Потому что они идут секунда в секунду, а выглядят как наци-китч.
Понятно.
Но как они здесь оказались?
Возможно, это часы Бадера.
Бадера?
Возможно.
Бадер складывает свои личные вещи на мою тумбочку?
Похоже на то.
С какой бы это стати?
Вот этого я знать не могу.
Он здесь был?
Он говорил что-то о проверке котла.
Котел в подвале.
Да.
К тому же сейчас лето.
Ты прав.
Что-то здесь не сходится.
Нет.
Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Ну что значит «хочу»...
ЧТО? Ты переспала с Бадером?
Ну да.
Втайне от меня?
Было трудно организовать это иначе.
Ты меня провоцируешь.
Думаешь?
Да, думаю.
О'кей.
То, что ты так поступила, уже плохо, но чтобы с этим идиотом Бадером!!! Я возмущен.
Понимаю твое возмущение.
Это происходило здесь?
По большей части.
По большей части? Боже милостивый! Это было несколько раз?
Один раз немного растянулся.
До скольких раз?
Не знаю.
Сколько?!
Семь, наверно.
Семь раз?
Или ближе к двенадцати. Наверно, чуть больше двенадцати.
Мы говорим о дюжине раз?
Я думаю, да.
Черт, Нина, я не могу жить с тем, что ты спала с Бадером.
Ну-ну, ничего. Дай только время.
Но Бадер хорош! Старая свинья.
Он не сильно старше нас.
Сильно.
Пусть так. Но возраст еще не самое главное.
А что главное?
Не знаю... мы с Бадером говорим на одном языке.
Это говно, а не язык!
Ну-ну, Телеман.
Наци-язык!
Ну-ну.
Телеман, что ты думаешь?
Что я думаю?
Да.
Я думаю: иди ты к черту!
Мне понятно, что ты обижен.
Обижен? Иди к черту!
Боюсь, так не выйдет.
Не выйдет?
Нет.
Потому что?..
Потому что черта нет. Это просто присказка.
Знаешь, как она переводится? Я не желаю тебя видеть!
О'кей. Никогда? Или какое-то время? Или как?
У тебя с Бадером кончено?
Видимо, еще не совсем.
ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?
Я не знаю.
ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?!
Я пока не поняла. Наверно, мне нужно время, чтобы разобраться в себе и в своих чувствах.
Господи, Нина, тебе сколько лет?
Мне как будто семнадцать. А что в этом плохого? Думаю, всем нам в некотором смысле только семнадцать.
Не хочу этого слышать. Я съезжаю.
Съезжаешь?
Найду себе комнату в центре.
Сейчас? Посреди отпуска?
Да.
Но как же дети?
Как обычно — будут жить попеременно здесь и там.
Кому останется машина?
Тебе.
Привет, это я.
Привет.
Как ты?
Нормально. А ты?
Тоже. Что делаете?
Смотрим, как Хейди тренируется. А ты что делаешь?
Я пишу.
Это хорошо.
Да уж.
Тебе нравится на Банхофштрассе?
Вполне. Жизнь бьет ключом. Она на Банхофштрассе не замирает никогда. Или почти никогда.
Отлично.
Ты с Бадером встречаешься?
Слушай, мы так разоримся на телефоне.
Да.
Еще созвонимся.
Да. Привет.
Это снова я, привет.
Привет.
Я подумал, мы могли бы встретиться и поесть вместе.
Мы уже поели.
О... уже поели.
Да.
Тогда прогуляюсь по Банхофштрассе.
Угу.
Там должно быть где поесть.
Наверняка.
А потом сяду писать дальше.
Давай.
Я прилично продвинулся.
Здорово.
Ну, бывайте.
Пока.
Привет, это снова я.
Я еду к тебе забрать детей.
Как раз об этом я и должна поговорить.
Да?
Они не хотят.
Не хотят?
Нет.
Это ты их...
Нет, это Хейди. Она очень тяжело переживает твой отъезд.
Еще бы. Но ты ей объяснила, в чем причина?
Нет. Думаю, ей не следует этого знать.
Нина, в этом месте давай остановимся. Нина, ку-ку!
Прекрати говорить «ку-ку».
То есть ты хочешь, чтобы выглядело, как будто я во всем виноват? Мол, я уехал и в этом вся причина?!
Я сказала лишь, что дети не хотят к тебе.
Ты предпочитаешь договариваться через суд?
Телеман, возьми себя в руки.
Ты ведь меня знаешь. Я пойду до конца. Даже не мечтай о равной родительской ответственности, что дети будут жить полмесяца с тобой, полмесяца со мной. Они останутся у меня. А ты сможешь навещать их каждые вторые выходные и каждую третью среду.
Успокойся.
Сама успокойся.
Надо дать им время. Они должны привыкнуть к новой ситуации. Это некоторый процесс.
Процесс — пустой звук.
Но тем не менее это процесс.
Ненавижу процессы.
Слушай, может быть, встретимся — все впятером.
Я думал, дети не хотят со мной общаться.
Я с ними поговорила.
Хорошо.
Им важно увидеть, что мы с тобой в состоянии разговаривать друг с другом.
Понятно.
Что мы остались друзьями.
Еще бы.
Я предлагаю поужинать вместе.
Ужин — это хорошо.
На нейтральной территории. Не забывай, что мы в Перемешках, какая уж тут нейтральность.
Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Я понимаю, что ты имеешь.
Маме надо побыть одной. Поэтому я уехал.
Что значит «побыть одной»? И почему тогда уехал папа, а не ты?
Объясни ей сама.
Хейди, мне нужно время подумать.
Ты не можешь думать, если папа дома?
Не могу.
Почему? Я вот отлично думаю при папе.
Молодец, Хейди.
Сейчас ты не можешь этого понять. И это решение, которое мы будем обсуждать без тебя.
А я, по-вашему, должна сидеть и смотреть, как вы разбегаетесь?
Получается, да.
Клёво.
Так, ладно. Я буду фазана.
Очень на тебя похоже.
В каком смысле?
Фазан стоит втрое дороже любого другого блюда, посмотри, это даже на меню написано — специальное предложение: фазан.
Так ты все-таки знаешь немецкий?
Да, кое-что я по-немецки в состоянии понять, и насколько я тебя знаю, ты ждешь, что счет мы разделим пополам, даже если я съем пару сосисок на шесть евро!
Мы тем не менее одна семья.
Я не буду платить за фазана, даже не мечтай.
Телеман, держи себя в руках!
Я, я должен держать себя в руках?! Я отказы ваюсь платить за этого чертова фазана!
Папа, по-моему, тебе надо переехать обратно к нам.
Я НЕ БУДУ ПЛАТИТЬ ЗА ФАЗАНА!
Это я.
Привет.
Прости, что я так разошелся в ресторане.
Ладно.
Все это нелегко.
Нет.
Ты спишь нормально?
Я сплю хорошо. А ты?
Плохо.
И что делаешь?
Думаю о театре, потом иду на Банхофштрассе и пью пиво.
Понятно.
Еще пишу.
Ты давно говорил, что хочешь писать.
Да.
Ну вот, хоть что-то хорошее выходит из всего этого.
Да. Ты встречаешься с Бадером?
Слушай, так мы разоримся на телефоне.
Спокойной ночи.
Спокойной ночи.
Телеман не пишет. Говорит, что пишет. Но не пишет. Забуксовал. Хотя в принципе он высоко ценит развод. Считает его разновидностью театра. Все внезапные перемены суть театр. Но применить это к своей жизни как-то не может. Поэтому он пьет пиво и думает о Найджеле и в полпятого утра начинает готовить, к примеру, шоколадно-медовый торт (разделите марципановое тесто на шесть равных частей и сформируйте из каждого комка продолговатое тело пчелки с немного заостренными концами). За семь дней он поправился на семь же килограммов.
И он мастурбирует. И это совершенно потрясающе. Не то чтобы он готов трубить об этом на каждом углу, но и смущения он не чувствует. Онанизм — тоже театр, думает он. Ну, некоторым образом. Любое тайное чувство есть или будет театром. Так думает Телеман. Работает он так: всегда начинает с того, чтобы еще разок пробежать написанное. Обманывая себя почти идеально, он каждый раз честно собирается почистить, пошлифовать текст, а потом... Но теряет контроль над собой. Большая женщина на сцене оккупирует его мозг, и очередной рабочий день превращается бог знает во что. Трагически, но неизменно. Многие сочли бы, что в таких объемах это вряд ли приличествует человеку почтенного Телеманова возраста. И хоть бы часть этой животной энергии, бурлящей в нем, перевоплотилась в театр, сетует Телеман. Это черт знает что. Альфа и омега театра. Животное. Дикий зверь. Который храпит, когда устал, жрет, когда голоден, и спаривается, когда чувствует желание, а попробуй помешать ему, сразу бросится в драку, глотку перегрызет.
Театр Телемана не будет в сотый раз пережевывать, что семья стреноживает индивидуума, технический прогресс отчуждает его, а за фасадом мелкобуржуазности скрываются извращенные желания. Нет, театр Телемана — это дистиллят энергии. Никаких соплей. Чистая, отфильтрованная энергия. Взрывоопасная. Вот так вот, черт возьми!
Дзинь-дзинь.
Привет, это я.
Привет.
Что делаешь?
Работаю.
