— Эй, есть здесь кто-нибудь? — позвал он. o:p/
Ни звука в ответ. Но Воробей не был уверен, что его услышали. Он невольно приглушил голос, и тот прозвучал совсем потерянно — казалось, он только ушам самого Воробья и был слышен. o:p/
— Есть здесь кто-нибудь? — погромче повторил он. o:p/
Опять ни звука. Но может быть, они боятся отвечать. o:p/
— Бросьте! — проговорил Воробей в полный голос. — Это Сережка Высик, Воробей. Меня Скворец прислал. o:p/
Легкое копошение — словно кто-то недоверчиво встрепенулся, потом сомневающийся голос Тамарки: o:p/
— Воробей?.. o:p/
— Да, я это, я. Где вы там? Ни хрена не видно. o:p/
— Подожди, я сейчас свечку зажгу. o:p/
Шипение спички, тусклый ее свет, потом от этой крупинки света занимается другая, побольше, язычок огня вытягивается, разрастается, желтовато-белесый ствол свечи на верхнюю треть становится почти полупрозрачным, и Воробей видит смутные очертания погреба, состоящего из двух камер, между которыми имеется низкий сводчатый проход. Он понимает, что не зря боялся продвигаться на ощупь, — чего тут только нет, и бочонки какие-то, и инструменты, и снасть рыболовецкая, а в этих больших сетях и запутаться можно так, что в темноте не распутаешься, а можно даже и задохнуться. o:p/
— Это что еще такое? — ошарашенно говорит Воробей. o:p/
— Это все дедово. Главный его склад, браконьерский, — говорит Тамарка. — Только дед и Скворец знают. o:p/
— Отсюда до реки далековато… — произносит Воробей, а потом соображает, что на самом деле не так уж и далеко. Скворец высадил его намного ниже по течению, и он все это время шел почти вдоль берега, чуть вглубь от него забирая — а если по прямой к реке двигаться, то, наверно, и четверти часа хватит, — тем более, припоминает Воробей, где-то на этом уровне реки и должна быть та тихая заводь, глубоко вдающаяся в берег, где они со Скворцом сели в укромно припрятанную лодку. o:p/
Но самое главное — можно не беспокоиться, что дед выдаст их убежище, при любом допросе. Раз это не случайное место, а часть его собственного потайного хозяйства, он будет молчать… Скорей признает, что Скворец во время их ночного промысла утонул, а он, дед, побоялся в этом сразу признаться… Да, отсиживаться тут можно. Вот только сколько им предстоит просидеть? Воробей не сомневался, что Скворец их всех выручит, — он вернется, сделав что-то такое, после чего никому из них больше нечего будет бояться… o:p/
Поскорее он появился бы… o:p/
— Скворец послал меня, чтобы увести вас в другое место, — сказал Воробей. — Он почему-то решил, что за дедом будут следить и накроют вас всех вместе, когда дед вас навестить придет. Но деда арестовали, поэтому прийти он никак не сможет. Значит, и нам не имеет смысла куда-то перебираться. Это сейчас опасно, наверху облава идет. Будем здесь отсиживаться, — Воробей сам поразился той спокойной и солидной уверенности, которая в нем возникла — тому, как почти по-взрослому прозвучали его слова. Он почувствовал себя человеком, на котором лежит ответственность за судьбу Тамарки и Цыгана, — и готов был нести эту ответственность до конца. o:p/
— А где сам Скворец? — спросила Тамарка. o:p/
— Он на лодке куда-то поплыл. Сказал, все нормально будет. Главное, чтоб до его возвращения нас не поймали. o:p/
— Это на нас облава идет? o:p/
— На повара, в основном. Вас… вас его сообщниками считают. o:p/
— Это все военрука дела… — мрачно проговорила Тамарка. — Ты знаешь, что со мной произошло? o:p/
— Скворец рассказал, — кивнул Воробей. — Тебя заперли, после того, как военрук донес, что у тебя с поваром… o:p/
— Он не просто донес, — сказала Тамарка. — Он сначала приставал ко мне, — увидев непонимающий взгляд Воробья, она спросила. — Что, об этом Скворец тебе не рассказывал? o:p/
— Нет. o:p/
— Я ему все рассказала. Зазвал меня под вечер в сарайчик для инвентаря и сказал, что ему, мол, известно, что я с поваром живу… и что ему одному… даю… и что с ним можно комедию не ломать, если я с ним побуду, то он никому ничего не скажет… Стал уже меня руками хватать, я стала отбиваться… Сказала, я сама расскажу, как он ко мне приставал, а он ответил, что никто мне не поверит, все решат, это я со злости на него наговариваю, за то, что он меня разоблачил… Что меня под замок посадят, а потом врач проверять будет, если я… Но я все-таки вырвалась и убежала… Он меня еще малолетней шлюхой назвал… И так все и получилось, как он говорил… Когда я Татьяне Николаевне возразила, что ни с каким поваром я… ничего такого, и попыталась рассказать, как военрук ко мне лез и угрожал доносом, если я не… — Тамарка не утерпела и употребила грубое слово, выплюнув его со всем отвращением и горечью. — Тут Татьяна от бешенства чуть ногами под потолок не взбрыкнула. Мне Скворец сказал потом, это оттого что у нее с военруком свои шашни были, и она, видно, знала его как облупленного и, конечно, поверила мне, но эту веру сразу от себя спрятала, и всю злобу на военрука на меня обратила, как будто это я виновата, что такая молодая и бесстыжая, что ее мужика отбиваю… Он умный, Скворец… o:p/
— Нет, как раз об этом он мне не рассказывал, — покачал головой Воробей. А перед его глазами встала увиденная им раз картинка: освещенное незанавешенное окно в низком первом этаже учительского дома, и в этом светлом квадрате окна видны военрук и Татьяна, початая бутылка между ними, и оба уже малость раскрасневшиеся — и сидели они тихо, неподвижно, когда Воробей проходил мимо окна, но в самой их неподвижности — в развороте их тел, в мутноватом блеске их глаз, направленных друг на друга, в по-хозяйски наглой расслабленности друг перед другом — Воробей ощутил что-то неприятное… И даже ненормальное, если искать слова — чувствовалось, что эти двое находятся внутри одного магнитного поля, возникшего между ними, и это магнитное поле протекает через обоих тусклым зудом некоего желания, для этих двух неподходящего и почти неестественного, животного притяжения, от которого вдруг видишь сквозь все одежды их обнаженные тела и понимаешь, до чего же эти тела тупы и уродливы, — и настолько же тупо, уродливо и тошнотворно все то, что можно совершить с помощью такого тела… Теперь Воробей понял, откуда возникло тогда в нем это, в словах для него невыразимое, неприязненное и гадливое чувство. o:p/
— Наверно, Скворец решил, что об этом тебе знать не стоит, — сказала Тамарка. — Может, и мне болтать не следовало, но… — Тамарка махнула рукой. — Теперь, значит, меня как полюбовницу повара ищут. Наверно, в колонию для несовершеннолетних отправят, если у Скворца ничего не получится. o:p/
— Повар военрука убил, — сказал Высик. o:p/
— Что?! — вырвалось у Тамарки, и — эхом — у Цыганка. o:p/
— Совсем недавно, — объяснил мальчик. — Военрук в облаве участвовал. Повар подловил его и удавил. o:p/
— Это он за котят, — сказал Цыганок, и Воробей поразился незнакомости его голоса: действительно, Цыганок так много молчал, что Воробей уже и позабыть успел, как же тот разговаривает. Он сам удивился, когда, прикинув, понял, что последний раз слышал голос Цыганка чуть ли не месяц назад. o:p/
— А от тебя-то что повару надо было? — спросил Воробей. — Что это за история с папиросами? o:p/
— Это… это, понимаешь, тайная революционная организация, — пробормотал Цыганок. o:p/
— Какая еще тайная организация? Вы хотели новую революцию делать? o:p/
— Нет, нашу революцию охранять… o:p/
— И кто ж был в этой организации? o:p/
— Да почти все наши ребята были… o:p/
— Почему ж я ничего не знал? o:p/
— Тебя недостойным признали, — объяснил Цыганок. o:p/
— А тебя, значит, признали достойным? o:p/
— Меня… да… o:p/
— И кто же все это затеял? Кто достойных и недостойных отбирал? o:p/
— Военрук. Ну, и голосованием… o:p/
— Выкладывай. — Воробей сурово — насколько это возможно для воробья — нахмурился. За всем этим шутовством с тайной организацией явственно проглядывало что-то нешуточное. o:p/
— Военрук собрал нескольких ребят, которых считал самыми надежными — которые нравились ему больше всего, Мишка Толстый и другие… И сказал им, что надо создать тайную ребяческую организацию, чтобы овладевать военным делом и готовить себя к отпору врагам революции… Ну, и этих врагов тайно выслеживать и разоблачать, за что нам наша Советская власть спасибо скажет… Главное — быть на боевом посту… Но чтобы никто не знал, ни-ни, потому что враги так повсюду вокруг и кишат, и если они что заподозрят, то еще хитрее маскироваться начнут… Спросил у них, кого еще можно взять в юные бойцы. Они стали все обсуждать, нескольких ребят назвали, тебя помянули, но решили, что ты ненадежный и от тебя, наоборот, все скрывать надо… У них свои клятвы были, сборы… o:p/
— Понимаю, — кивнул Воробей. До этого он недоумевал, почему его так часто оставляют в покое, позволяют гулять в одиночестве, вместо того, чтоб или заставить с другими строем маршировать, или на какие-нибудь работы направить, — не вязалась эта предоставляемая свобода с организацией жизни их детского дома. Теперь понятно — его не трогали, чтобы он гулял в сторонке и не мешал другим заниматься важным революционным делом. Почему Мишка Толстый считал его ненадежным и недостойным доверия — это Воробей тоже отлично понимал. И в глубине души радовался… — Так тебя-то как в эту фигню занесло? o:p/
