Попрощавшись с профессором, она думала так: «может быть, кто-то там наверху осведомлен о том, какие струны моей души можно задеть, а это обычно происходит тогда, когда совпадения падают в лунку и кажется, что за стенами колышется и волнуется совсем другой мир, иногда забрасывающий метеориты в мой уголок, и тогда я понимаю, что даже встреча с утомительно-уютным мужчиной, в котором я утопаю, была неспроста; нужно только понять, что они под этой мелодией и под этим солнечным днем имеют в виду, что я должна сделать, что разгадать», и как раз в этот момент старушка в клетчатой юбке и новых, со старомодной иголочки, башмаках посмотрела в окно и увидела, что посетители ее квартиранта, с приходом которых она раскрыла мендельсоновские «Песни без слов», удаляются по аккуратной дорожке, и после того, как они отошли на расстояние, откуда рояля, как она знала, было не слышно, она закрыла ноты и перестала играть.
Маргарита Меклина.
Мать: Невысокая, черноголовая галка, приветливо раскрывает рот, руки, двери, рояль. С ходу садится и с ходу же начинает играть. Браво, Нонна, муж говорит. Действительно что-то бравурное. На стене бра и поделки из подарков природы: может скупить все на свете, но не гнушается изделий собственных рук. Беззазорный задор: «Знаете, что я играю?» Колючий укор: «Да вы что, совсем не малышовый Шаинский — это Шопен!»
На прощание дарит ракушку: абалон. Тянется к люльке, принесенной гостями, где посапывает пока безымянное существо: «А я своим говорю, старайтесь, старайтесь, а они не торопятся меня бабушкой сделать. А я бы все дни с нею возилась! Старайтесь!» — якобы шутливый кивок в сторону слабого сына, специалиста по софту, его сильной мускулистой жены.
Отец: Тоже был пианистом высшего класса, но испортил руки рыбалкой, спину радикулитом, радость от музыки — пьянством. Сутками напролет возится с лодкой, которую назвал в честь черноголовой супруги. Невысок, недалек, смахивает на кривоногого казака, по всему дому развешаны фотографии: он и сом. Он довольный, усатый, сом тоже с усищами, но уже мертв. Отец жив, но безволен, как педаль под пятой у жены. На прощанье хмыкает что-то, шпаклюя, мухлюя, поправляя уключины, сидя на дне.
Сын: В детстве был солистом, выходил на сцену с оркестром (зал покашливал, родители замирали), потом, оставив смычок, осуществлял смычку с итальянским народом: мыл машины, предлагал прохожим значки и замызганных кукол-матрешек, когда через Италию поехали в США, — теперь боится всего: одиночества, холостячества (матери всегда было так много, что теперь пустоту необходимо заполнить спутницей жизни), материнского гнева, равнодушья отца.
Жена сына: Свадьбу сыграли на лодке, но не на «Ноннушке», а на другой, блестящей, большой, куда вместилась вся белая шваль.[15] Братание высокоумных советских евреев со спесивым американским солдатиком (два раза уходил в самоволку) и секретуткой (брат и кузина жены). У молодой жены три пары родителей и все реднеки:[16] ее отец (бугристая голова, сапоги-говнодавы) последовательно разводился и каждая новая женщина превращалась в жену-мачеху-мать.
Через пять лет после свадьбы: съемная квартира, спасенные из приюта собаки (кусались, после нескольких уроков смирения — пятьдесят баксов за час — пришлось усыпить), снег и лыжи в Сьерре-Неваде, лень и солнце в Израиле, поездки в Индию, в Японию, в Катманду. Наконец свой собственный дом, в котором все время почему-то капает кран. Сын отчитывается перед матерью: купил дом, но трубу еще не успел залатать.
Мать с нетерпением ждет внука. Несколько попыток оказываются безуспешными, но на четвертый раз наконец вырастает живот и продолжает безмятежно расти. На шестом месяце Жена объявляет, что она лесбиянка.
Мать говорит, что с такой невесткой не будет иметь ничего общего.
Отец, со своим сомнамбулическим, фотографическим сомом не находит что сделать и что сказать, кроме того, как повторять слова матери и продолжать плавать на названном ее именем судне.
Сын в полном шоке. Что делать? Надо срочно чинить кран и продавать дом. Надо незамедлительно искать другую жену (ведь один он не может прожить, а до женитьбы какие только девушки не перебывали в постели: студентки с маловразумительных факультетов, студеные стервы, прыщавые обыкновешки с салициловой кислотой).
Жена: Хотела выйти замуж, чтобы стать такой же как все, «чтобы у меня тоже была настоящая свадьба, чтобы были гости, было красиво», поэтому пыталась подавить все чувства к женскому полу, но, как оказалось, ничего не смогла.
Сын в шоке.
Мать и Отец в полном отказе: она нам не невестка, ее дочь нам не внучка, и ты, если будешь себя так вести и ее навещать, нам не сын.
Сын о своей еще неродившейся дочери: не такой жизни я хотел для себя, для нее.
Жена: У меня и в мыслях ничего не было, ведь под сердцем уже была Соня, но увидела Ее (мы еще со школы знакомы) и сразу все поняла.
Сын: Мы с бывшей женой пошли попить кофе, и я вдруг удивился: совсем чужой человек, как я с ней столько лет уживался? И от этой мысли мне стало полегче, а тут как раз Соня стала стучаться… как будто дожидалась моего прилета из Колорадо (ведь теперь мы в разных штатах живем).
В тот день ничего не случилось, а на следующее утро мне в гостиницу позвонили и я сразу приехал, а там уже бывшая жена в ванне рожает, чтобы все натурально, без анестетики, по задумке природы… Я ее за одну руку держал, а сожительница ее — за другую. И появилась на свет моя Соня с крохотным носиком и ноготками, разительно похожая на меня…
Мать и Отец: Для нас она не существует. Нет у нас никакой внучки. Нет у нас никакой бывшей невестки. Их просто нет.
Подходят к роялю и играют в четыре руки.
Маргарита Меклина.
Зашли к Майку домой — сил не хватало терпеть. Сразу же в туалет — а там нету бумаги. На кухне пыхает марихуановой пахитоской хайратый Джимми, брат Майка. На стене в коридоре — черно-белая свадьба, дебелые гости, деловитый раввин. В квартире обитают два друг с другом бранящихся брата, а в коридоре — страховой агент Мэйор и астматичная Ава, их мать и отец.
Живой Джимми снимает со стенки мертвый портрет.
Diadelos Muertos, День Мертвецов, улица Мишн, мексиканский район. Они высыпают на улицу; незрячая Сюзанна в длинном розовом колпаке, веселясь, вприпрыжку бежит впереди. Она наступает на картонные ноги, утыкается в чьи-то рога, сбивает с лиц крашенные золой из камина зловещие маски, толкает людей. Ирина пытается ее поддержать, а Сюзанна, вырываясь, в ответ — «раньше слепые ходили без трости». За ними, куражась, тащится укуренный Джимми, держа в руках фото своих дорогих мертвецов и свечу. Позади всех, с фотографией преждевременно скончавшейся матери (рак) — обнаженный до пояса, скорбящий, сосредоточенный Майк.
Бьют барабаны, по улице продвигаются люди в черных одеждах, вместо голов — черепа. Девушка прицепила на куртку значок с фотокарточкой погибшего мужа; у другой в руках рамка — умственно заторможенный, в младенчестве умерший сын. Благовония, бессловесное шествие, бесперебойный бой барабанов, Ирина, задыхаясь, пыталась дышать. Процессия наконец уткнулась в тупик и она увидела, что в сквере воздвигнут алтарь.
Родители Иры жили неподалеку от сквера. Они были запредельно бедны. Неделю назад отец, возмущенный тем, что она не дала денег ему на лекарство, кинул ей хлесткое: «скаредная блядь». Но Игорь, муж Иры, сидел без работы уже несколько лет. Выйдя из сквера, они опять смешались с толпой. Вокруг скалились и скакали скелеты. Игорь сказал: «так мы заблаговременно приучаемся к смерти».
Ира глазела по сторонам — везде мертвецы — и вдруг неожиданно для себя углядела мать и отца: они стояли, нарядно одетые, на углу и мать, хохоча, тыкала пальцем в толпу. Ира сказала: «они тоже умрут». Колонна прошла, а родители так и остались на месте, отец через десять, а мать одиннадцать лет.
Маргарита Меклина.
Молодая писательница М., любившая пастельных, нежных, неуловимых тонов рубашки Land's End,[17] чьи волосы обычно были острижены коротко и своей пушистостью и золотистым подшерстком напоминали цыпленка, а лицо, несмотря на общую тридцатипятилетнюю потертость и опытность, было таким свежим, открытым и юным, что сразу напрашивались слова babydyke, опубликовала ставший культовым текст об известном в американском артворлде адвокате-кубинце, охочем до славы, секса и чужих состояний, который мальчишкой на нагруженной спасательными жилетами, кренящейся лодке вместе с другими рейнальдо и педро переплыл нелегально пролив и поселился сначала в мафиозном Майами, а потом, выучившись и поднявшись на смуглые, smuggled[18] ноги, в неоэкспрессионистском[19] Нью-Йорке, и в этом тексте, под малопонятным названием «Тонкая ткань» (ТТ), М. со всей пылкой безапелляционностью заявляла, что в конце жизни каждому человеку посылается девушка-журналистка, которая его соблазняет, дает ему несколько сумасшедше-свободных сладких минут как раз перед смертью, а также возможность высказаться и сказать миру все что угодно, и попутно описывает всю его жизнь.
