Я зашел в кафе, взял вафли, глинтвейн с черной смородиной и устроился на лужайке. Неподалеку на скамейке сидела девушка с темными вьющимися волосами, в синих джинсах и красном джемпере. Кроме нас, на Уллеволсетере никого не было. Она тоже что-то пила, но вскоре встала и небрежным шагом подошла ко мне. На какое-то мгновение я испугался, что она одна из тех девушек, которые ночевали у меня, у многих из них были темные волосы, у некоторых даже вьющиеся, всех не упомнишь. Но та, что стояла передо мной, была значительно старше их, лет на восемь или на десять. Девушка моего возраста постеснялась бы взять на себя инициативу. Она села на траву и сказала, что ее зовут Мария. Говорила она по-шведски, у меня никогда не было девушки из Швеции. Я понял, что именно Марию искал все последние месяцы. Мы должны были встретиться, никого, кроме нас двоих, тут не было, мы не встретились бы здесь с ней этим теплым июньским вечером, если бы не были предназначены друг другу.
Лишь несколько минут мы вели вежливую беседу ни о чем, а потом заговорили свободно, словно давным-давно знали друг друга. Ей было двадцать девять лет, она только что получила степень магистра по истории искусств в университете Осло. До этого Мария изучала искусство Ренессанса в Италии. Жила она в студенческом городке в Крингшё, что тоже было новым и многообещающим. Девушки, с которыми я встречался раньше, всегда приходили ко мне, они жили в семьях, с родителями, братьями и сестрами. Мария родилась в Швеции, но сейчас ее родители жили в Германии.
Она была совершенно особенная, но чем больше я ее узнавал, тем больше думал, что во многом мы схожи. Хорошенькая и насмешливая, она, как и я, отличалась способностью быстро находить ассоциации и делать умозаключения. Как и я, она обладала утонченной фантазией — неистощимым рогом изобилия, полным мыслей, выдумок и идей. Она была нежной и уязвимой, но могла вдруг стать безжалостной и грубой. Впервые мне встретилась женщина, к которой я что-то чувствовал, с которой хотел и мог поддерживать отношения. Мы были как две половинки одной души: Анимус и Анима[19].
Я без памяти влюбился в нее, впервые в жизни, и эта влюбленность не была поверхностной. Я знал много девушек, даже слишком много. Мое увлечение Марией вовсе не означало, что я не знал лучшего. Напротив, я считал, что уже подготовлен к тому, чтобы вступить в серьезные отношения с женщиной.
Еще там, на Уллеволсетере, я начал рассказывать Марии разные истории. Она как будто по моим глазам видела, что я битком набит ими, и понимала, что только она может вытянуть их из меня. Она всегда чувствовала, что я придумал, а что действительно пережил. Мария понимала иронию и метаиронию, а это важная предпосылка для истинной связи.
Я рассказал ей лучшие из моих историй, и она не только слушала, но вставляла свои комментарии, задавала вопросы и внесла много дельных предложений. Однако она всегда соглашалась с тем, как я закончил историю, и не из вежливости, а потому, что понимала: лучший конец ей не придумать. Если бы я сказал что-нибудь глупое или непоследовательное, она бы тут же вмешалась и поправила меня. Но я не говорил ничего глупого или непоследовательного, все, что я рассказал Марии в тот день, было основательно продумано. И она это поняла. Мария была зрелая женщина.
Мы стали спускаться к озеру Согнсванн. Мне не пришлось даже предлагать, чтобы остаток дня и вечер мы провели вместе. В нас все бурлило и пузырилось, как будто мы купались в шампанском.
Думаю, что уже в эту первую встречу меня поразило, что Мария, как обычно и я, не спешила давать гарантий на ближайшее будущее. Сам впервые готов был сказать женщине, что, возможно, она станет главной в моей жизни, но не знал, позволит ли мне Мария играть такую же роль в ее судьбе.
Не успели мы спуститься к озеру, как пошел дождь. Было душно. Мы поспешили укрыться в роще совсем недалеко от тропинки. Я обнял ее, она — меня. Потом она расстегнула мой ремень, и мы помогли друг другу избавиться от джинсов. Сперва мы слились друг с другом, и только потом я спросил, пользуется ли она противозачаточными таблетками. Она лукаво улыбнулась и отрицательно помотала головой. Я удивился: но почему? Она засмеялась.
— Ты перевернул вопрос с ног на голову, — сказала она.
Я ничего не понял, первый раз я был с девушкой, которую не мог понять.
Она сказала:
— Я не принимаю противозачаточных таблеток, потому что не имею ничего против ребенка.
Я решил, что она ненормальная.
Когда она кончила, я излил семя на кустики черники. Мария опять засмеялась. Она была на десять лет старше всех девушек, с которыми у меня была связь. И ее не растрогало то, что я излил семя на кустики черники ради нее, не принимавшей противозачаточных таблеток. Метра это тоже не растрогало. Он только стоял под дождем в своей мокрой фетровой шляпе и хлестал по вереску тонкой тростью.
Все следующие недели мы с Марией виделись каждый день. Первый раз я встретил девушку, равную мне во всем. У меня и раньше случались приятные встречи, но я никогда не жалел, расставаясь с девушками наутро. Я даже возненавидел наши глупые завтраки. Многие девушки воспринимали завтрак как начало серьезных отношений, тогда как для меня он означал конец. Но если бы Мария после завтрака ушла от меня навсегда, мне бы ее не хватало. Поскольку мы были похожи, я понимал, что она может исчезнуть в любую минуту. Я видел, что Мария предъявляет высокие требования к тому, с кем проводит время и кого предпочитает собственному обществу. Я по-прежнему был выше этого уровня.
После наших встреч моя голова всегда распухала от всевозможных идей. Мария понимала это. Она просила меня рассказать, о чем я думаю, и я выкладывал ей истории, обычно совершенно новые, придуманные по ходу рассказа. Иногда у меня возникало чувство, что она спит со мной, понимая, что это самый надежный способ услышать новую интересную историю. Я не испытывал никаких угрызений совести, идя на эту сделку, пока соглашение оставалось обоюдным. Я никогда не вел себя предосудительно по отношению к приходившим ко мне девушкам, Мария тоже была честна со мной. Мы были похожи. Одинаково бесстыдны в своей эротической преданности и одинаково циничны в нашей нежности. Мы стремились насытиться друг другом, вопрос был только в том, кто из нас первый поблагодарит другого за угощение.
Однажды вечером мы слушали в опере «Чио-Чио-сан». Мария тоже любила Пуччини, и я очень это ценил. Круг как будто замкнулся, прошло несколько лет, и вот я снова сидел в опере и слушал «Чио-Чио-сан», разница была только в том, что теперь никто не пытался отказать нам в бокале чинзано между первым и вторым актом. Разрыв мадам Баттерфляй с Пинкертоном был столь же болезненным, как и раньше, он разбил хрупкое сердце женщины из Нагасаки, но ни Пуччини, ни его либреттисты не могли знать, что через несколько десятков лет американцы вернутся и сотрут Нагасаки с лица земли. Был самый разгар Вьетнамской войны, и после представления мы сидели в «Трактире на Стурторгет» и говорили о том, что сейчас в Сайгоне находится не одна тысяча пинкертонов и еще больше баттерфляй.
* * *
Я нисколько не удивился, когда Мария пришла однажды ко мне в конце августа и сказала, что мы должны подвести черту под нашими отношениями. Мне стало грустно. Я оказался в дураках. Чувствовал себя обнадеженным, как те девушки, которые считали, что четыре или шесть проведенных вместе ночей могут служить гарантией прочных отношений между нами. Не удивился же я потому, что в последнее время Мария не раз говорила, что боится меня. Ей стало страшно смотреть мне в глаза, призналась она. Когда я спросил почему, она отвернулась и сказала, что мои истории действуют ей на нервы, ее пугало то, что она назвала моей «изощренной фантазией». Такая пугливость меня удивила. Позже она настаивала на том, что по-прежнему любит слушать мои рассказы и что ее страшат не сами истории — просто она не уверена, что сможет продолжать интимные отношения с человеком, который больше живет в своем воображаемом мире, чем в действительности. Я по легкомыслию проболтался ей про человечка с бамбуковой тростью и несколько раз говорил, что он сейчас находится с нами в комнате. Иногда правду лучше скрывать.
Мария надеялась получить место хранителя в одном из стокгольмских музеев.
Мы с ней продолжали встречаться, но теперь только раз или два в неделю. Мы были добрые друзья, между нами никогда не возникало никаких недоразумений. Ведь я и раньше по-дружески относился к девушкам, которые оставались у меня на ночь.
Мы с Марией ходили в кино и в театр, а иногда совершали долгие прогулки по Нурмарке. Я по-прежнему рассказывал ей истории, правда, теперь только по ее просьбе, и больше мы уже никогда не лежали в черничнике. Да и в постели Марии в студенческом городке тоже. Черника созрела. Я тосковал по ее телу.
Однажды теплым вечером в конце лета мы расположились на мысе перед Фрогнерсетером, несколько часов кряду я рассказывал ей длинную историю о шахматах, в которых фигуры были живые. Незадолго перед тем мы разговорились с шотландской парой, шотландцы, показав на Осло-фьорд, сказали, что Норвегия похожа на Шотландию. История рождалась по мере моего рассказа, в ней было много действующих лиц, и Марии особенно понравилось, что я сумел дать им всем шотландские имена. Сюжет истории был примерно такой.
