Юрий Мамлеев - После конца

Приказ Фурзда для него не был сюрпризом. Он уже давно готовил обширный доклад, проанализировав массу донесений, сделал вызывающие обобщения. Не хватало нескольких деталей, «извивов», как он любил говорить. Рарун любил свой народ. Да, невоздержан, да, драчлив, то впадает в тупость, то в истерику, то ни о чем знать не хочет, кроме секса и зрелищ, наконец, среди народа много монстров, но где их нет? Однако доклад – дело серьезное, и тут не до симпатий к монстрам. Самим докладчиком может заинтересоваться ад. Надо понять, чего хочет Фурзд, и в то же время не врать, а дать реальную картину, иначе будет плохо. Проверят.

Сразу после звонка из ведомства Фурзда Рарун решил прогуляться и своими глазами посмотреть на народ. Он любил такие спонтанные вылазки ни с того ни с сего. На этот раз решил зайти в кабачок. Алкоголь в Ауфири был под строгим контролем – иначе последствия были бы ужасающими. «Зоопарк разнесут – не то слово. Пришельцев затопчут, изувечат, изнасилуют», – таково было мнение полиции. Продавался поэтому некий тонизирующий напиток с небольшим процентным содержанием алкоголя. Он назывался «бюво», и, кроме него, во всей стране ничего опасного не продавалось. Зато популярность «бюво» превосходила восторг перед сексуальными лошадками.

Кабачок был на полутемной улочке и сам был полутемным – электричество экономили. Рарун взял бутылочку и пошел к ближайшей яме около кабака. Дело в том, что людей тянуло пить в яме. Ямы, специально вырытые, были неглубокие, а на дне каждой ямы стоял человек-заводила, остальные же располагались, – кто сидел, кто стоял на обочине ямы, образуя пьющий круг. Тот, кто был в яме, пил обычно больше всех, хотя продажа «бюво» была ограничена – боялись. Разумеется, кто поинтеллигентней – пили внутри кабака, за столиком. Таких презирали.

Пьянство в яме продолжалось, невзирая на сезон, ибо в действительности здесь не было ни зимы, ни лета, а одно теплое, но мокрое существование. Не то чтобы шли беспрерывно дожди, но было сыро и смурно. По крайней мере так было в столице, да и во всей Ауфири. А как за ее пределами? С одной стороны – полумертвая Страна деловых трупов. С другой стороны – пустота, никаких государств, одни поля, леса, ничейная бесконечная земля, которая все время тряслась, извергая из себя огонь, лаву и камни, и все это бесконечное пространство было редко заселено: пугливыми племенами, стайками людей, одичавшими существами, и бродили по всей этой земле отдельные бродяги и горемыки. Где-то далеко, за пространствами, было еще два-три государства, подобные Ауфири, и это все.

Из этого пустого пространства заносило в Ауфирь различных нелепых существ, которых использовали как полуроботов.

Рарун хихикнул. Он шел к яме, в глубине которой завывала женщина. Рарун решил пройти к другой яме. У ее края стоял человек с бутылкой «бюво» и, пошатываясь, чуть не сваливаясь в яму, орал. Его слушали крайне внимательно, замирая. Рарун присоединился. Яма была глубокая, и стоявший внизу человек-заводила задрал голову, глядя на оратора.

– Безобразие! – кричал оратор. – Почему народу не дают сексуальных лошадок?!! Начальники богатенькие снабжены, а нам, выходит, не лошадки, а одни вонючие бабы!..

– А ты их мой сначала, прежде чем упрекать, – раздался хриплый голос из глубины ямы.

Но оратор распалялся все больше:

– Где же тогда народолюбие? Где свобода?!! – кричал он, размахивая бутылью. – Одним – весь мир, а другим только огрызки, – это и есть народолюбие?! Выходит так.

Его сочувственно слушали.

Рарун кивнул сам себе головой. Последнее время он не раз слышал подобные речи. Это уже было что-то революционное. Раньше таких речей не было.

– Еще в детстве, когда я был малюткой, мне моя бабка говорила, что черти живут лучше нас, – бил себя в грудь и кричал оратор, – так знайте, что там каждый черт сам себе хозяин, он никому не подчинен. Почему от народа это скрывают?!!

Народ отвечал возмущенным гулом.

– Что же делать?!! – громко спросил кто-то из все увеличивающейся толпы вокруг ямы.

– Что делать?!! – закричал оратор. – А я скажу, что делать. Надо требовать от правительства, чтобы все относительно чертей и демонов было рассекречено и чтобы между нашими мирами рухнула стена и мы бы объединились – черти и люди!!! Вот тогда будет настоящая свобода, а не фальшивая! Вот что я вам говорю, братья.

– Но они нас сведут с ума, уничтожат, бесы эти, – убежденно сказал кто-то из толпы пьющих.

– Не сведут, не сведут! – завизжал оратор. – Мы сами их сведем с ума, если надо. Что вы, в свои силы не верите? Мухоморами, что ли, стали?

В это время к оратору подошел другой человек, слегка оттолкнул его и сквозь шум толпы прокричал:

– Дайте мне сказать! Насчет чертей – это перебор, ребята, чистый перебор! Нам надо требовать лошадок, и точка!

Из глубины ямы опять раздалось:

– Да они дорого стоят!

– Ну и что?!! «Народу – лошадки!» С этим выйдем на улицы! Это наше кровное сексуальное дело…

Шум, крики продолжались, кому-то уже досталось бутылью по голове. Крики мешались, ломая друг друга:

– Займем свободу у чертей! У чертей, у чертей! – скандировали некоторые.

– Лошадок народу! Лошадок – народу! – выкрикивали другие.

– Показывают нам каких-то пришельцев. А нам чертей надо, а не этих диких пришельцев омерзительных, – проговорил кто-то прямо над ухом у Раруна.

Рарун молчал. Потом отошел в сторону и решил прогуляться дальше. Он был надежно вооружен и к тому же привыкший.

«Да, становится все радикальней и радикальней, – подумал он. – Зурдан точно улавливает некоторые настроения – в его руках полиция… Но надо заканчивать доклад, собственно, он почти готов».

Он вернулся в свой офис поздно ночью. По дороге пришлось убить двоих ауфирцев.

Через три дня доклад был готов. Некоторые моменты в нем особенно нравились Раруну и его заместителям.

Заключение было таково: «Народ встревожен, и, что хуже всего, неясно почему. Все эти претензии, включая желание иметь лошадок, существовали и раньше, как известно уже давно, но они не вызывали никаких волнений народа. Он спокойно относился к этому. И вдруг – ничем не обоснованный взрыв эмоций. Это означает, что длительный цикл перманентной тупости у народа закончился и, по нашим расчетам, раньше времени начинается цикл преждевременной истерии. Мы знаем, что эти циклы сменяют друг друга, но мой опыт указывает на то, что новый цикл истерии на этот раз будет более непредсказуем и опасен, чем обычно. Почему так – механизм этого нам неизвестен». Далее Рарун писал: «Надо обратить внимание на то, что женщины не только отказываются рожать детей, но и кусаются во время половой связи и ведут себя при этом совершенно неадекватно. Эти явления принимают относительно массовый характер и могут сильно повлиять на дестабилизацию психики мужчин.

Наконец, позволю себе изложить одно наблюдение более тонкого порядка. Как известно, в большие праздники от народа требуют радостно выть на площадях, обращаясь к Понятному. Народ же понимает под Понятным просто некоего хозяина, покровителя или просто не подразумевает никого. Но, по нашим старым наблюдениям, выл он, обращаясь к Понятному, весьма позитивно, в некотором роде счастливо. Характер этого воя изучен был нами досконально, ибо в нем отражалась душа или настроение народа. Сейчас я позволю себе заявить, что, по моим личным наблюдениям, в последние два праздника характер воя изменился. В вое Понятному стали появляться нелепые, дикие тона, напоминающие угрожающий вой из могилы, если можно так выразиться. К сожалению, с моей точки зрения, это говорит о коренных изменениях, происходящих в душе народа, и отнюдь не в лучшую сторону».

Рарун всегда присовокуплял к своему докладу что-то витиеватое и не совсем понятное, расплывчатое, и ему это прощали. Но в этом своем заключении он был предельно искренен и сам угнетен изменениями характера воя у народа, считая это явление очень опасным.

О вое вообще в этом государстве существовали целые трактаты, ибо выли почти все, не только простой народ, и потому индивидуальный вой мог быть различным: то умоляющим, то безумным, то хохочуще-истеричным, то наполненным черным страхом и тому подобным. Рарун тоже выл, но по ночам и скрывал это.

Валентин услышал этот старинный романс сквозь сон. Он тут же вскочил, накинул что-то и вышел в комнату, откуда раздавались эти чарующие звуки. Он увидел Потаповых, сидящих за столом, а чуть в отдалении, у стола, – Сергея Томилина, который пел. Получалось у него нежно и завораживающе.

– Я со сна подумал, что вернулся вдруг в Россию, – с горечью сказал Валентин.

– Уваров, присоединяйся к нам, – перевел разговор Сергей.

– А вы уже позавтракали?

– Никак нет, – ответил Иван Алексеевич, – мы Сережу слушаем. Он так за душу берет…