Владимир Костин - Годовое кольцо

Мы — немногие, кто знает о ней, наше свидание с ней сокровенно.

Пошли крупные камни и осколки плит, товарищ бьет по ним палкой: распугивает змей. Зачем, говорит сын, они же безухие. Зато они чутки к ударам, сотрясениям, толчкам, отвечает товарищ. И то правда, дяденька — старая толстая гадюка отползает в сторону, тупо оглядываясь на нас.

Вот она, писаница. Справа налево, слева направо бегут, кружат изображения: на очищенном срезе стопки каменных листов работали тонким железным бойком, выбивая точки. Этих точек наберется, небось, с миллион.

— Это же граффити! — сказал сын, — а это панк!

И он ткнул пальцем в человечка напротив, что шел, задрав спичечное колено, к юрте: на его голове возвышался гребень. Кичиге, косичка от расписных!

Товарищ наливает в стакан водку и идет вдоль писаницы, кропя ее кончиками пальцев. В подражание ему я тоже наливаю водку и иду ему навстречу. Я неловок, мой стакан пустеет быстро, и товарищ торопливо меня останавливает.

— Духам достаточно! — говорит он, проверяя бутылку.

Мы смотрим на писаницу. Вот деревянная юрта с открытым пологом. В юрте горит огонь. Вот войлочная юрта, он таинственно закрыта. Вот мужчина идет на дело, в руке меч, за спиной саадак. Вот мальчишка из одних черточек, у него в руках игрушка. Юла? Астрагал? А вот верблюды, их много, они бегут-кружат по степи, а вот бегут кони, бежит олень. Вот несутся всадники, за ними поспешают пешие. И у всех одна нога опережает другие. Все бежит, летит, кружится.

А у юрты стоит человечек в разгильдяйской позиции, широко раскинув руки, и смотрит на них. С восхищением? С ужасом?

Мы не знаем, на каком языке они говорили, как их звали, какой внутренний смысл у этой выбегающей из камня панорамы. Но все люди с косичками, наши люди, Боже ж ты мой!

И сдается мне, что изобразил все это тот разгильдяй возле юрты, вышедший, может быть, по малой нужде. Больше некому, все заняты. Брат мой, я бы обнял тебя и прослезился!

А в юрте горит, горит, две тысячи лет горит огонь.

И я рад, что в лице моего сына прочитывается глубокая задумчивость, наморщившая ему лоб.

Мы набираем охапки ирбена, и пропахшая ностальгией машина несется на юг, домой.

Домой.