Мило, родной, ты принес нам утешение и прощение всех грехов. Наша жизнь коренным образом изменилась, когда ты вышел из утробы живой и невредимый. Я сразу взял тебя на руки, приложил к маминой груди. Я целовал тебя в мягкий животик, смеясь и обливаясь слезами. Я тебя искупал, спеленал, убаюкал, уложил в кроватку. Прикорнул рядом с мамой, и мы погрузились в безмятежный глубокий сон после стольких мучительных бессонных ночей…
Только лучшие воспоминания. Ты наше счастье, Мило! Всегда веселый, покладистый, кроткий. Хотя я постоянно заставлял тебя заниматься, вздохнуть не давал. Увеличивал нагрузку до невозможности, удваивал школьное задание. С раннего детства внушал, что образование – дело серьезное. Тебе не исполнилось и шести, а ты уже занимался английским, и распорядок дня у тебя был насыщеннее, чем у иного министра. Ни минуты праздности. Любой бы на твоем месте взбунтовался, а ты лишь иногда ворчал и все равно получал за малейшее возражение или жалобу. Я злился, выходил из себя. Как мне стыдно теперь, как стыдно, что набросился на тебя в то утро! Если бы ты знал!
Мы постоянно ссорились с Селестой, ей казалось, что я к тебе придираюсь.
Мы не сходились во взглядах на воспитание, потому что росли в очень разных условиях.
Ее с детства окружали благополучие и комфорт, до двенадцати лет она была единственным ребенком в весьма обеспеченной семье. Те, кто не знал нужды, уверены, будто и другим все дается легко и просто, будто большинство нищих сами виноваты в том, что бедствуют. Ведь у нас в стране – демократия, равные права для всех, бесплатное государственное среднее образование. Раз не преуспел, значит, ты бездельник или дурак.
Нет, Мило, все обстоит иначе. Я расскажу тебе, каково родиться в бедной семье вроде моей. У мамы нас было пятеро, и она растила детей одна, никто ей не помогал по хозяйству. Целый день, бывало, крутится, как проклятая, не присядет. Драит, чистит, моет, прибирает, стирает, гладит, сумки тяжеленные тащит, готовит. Всех одень, умой, накорми, за каждым присмотри, того поругай-накажи, этого пожалей-приласкай. Без отдыха и срока. А муж на фабрике надрывается в ужасных нечеловеческих условиях, чтобы прокормить всю эту ораву. Терпит унижения с утра до ночи, теряет здоровье, тратит все силы на чертову пижонскую обувку, которую ему самому и померить не дадут, – она стоит целое состояние…
Вот и представь: делаешь уроки на краешке кухонного стола, а кругом шум, крик, столпотворение. Кто-то ест, кто-то играет…… Малыши плачут, старшие дерутся, мама, устав, орет на всех подряд. И ничего, привыкаешь. Бьешься над какой-нибудь задачкой, всю ночь не спишь, и некому тебе помочь-объяснить. Родители университетов не кончали, у старших братьев и сестер своих дел по горло, а репетитора нанять не на что… Интернета тогда еще не было, а если бы и был, на компьютер тоже деньги нужны.
Из нужды невозможно выбиться, пока что-нибудь тебя не подтолкнет, не даст тебе пинка. Знаешь, Мило, что стало для меня пинком? Смерть отца. Мне тогда исполнилось десять лет. Все говорили, что он попросту спился. На самом деле его убил недостаток уважения, признания. Он ведь был порядочным, добросовестным, неглупым, даже способным. Ни у кого на конвейере не было такой выработки, уж поверь. А где благодарность? Стоило ему задержать оплату хоть на день, нам отключали воду и электричество. В банке не давали ссуду. Все считали его придурком только потому, что он неграмотный. Всю жизнь он спину гнул, на колени становился. Выпрашивал то, что причиталось ему по праву. Чувствовал себя виноватым безо всякой вины. Униженно благодарил за то, что его обирают, обманывают, используют.
Отец пил, это правда. Выпивка помогала ему выстоять, давала какую-никакую броню, защиту. Других помощников не нашлось. Психоаналитики с кушетками – не для простых тружеников. Как видишь, Мило, от отца в наследство мне достались только пьянство и гнев. Я тоже запил, когда ощутил, что не могу побороть беду, не могу от нее укрыться или сбежать. Нечем, негде, некуда. Запил, чтобы лучше понять отца, хоть он и давно умер. Тяжело было у него на сердце! А гнев переплавился в решимость, упорство. Дал мне силы стать совсем другим человеком – образованным, свободным.
Согласись, кое-чего я в жизни добился. Пришлось помучиться. Я без конца корпел над книгами, а в той среде, где я рос, зубрил и книгочеев не жаловали. Но я справился, я не сдался – и вот получил диплом, зарабатываю втрое больше, чем отец в лучшие годы. У меня есть жена и сын, мы живем в просторной, хорошо обставленной квартире. Нельзя представить, чтобы нам отключили воду и электричество. В банке всегда выдадут кредит в разумных пределах. Завидная жизнь, не правда ли? Особенно если сравнивать с той, прежней.
Однако и счастливой ее не назовешь. Твоя бабушка смотрит на меня свысока, постоянно напоминает, что я не такая уж важная птица. И, что обидней всего, родня не простила мне успеха. Никто не оценил моих усилий, хоть я с величайшим трудом поднялся по социальной лестнице… Впервые мы крупно поссорились с мамой сразу же после свадьбы, поскольку Жанна пренебрегла обычаем и не пожелала сидеть с ней за одним столом. Нужно было возмутиться, заступиться за мать, а я проявил слабость, уступил капризной теще. Из любви к Селесте, само собой. «Кто стремится к цели, на мелочи не разменивается». Поэтому мы, новобрачные, праздновали с надутыми высокомерными друзьями Жанны, а все мои томились и скучали, забытые, заброшенные, в стороне от общего веселья. Под милым предлогом: «Им будет уютней в своем кругу». Весь вечер гости снисходительно улыбались, обменивались колкими ядовитыми замечаниями о нелепых нарядах моих чересчур накрашенных сестер. Я буквально сгорал со стыда. Не за сестер, за себя. Как я мог, трус и подлец, позволить издеваться над ними? Ведь они заслуживали глубочайшего уважения. В результате ранним утром мои родные без предупреждения съехали из дешевого отеля и вернулись к себе домой. Не явились на праздничный обед вопреки приглашению. Достойный красноречивый ответ.
На следующее Рождество я завалил их подарками, надеялся загладить вину. Детям прислал велосипеды, сестрам – духи, братьям – электробритвы последней модели, всем и каждому – горы шоколадных конфет. Маму пригласил в дорогой ресторан.
Она ела молча, двух слов не проронила. Когда подали счет, тщательно вытерла рот салфеткой и веско сказала:
– Ты, сын, дорогу к нам забудь. Я лукавить не стану. Знаем, теперь мы тебе не ровня, мы быдло, работяги, так нечего родне глаза колоть своим богатством. Сами ребятишкам велики купим, справимся. Не нищие. И у нас гордость есть, хоть мы деньги лопатой не загребаем.
– Мама, я просто хотел вас порадовать…
– Нет, лучше нам не видаться. Живи по-своему, будь счастлив. А в нашу жизнь не лезь. Она, может, не такая красивая, но лучшей мы не знаем. К роскоши не привыкли, так что в ней не нуждаемся. И в жалости тоже.
Родня порвала со мной окончательно и бесповоротно. Я выкарабкался из болота и тем самым смертельно оскорбил всех, кому не достало на это сил. Ведь мои братья и сестры дружно работали на обувной фабрике, пошли по стопам отца.
Вопреки всему я из года в год посылал маме на день рождения подробнейшее письмо со всеми нашими новостями. Не сообщил лишь о потере малыша, не смог, слов не нашел. И потом еще один раз пропустил.
Но как только ты родился, Мило, я стал писать ей снова, все чаще, и каждый раз вкладывал в конверт твои фотографии. А мама в ответ карябала на пожелтевших визитных карточках, которые давным-давно достались ей в качестве бонуса от фирмы, рассылающей товары наложенным платежом: «Письмо твое получила, спасибо». Неизменно одно и то же.
В отличие от отца мама умела читать и писать. Я все надеялся, что со временем она смягчится, ответит по-настоящему, проявит хоть какой-то интерес. Но мама была непреклонна. И постепенно наша переписка сошла на нет. Я – отсохшая ветвь фамильного древа, палый прошлогодний лист.
Теперь ты понял, Мило, отчего я так дорожу тобой и Селестой. Кроме вас, у меня никого больше нет. Вы ядро, ДНК моей жизни.
Понял и то, зачем я побуждал тебя покорить вершину, взобраться выше всех. Нельзя останавливаться на полпути. Иначе ты станешь для одних слишком богатым и важным, а для других – недостаточно значимым и состоятельным.
На высоте убийственная зависть и разъедающее презрение не смогут до тебя дотянуться. На высоте ты станешь самим собой. На высоте ты обретешь свободу.
Но как осуществить нашу мечту, если «освоение школьной программы для детей, перенесших травму, порой непосильная задача»?
Как, скажи на милость?
Вечером Селеста и Жанна вернулись из больницы домой. Я не сказал им ни слова об истине, что мне открылась. Жена слишком впечатлительная, уязвимая. Лучше ее поберечь. Повременить. Победить собственный внутренний разброд, преодолеть смятение.
