Ознакомительная версия.
…Сегодня репетицию отменили – у альта, герра Мариенгаузера, умерла жена. Она давно и тяжело болела, и вот теперь – похороны. Это дало возможность встретиться с Рихардом в обеденный перерыв и вернуться домой раньше, чем обычно.
По дороге домой Вера заходила в магазины и скупала необходимые для ужина продукты. Купила бифштексы, зелень, какие-то хозяйственные мелочи – зубную пасту, тряпочки для мытья посуды, плетеную корзину для хлеба, которую давно облюбовала.
Но покупала все это машинально, не так, как делала бы это прежде. Теперь каждая покупка «в дом» означала для нее начало конца этого дома. Каждая купленная вещь вызывала у нее слезы, которые буквально душили ее, как только она прикасалась к таким привычным и будничным мелочам.
Каждая из них была, как прощание.
Даже розовые бифштексы.
Даже морковь.
А вид мужских носков в галантерейном отделе вызвал у нее в душе целую бурю противоречивых чувств. Кто теперь будет покупать Роману носки, галстуки, носовые платки? От избытка чувств набрала несколько пар – пусть будут ему на первое время…
И хотя Вера уговаривала себя, что ничего еще не решила и, конечно же, не решит, но всем своим существом чувствовала, как рушится ее устоявшаяся жизнь – мучительно и неотвратимо. Поэтому и пыталась уделить последним ее дням как можно больше внимания, как будто закрепить в памяти этот многолетний уклад, которого уже никогда не будет. Ведь она жила теперь другим. Поэтому так старательно и педантично продолжала гладить скатерти, до блеска вымывать пол и по сто раз на день вытирать пыль – и все это с такой страстью, с которой обреченный на казнь преступник выкуривает свою последнюю сигарету. Будто эта привычная домашняя работа могла уберечь и отвратить ее от возможности побега.
И чем больше было этих внешних попыток сделать вид, что ничего не происходит, тем четче и яснее за всеми привычными хлопотами просматривалась иная реальность – такая же неотвратимая, как разрушение нынешнего уклада.
Вот она жарит бифштексы, усердно готовит густой кляр с греческими специями, аккуратно и ровно нарезает предварительно замаринованные баклажаны и каждой клеточкой на кончиках пальцев (которые, собственно, в этот момент погружены в кляр!) чувствует, как ее рука касается впадинки между Его лопатками, как пальцы погружаются в Его волосы, и в этот миг (отбивные шипят на сковороде!) ее пронизывает невероятный поток наслаждения, и вся она наполняется ощущением родства даже с Его волосами, будто перетекает в соединенный с ее кровеносной системой сосуд.
Она рвет листья салата, выкладывает их на большие тарелки, кольцами нарезает помидоры, выжимает на них чеснок. А на самом деле – слышит Его запах, точнее, то, как он пахнет, если уткнуться во впадинку между плечом и шеей.
Он пахнет чем-то родным, знакомым – тем, что не раздражает.
Наверное, она сошла с ума, если это уже замечают другие. Ведь недавно, встретив ее на лестнице, фрау Шульце улыбнулась ей какой-то странной улыбкой:
– Фрау Вера, у вас такое лицо, будто вы проглотили светлячка! Такой вы мне больше нравитесь. Я радуюсь, когда вижу вокруг счастливых людей… Это нынче редкость.
Ужин на столе.
Вера смотрит на часы.
Внизу скрипит дверь.
Слышатся голоса. Тихий – фрау Шульце и громкий бас Романа Ивановича, который выполняет свою арию скороговоркой, без всякой паузы для ответа:
– Добрый вечер, фрау Шульце! Сегодня наконец действительно первый хороший день весны. Я вас поздравляю. Мои студенты словно с ума посходили – целых три беременных на курсе! Представляете?! Моя жена уже дома? Как ваша нога? Заходите к нам на чай.
Шаги вверх.
Дверь открывается.
Она идет навстречу.
Чмок-чмок…
– Нормально доехал? Как студенты?
– Прекрасно. На курсе целых четыре беременных! Сегодня наконец настоящий весенний день.
Мой руки. Ужин на столе.
– Как Марина, приедет сегодня?
– Звонила, предупредила, что остается у Регины еще на неделю – у ребенка куча дел.
– Что-то мне не нравится эта ее новая подруга.
– Ну что поделаешь… По крайней мере, она устроила девочку в банк.
– Как в оркестре? Похоронили фрау Мариенгаузер?
– Да.
– Как держался Вильгельм?
– Достойно. Но сообщил, что скоро отправляется к детям в Австралию. Что ему теперь здесь делать?..
– М-да-с… Беда.
Роман сидел за столом, разглаживая рукой скатерть в ожидании, когда жена положит на его тарелку еду. Она положила бифштекс.
Он наклонился, рассматривая это произведение кулинарного искусства, будто ему предложили засвидетельствовать подлинность художественной миниатюры древнего мастера.
Вере даже показалось, что в его глазу торчит линза увеличительного стекла, а еще она обратила внимание на его немного поседевшую макушку – самое незащищенное место…
И неожиданно почувствовала легкий укол нежности к этой давно знакомой макушке, на которой она впервые заметила седину. Нежности, которая вспыхнула и пробилась сквозь наслоения двадцати лет совместной жизни. Нежности, которая возникла в первый раз.
И уже, похоже, в последний.
Она почувствовала ее еще и потому, что знала о приближении финала. И, наверное, это была последняя вспышка перед тем, как все должно было угаснуть и превратиться в воспоминания. А Вера хотела иметь их, этих воспоминаний, как можно меньше!
Но, как на грех, эта беззащитная макушка засияла перед ней, чтобы намеренно запечатлеться в памяти и всплывать из ее сокровенного уголка в самый неподходящий для этого момент.
И Вера неожиданно для себя сделала то, чего не делала никогда: наклонилась и поцеловала эту макушку, которая вблизи показалась ей совсем мальчишеской – со смешными вихорками волос вокруг островка уже обозначившейся лысины.
Роман Иванович вздрогнул, будто на него упала горячая капля.
Удивленно посмотрел на жену и пробормотал: «Ну-ну…»
В этом «ну-ну», произнесенном снисходительно, чувствовалась неловкость, будто что-то нарушило церемонию семейного ужина. Будто они занялись любовью прямо на белой скатерти среди салата и бифштексов.
Вера тоже смутилась, поспешила шутливо и непринужденно потрепать мужа по плечу и принялась собирать посуду.
Через час Рихард будет ждать ее у сквера в своей машине – сегодня у них назначена встреча с его матерью.
Вера села перед зеркалом, подкрасила губы и ресницы, разложила на диване несколько платьев – в каком пойти?
Роман лег с газетой на кровать, прикрыв глаза.
– Буду поздно, – непринужденно сказала Вера, закрывая двери. – У нас неформальная встреча у фрау Мерхем – нужно решить, кем мы заменим герра Мариенгаузера.
Роман медленно кивнул.
На его лице блуждала отстраненная улыбка.
…Соня проснулась с тревожной мыслью о том, что Саня любит ее меньше, чем она его.
Соня открыла глаза и принялась считать количество ласковых слов, которые они говорили друг другу в последнее время. И пришла к ужасному выводу: она говорила их втрое больше!
Соня начала анализировать ситуацию. С одной стороны, размышляла она, у мужа просто не хватает времени на нежности. Он тяжело работает, устает, а у нее куча свободного времени. И это время она тратит на пустяки. Такие, как сейчас: утром считать слова и сочинять проблемы!
Но разве она виновата, что стала для Сани таким вот ничтожным дополнением? Они договорились сразу: все силы бросить на карьеру мужа, а с ней, Соней, они разберутся позже, когда будут уверенно стоять на ногах. Договоренность возникла еще тогда, когда иностранная компания, в которой Саня работал программистом, послала его на три года в Прагу. Там они и решили: все внимание – Сане. Конечная остановка – Америка, куда Саню тянуло, как магнитом.
Теперь они добросовестно выполняют эту программу.
Но именно сегодняшним утром Соня ясно почувствовала, что в этой программе произошел сбой.
Дело заключалось даже не в количестве нежных слов…
Соня посмотрела на спящего рядом мужа. Скоро он как ошпаренный вскочит с постели, забегает по комнате, на ходу жуя бутерброд, побреется и поедет в город на работу, а она останется одна.
«Привет-пока!»…
А что станет делать она, Соня? Напишет коротенькие сообщения подругам на сайте одноклассников – «уже становится тепло», «купила семена – буду сажать флоксы», «у нас все хорошо» и т. п. Потом наведет порядок в комнате и спустится в сад: пора убрать мусор с клумб и грядок, сходит в цветочный магазин за рассадой, сварит обед, который сама же и съест, ведь Саня приезжает с работы сытый, а после семи вообще ничего не ест.
Потом он сядет за компьютер, а она уставится в телевизор и подумает, что день прошел хорошо.
Так было в Чехии.
Так и в Германии.
С той лишь разницей, что Чехия вдохновляла, а Германия – удручает.
Соня могла бродить по старой части Праги целый день, а тут боялась лишний раз ступить за порог дома фрау Шульце. Прага была ее маленьким утраченным Львовом. Старая брусчатка и запах кофе, узкие арки, через которые она попадала в дворики с развешанным бельем, вазонами с красными цветами на окнах и балконах, с перекличкой соседей, фантасмагория каменных лиц в углублениях эркеров чуть ли не на каждом доме – звери, птицы, рыбы, святые…
Ознакомительная версия.
