В маленькой, да к тому же несамостоятельной, Чехии Франтишеком Кржижиком (его фамилия и по-русски звучала бы совсем просто — что-то вроде «Крестиков») гордились необычайно и звали «нашим Эдисоном», к тому же эти два электротехника были ровесниками. Для начала Кржижик изобрел железнодорожный семафор с дистанционным управлением. Потом, в 1880 году, разработал так называемую дифференциальную дуговую лампу, которую с триумфом представил на Парижской выставке. Иногда кажется, что в тогдашней Праге все, что только можно было придумать, придумал пан Кржижик. Именно он осветил и электрифицировал половину центральноевропейской империи. И первый электрический локомотив, и первый электрический молот, и первый электромобиль, и первый пражский трамвай (тот самый, от Летенских садов до выставки), и иллюминация столичных проспектов, и первая в Австро-Венгрии электрифицированная железная дорога, 25 километров стальных путей с искрой, от городка Табора до местечка Бехине, и сейчас раз в год по этой магистрали катает ротозеев «ностальгический поезд» — все это его, пана Франтишека, рук дела. К концу века Кржижик стал промышленником, на его заводах выпускали им же сконструированные локомотивы, бодро тянувшие время вперед.
Но минул fin de siècle. Время сменило цвет.
Новое время наполнили новые злые символы: стремление к прогрессу обернулось страшными мировыми войнами, в ходе которых и нашли применение всяческие технические новинки, а предприниматель Кржижик разорился. Он прожил почти сто лет, скончавшись уже после того, как Прагу оккупировали нацисты, и в последний раз напомнил о себе накануне Второй мировой, сочинив радиописьмо Альберту Эйнштейну под названием «Сумрак войны». Не помогло: хотя Кржижик сызмальства и работал с искрой и светом, его век завершился сумрачно.
И старый трамвай, и электрифицированная ж/д с семафором, и дуговая лампа, золотая медалистка Парижа, — навеки среди музейных экспонатов. Да и сам пан изобретатель давно бы уже превратился в бородатый портрет на стене школьного кабинета физики, не будь его чудесного фонтана. Конечно, не одного Кржижика занимало исследование таинства связи музыки и света, над проблемой этого светосинтеза бились многие.
В 1909 году русский композитор Александр Скрябин, теперь признанный во всем мире пионером теории светомузыкального искусства, написал симфонию «Прометей», в партитуру которой впервые в мировой практике была введена специальная строка «Luce» (свет), записанная обычными нотами для инструмента под названием «световой клавир». Одержимый идеей всеобщего художественного единения, считавший инструментальную музыку «бледным сколком Всеискусства», Скрябин полагал себя обладателем шестого чувства — синтетической системы цветного слуха. Композитор был так убежден в универсальности этого дара, что, увы, не оставил в партитуре своей «световой симфонии» указаний на то, какие цвета соответствуют нотным знакам в «Luce». Несмотря на это, «Прометей» неоднократно исполнялся со световым сопровождением, правда, не на фонтане Кржижика, предназначенном для куда более простых упражнений.
Навстречу композиторам шли художники. Учебником по цветомузыкальной классике считается работа Василия Кандинского «О духовном в искусстве». Вот аналогии Кандинского: «Голубой цвет, представленный музыкально, похож на флейту, синий, делаясь все темнее, на чудесные звуки контрабаса; в глубокой торжественной форме звучание синего можно сравнить и с низкими нотами органа. Красный цвет напоминает средние и низкие звуки виолончели, несущие элемент страстности. Когда холодный красный цвет светел, он приобретает еще больше телесности, но телесности чистой, и звучит, как чистая юношеская радость, как свежий, юный, совершенно чистый образ девушки. Этот образ можно легко передать музыкально чистым, ясным пением звуков скрипки». Но еще раньше Скрябина и Кандинского Франтишек Кржижик, наверняка не столь сведущий в художественных тонкостях, вычертил эту связь между цветовым и музыкальным звучанием почти математически. Наверное, поэтому его гармония радуги и гаммы выдержала проверку временем.
За одиннадцать десятилетий никто не смог — по крайней мере, на практике — изобретательнее сыграть со светом, нотой и каплей. Křižíkova světelná fontána остается, так и книги свидетельствуют, «уникальным объектом, в котором визуальный эффект водных фонтанов умножается музыкой классических и современных композиторов». Мне доводилось видеть каскады цвета и музыки фонтанов Барселоны на горе Монжуик — впечатляет, но совсем по-другому: это яркий праздник городской иллюминации. А московский цветомузыкальный фонтан в ЦПКиО, любимая ванна пограничников и десантников, — всего лишь лепесток пражского водяного цветка.
Меняя прохудившиеся от времени трубы, фонтан Кржижика год за годом исправно исполнял оперные увертюры и зажигал огни, пока наконец изрядно не обветшал. Капитально отреставрировать огромную игрушку-брызгалку смогли лишь к столетию пражской выставки. Продолжить дело инженера Кржижика взялся инженер Сташек. Теперь музыку со световыми эффектами здесь соединяет компьютерная хореография. В распоряжении нового фонтана — 3000 форсунок-брызгалок и 1248 подводных рефлекторов разных цветов, от холодно-белого до кроваво-красного. Разве что черного нет; занавес и декорации этой сцены — ночное небо. Снова листаем книгу Кандинского: «Представленное музыкально, черное является полной заключительной паузой, после которой идет продолжение подобно началу нового мира, так как, благодаря этой паузе, завершенное закончено на все времена — круг замкнулся».
50 мощных насосов по двухкилометровой системе труб подают воду в бассейн размером в половину футбольного поля. Зрители располагаются не на террасе, как во времена Кржижика, а по другую сторону фонтана, в амфитеатре. В этой толпе, увы, не увидишь ни светлых зонтиков, ни черных котелков; и дети теперь не так наивны, как взрослые той славной поры.
Фонтан инженера Кржижика — вернее, три тысячи его больших и маленьких фонтанищ и фонтанчиков, стал лабораторией, старшие и младшие научные сотрудники которой, как отмычки к хитрому замку, подбирают цвет к музыке, периодически сверяясь со Скрябиным и Кандинским. Бледно-лиловый с оттенками охры — это оперный дивертисмент Джузеппе Верди; солнечно-желтый и мягкая синева — саундтреки к фильмам «Титаник» и «Армагеддон»; снежно-белая водяная стена с чуть резковатым золотым подбоем — олимпийский дуэт Монсеррат Кабалье и Фредди Меркюри; тревожные багровые сполохи воды на аспидном небе — «Кармен-сюита» Родиона Щедрина. Менеджер эксплуатирующего фонтан агентства «Орфей» Милослав Яничка в прошлой профессиональной жизни был дирижером Западно-чешского симфонического оркестра. Теперь по четыре раза в неделю, по три раза за вечер, он дирижирует спектаклями музыки и воды. Тут ставят даже оперы и балеты: пасторальное «Лебединое озеро» (нежно-голубой) и элегическая «Русалка» Дворжака (цвет морской волны) чередуются с пацифистским, резкой раскраски мюзиклом «Волосы». Живую музыку используют редко, только по большим праздникам одну из трибун амфитеатра занимает симфонический оркестр.
Фонтан давно уже — не чудо из чудес, а грамотно устроенное коммерческое предприятие. На спектаклях воды и цветомузыки хотя бы раз побывал каждый пражский ребенок, но подавляющее большинство зрителей — иностранные туристы, из России или Германии, кому как организуют экскурсионный тур. Рыночный закон требователен и точен: пятьдесят минут композиций Вангелиса или Гершвина (рапсодия в голубом), фонограммы Джексона или Бочелли, музыка не слишком сложная, обязательно узнаваемая, яркие цвета, световые эффекты, немножко романтики, доля иронии.
Ты глазеешь на водяной веер павлиньих цветов и в воображении волен рисовать на этом веере, на белой стене воды и черном куполе неба, собственные художественные узоры под стон капель искусственного дождя. Композитор Скрябин наивно, как понятно теперь, мечтал о «слиянии мира и духа», надеясь, что следствием этого единения станет новая эра, когда человек, победивший зло и страдания, станет равным Богу. Если на миг поддаться скрябинской наивности и допустить, что все в этом мире слагается в один сгусток творческой энергии, то логичен вывод: отказ одного элемента системы губителен и для другого.
И вот спектакль завершен. Минул еще один fin de siecIe. Время снова сменило цвет. Кончилась музыка. Умер фонтан. Бессильно упали на гладь бассейна последние капли воды. Наступил конец света.
Они дали своей затее великолепное название, придумали имя из трех слов, каждое из которых оказалось ключевым понятием. «Оркестр» — потому что рок-музыку, которую им хотелось сочинять, способен был исполнить только оркестр. «Электричество» — потому что именно таким, таинственным электрическим образом просто энергия преобразуется в энергию света и энергию звука. «Свет» — потому что главный затейник, Рой Вуд, как неведомый ему, по всей вероятности, русский композитор Скрябин, считал: то, что могут услышать глаза, должны увидеть уши.
