-Поздравляю, Сергей Леопольдович,- весело сказал Семен Никитич, впрыгивая в машину,- Похоже, мы на финишной прямой.
-Да, пожалуй,- раздумчиво вторил Олег Власыч,- Есть, конечно, некоторые перегибы…
-Какие такие перегибы? – прищурился Семен Никитич.
-Нет, никаких, я пошутил,- поспешил ответить Олег Власыч,- Но необходимо следить за рейтингом. Рейтинг сейчас решает все!
-Вот вы и следите, это ваша работа.
Я уже спал и ничего не слышал. Мне снился странный сон – словно я не актер провинциального театра, а деревянная кукла, и работаю в театре марионеток.
К рукам моим, ногам и рту привязаны тоненькие едва заметные нити и кто-то неизвестный, страшный, которого все в театре шепотом называют «Мастер», дергает за эти нити, и тогда я двигаюсь и говорю. И я счастлив тому, что все за меня уже решено, мне не нужно думать о том, куда пойти, что сказать, кому дать по роже – все придумает и сделает за меня Мастер. Я никогда не видел Мастера, но почему-то уверен, что он хороший человек.
Но однажды в мою пустую деревянную голову вскакивает крамольная мысль: а вдруг Мастер – злодей?
Ну и что с того, меня это не касается, убеждаю я себя, а между тем плету интригу против Мастера. Я подбиваю к бунту других марионеток, но они, запуганные и смиренные, словно овцы, докладывают Мастеру. И вот надо мной склоняется – о, Боже, ведь это он – незнакомец из зеркала!
Я проснулся в холодном поту, с чувством облегчения почувствовал тепло постели. Нет, я никогда не смог бы взбунтоваться против Мастера!
Глава одиннадцатая «И ад следовал за ним…»
Скорый на Москву отошел вовремя, в пути был всего два с небольшим часа, Ефремыч весело вглядывался в выхватываемые мощным лучом куски мира. Напарник спал, изредка всхрапывая; ему не мешал гуд двигателя – за годы работы привыкнешь.
Блестящие от дождя рельсы привычно стелились перед глазами машиниста. Ефремыч глядел на них и думал – а ну как разойдутся в разные стороны? Отчего рельсы должны были разойтись - не понятно, но, скажу вам по секрету, это - главный страх всех железнодорожников.
До ближайшей станции было часов восемь езды и Ефремыч, не скупясь, добавлял пары. Мимо пролетали разорванные ветром леса, редкие огни. Ефремыч был из деревни, но далекой отсюда – в Смоленской области. Вспомнились родные места, жена, дети - Ефремыч улыбнулся и тут…
-Черт подери!
Метрах в трехстах впереди на путях стоял человек.
Ефремыч дал сигнал – тепловоз оглушительно засвистел. Напарник проснулся и, глянув вперед, вскочил.
-Ах ты раз…н этакий,- выругался Ефремыч: человек и не думал уходить.
-Дави, хрен с ним,- посоветовал напарник,- Самоубийца.
Ефремыч с мучительным изумлением посмотрел на него и дернул тормоз.
От скрежета заболели зубы. Поезд тряхнуло, но - Ефремыч знал - тормозной путь редко бывает меньше километра. Он глянул вперед – гадостный самоубийца и не думал сходить с места, на устах же его зоркий глаз машиниста с ужасом разглядел улыбку.
-Псих поганый,- ахнул Ефремыч, когда человек исчез под железным носом тепловоза.
Поезд доскрежетал свою арию и остановился.
2
-Ну, что делать будем? – спросил напарник.
Ефремыч безмолвно шевелил губами. Перед глазами стояла картина: забрызганный кровью буфер, колеса, по шпалам разбросаны куски тела.
-Слушай, Паша, - хрипло попросил Ефремыч,- Ты сходи, посмотри, а?
-Да что смотреть, трогай!
-Ну, Паша!
Павел посмотрел в умоляющие глаза престарелого напарника и, вздохнув, взял с пола фонарь. Он знал, что Ефремыч имеет более двадцати лет стажа и ни разу не раздавил даже гуся. А тут сразу – человек. Сам Паша в этом отношении был тертым калачом – ему приходилось давить и бабу - суицидницу, и просто алкаша, а однажды он снес на переезде легковую машину. И при этом никогда не останавливался.
Открыв дверь, Паша вылез из кабины, медленно спустился по ступенькам. Ночная прохлада сразу влезла под куртку, он поежился, думая о спрятанной в кабине чекушке.
Огибая нос тепловоза, Паша с некоторым интересом размышлял о том зрелище, что сейчас предстанет перед его глазами. Интересно, голову по шее срезало или раздавило, как орех?
-Едрена вошь,- глухо выругался Паша. Буфер был девственно чист. Между тем и он, и Ефремыч совершенно ясно видели, как тепловоз наехал на человека.
-Привет, Паша,- сказал вдруг кто-то за его спиной.
Машинист стремительно повернулся, послав вперед луч фонаря. Перед ним, заслоняясь ладонью от света, стоял некто, в первое мгновение показавшийся Паше молодым кавказцем, но теперь он ясно видел – перед ним не человек, а огромная фарфоровая кукла.
-Откуда вы знаете мое имя? – прошептал Паша, чувствуя дрожь во всем теле.
Холодная усмешка легла на фарфоровые губы, и вдруг от человека к горлу Паши метнулся тонкий луч. Машинист вскрикнул и голова его, ровно срезанная с плеч, упала на рельсы. Колени Паши подогнулись, он опрокинулся назад и стал заливать буфер тепловоза кровью из шейного обрубка.
Крамов резким движением стряхнул с самурайского меча капельки Пашиной крови и спрятал оружие в длинный футляр, похожий на тот, что носят чертежники.
Луна осветила злодея, и едва ли теперь можно было сказать, что это была фарфоровая кукла – нет, то был человек.
-Паша,- Ефремыч высунулся из кабины и тревожно вглядывался вперед.
Паша затопал ногами в тамбуре.
-Ну, как? – нетерпеливо повернулся Ефремыч.
Но то был не напарник.
-Все прекрасно,- улыбнулся Крамов,- Заводи шарманку.
-А Паша? – растерялся Ефремыч.
-Паша не поедет.
Этот человек говорил столь убедительно, так ярко блестели его глаза, что Ефремыч принялся ставшими вдруг неумелыми движениями заводить шарманку – тепловоз загудел.
3
Денг все-таки остался, но Ада Серапионовна не очень-то горевала. В конце концов, она ехала в Москву к своему Серёжику, ставшему вдруг большой шишкой и дополнительный любовник мог только помешать. Приличия ради она устроила несчастному Моисею Ашотовичу прощальный концерт, после которого Денг вынужден был срочно искать новое пристанище: находиться в санатории стало невыносимо. Во всех без исключения окружающих лицах ему читалась насмешка: «А я кой-чего про тебя знаю!».
Аде Серапионовне повезло: народ в массе своей следовал в свежий предолимпийский городок, нежели в пыльную столицу, и она одна-одинешенька расположилась в купе шестого вагона.
Она не успела еще рассовать вещи по полкам и присесть к столику кушать купленную на вокзале копченую курочку, как стали одолевать мечты о богемной столичной жизни. Театры, концерты, клубы-рестораны громоздились друг на друга в какую-то умопомрачительную пирамиду, мелькали лица так называемых звезд, из которых особо выделялся молодой певец с шевелюрою черных, как воронье крыло, волос. Уже сейчас Серёжик, тот, кто собственно и должен был ввести ее в сей мир великолепия, находился где-то на обочине, и Ада Серапионовна не сомневалась ни на мгновение, что темноволосый певец скоро будет у ее ног.
Такие удивительные типажи представляет порой провинция, что трудно не схватиться за голову: сколько спеси, гонору, какая ошеломляющая амбициозность! И откуда вы такие, из Милана либо Парижа, позвольте спросить? Нет, отвечают, мы из Ж…, и «Ж…» в устах их звучит внушительнее, чем Париж.
Завлекаемая мечтами в непроходимые дебри, Ада Серапионовна управилась с курочкой довольно нескоро. Поезд уже шел на всех парах, и в окне, ставшем кривым зеркалом, отражалась лицо путешественницы.
Аде Серапионовне не понравилось, как бестактно окно исказило ее черты, и она сердито задернула занавески: врешь, певец будет моим!
В это время поезд вдруг дернулся, словно раненый индейцем бык, и противно заскрежетал. Аду Серапионовну неудержимо повело в сторону и пребольно ударило лбом о верхнюю полку, злонамеренно раскрытую каким-то идиотом. Здесь, конечно, из уст путешественницы полились слова, знакомые всем много больше, чем хотелось бы. Досталось идиоту, машинисту и зачем-то бедолаге - Денгу, едва ли причастному к этому инциденту.
«Что за станция?- сердито подумала Ада Серапионовна, приоткрывая занавеску,- Почему остановка?»
Станции никакой не было, была сплошная тьма, но прислоненному к прохладному стеклу пострадавшему лбу как будто стало легче.
Поезд тронулся и пошел, нервически подрагивая и с каждой минутой набирая скорость, но Ада Серапионовна все также сидела, приникнув к окну.
