения; Камбó, Франсеск (1876–1947) — политик, представитель крупной каталонской буржуазии, возглавлявший правую националистскую партию «Регионалистская лига»; Масиá, Франсеск (1859–1933), Компанис, Луис (1882–1940) — представители левого крыла национального движения Каталонии; в годы Республики Масиа стал первым президентом автономного правительства Каталонии — Женералитата, после его смерти на этот пост избрали Л. Компаниса, который в 1940 г. был расстрелян франкистами.
Влиятельная католическая правоцентристская партия. Основана в 1933 году, распалась в 1936 году.
ФАИ пользовалась огромной популярностью в Каталонии; в сознании рядовых каталонцев такие понятия, как «анархисты» и «коммунисты», часто смешивались.
Из последующего (лат.).
Бургос находился на территории, захваченной франкистами; здесь в июле 1936 г. была создана «Хунта национальной обороны» — центр военного мятежа.
Сальгари, Эмилио (1863–1911) — итальянский писатель, автор приключенческих романов.
Карсон, Кристофер (Кит, 1809–1868) — американский охотник и следопыт, герой книг и фильмов об индейцах и Диком Западе.
Высшее учебное заведение в Мадриде, где обучаются в основном студенты из Латинской Америки.
Колома, Луис (1851–1914) — испанский писатель, член ордена иезуитов.
Район Барселоны.
Испанская газета правого направления.
«…мы не меньше отличаемся от себя самих, чем от других». Монтень, «Опыты», кн. I, гл. I, перевод Ф. А. Коган-Бернштейн.
Псевдоним испанского писателя Хосе Марии Бланко Креспо (1775–1841), эмигрировавшего в Англию во время войны с Наполеоном, автора произведений на английском и испанском языках.
