Какой тихий, чистый и выразительный голос – певучий, даже когда он звучит вот так приглушенно! Маска сидит на приступочке, ниже, чем Кристи, устроившаяся на скамье, и сверху Кристи видит блестящие волосы Маски, изящный изгиб шеи. «Глагол, – думала она, – выражает действие предмета, то, что с предметом происходит, или его состояние; он имеет три времени: прошедшее, настоящее и будущее. В прошедшем времени действие закончилось, в настоящем – происходит сейчас, потом наступит будущее».
Прошлое – это то, что позади, то, с чем Кристи уже покончила. Но только чего-то в нем не хватает. Начала нынешнего учебного года. Когда они познакомились. Маска и об этом будет рассказывать?
Она всегда была иной, не такой, как все, кого Кристи знала, не похожей ни на кого ни внешне, ни по характеру. Ее быстрые решения и неожиданные поступки ставили в тупик и привлекали всех, кто ее видел. То, что она пришла, что это она под нейлоновой маской, не удивительно и даже, собственно говоря, характерно для нее: она никогда не оставляла их одних, принимала участие во всех играх, причем так, как нравится детям, – самозабвенно, не то что другие взрослые. Ее сразу должны были бы узнать все: в самом деле, кто другой пожертвует своим вечером ради того, чтобы смешаться с учениками, сглаживать любую назревающую неприятность, зашивать порванные гусарские штаны или учить Анико тому, как нужно подчиняться приказаниям.
Все это, конечно, в порядке вещей. Но почему она искала ее, Кристи?
А ведь она, несомненно, искала ее, искала долго, а когда, наконец, нашла и узнала, то оставила всех, уселась с ней рядом и вот говорит с ней.
И о чем говорит!
Она и на уроках так, но тогда она все объясняет, а это другое дело, потому что на уроках речь идет о незнакомых, об исторических фигурах, хотя и они к концу занятий оживают, – и всем вдруг становится видно, что у короля Матяша глаза навыкате, огромный нос, на голове маленькая домашняя корона, он ворчит, бурчит, смеется, он говорит: «Народ не оставляйте!» – и еще говорит: «Науки нужны!» А Кошут[11] – белокурый, голубоглазый, в него даже мужчины влюбляются. Кошут волшебник, имя его покрыто славой…
Учителя обычно никогда не говорят о себе, разве вспомнят что-нибудь из своих школьных лет или расскажут о том, с каким трудом удавалось им когда-то найти место, какая исполненная борьбы юность выпала на их долю, а чаще всего твердят о том, какие плохие пошли нынче дети – попробовали бы, мол, они в старой школе так безобразничать.
Господи боже мой, на какие только вопросы не приходится отвечать ученикам! И сколько детей в семье, и сколько зарабатывает папа, и чей папа чем занимался до сорок второго года, посещает ли она уроки закона божьего[12]; а в этом году заставили даже писать сочинения на тему «Моя биография».
И вот она – в самый первый раз в жизни! – слышит, как учительница рассказывает о себе.
Но почему? И если рассказывает, то почему именно здесь?
А может быть, тете Еве тоже легче вот так, под маской? Может быть, ей нужно сказать что-то такое…
Во рту у Кристи стало сухо.
Быть может, обе они хотят сказать друг другу одно и то же?
Может, то, о чем мечталось, сбудется?
Действие в прошедшем времени окончено. Тете Еве было двенадцать, когда в сорок четвертом году погибла ее бабушка, значит сейчас ей двадцать восемь, она ровно на тринадцать лет старше ее, Кристи, и ровно на двенадцать лет моложе папы.
Сейчас тетя Ева молчит, смотрит на бал. Прямо перед ними танцуют тетя Мими с тетей Агнеш Чатари. Обе так старательно отворачиваются, что становится ясно – это чтобы не смотреть на них. Конечно, они уже узнали тетю Еву, да сейчас и нетрудно угадать, что это она: тетя Ева обычно сидит так, всем здесь хорошо знакома эта поза, девочки даже подражать ей старались, как и всему, что делает тетя Ева. Тетя Мими идет за кофе, потом ловко пробирается сквозь толпу обратно, посмеивается, глаза ее сияют. Ей, должно быть, ужасно трудно держать что-нибудь в секрете, и потом тетя Мими – такая открытая душа, она всегда заранее всех предупреждает, когда беда еще только-только замаячит где-то. Тетя Мими очень любит детей.
Кофе она принесла не для себя, а для тети Евы. Протянула чашечку, каким-то неестественно высоким голосом проговорила: «Пей, малютка!» – потом не выдержала, расхохоталась и, взявши Чатари за руку, убежала. Обе хохотали теперь как пятиклассницы, звонко и не скрываясь.
Это лучший вечер в жизни Кристи!
Ева Медери маленькими глотками пила кофе и смотрела куда-то поверх головы Цыганочки. Она всегда тянулась и к Мими и к Агнеш Чатари, но сейчас ей особенно приятно было почувствовать, что о ней заботятся, думают, что они всегда и во всем вместе.
«Пришло новое поколение, – сказала Агнеш тогда, на конференции, отвечая сурово упрекавшей их Луизе Кевари, – новое поколение, коллега Кевари, и для воспитания этого поколения нужны новые методы. Манеры у этих детей не слишком хорошие, и сказать они могут всякое, а иногда и рукам волю дадут, но они искренние, смелые, с выдумкой». Луиза не ответила, пожала плечами, стала рисовать что-то в своей тетради с планами уроков. Бедная Луиза, как, должно быть, она досадует сейчас, что никакого скандала все же не получилось, что «безответственные бандиты» так дисциплинированно веселятся!
Да, остается еще и Луиза.
Первая ее задача – вот эта девочка, эта Цыганочка в кашмировой юбке, потом – остальные ее подопечные: тщеславная Анико, ленивая Цинеге, лишенная чувства юмора Бажа, противница книг Эржи Вида. Потом Луиза, потом родители и вообще все – потому что ведь с людьми надо разговаривать, много беседовать, и тогда они понемножку начнут изменяться, формироваться, расти.
Но сперва – прежде, прежде всего – ей нужно найти общий язык вот с этой девчушкой. И о чем только она думает на самом деле, скорчившись здесь возле нее! В блестящие ее косы кто-то вплел нитку жемчуга и бархатную ленту. Очевидно, ее старенькая бабушка, v нее ведь такие умелые, ловкие руки. В ушах у Цыганочки серьги, большие старинные кольца, на кольцах позванивают маленькие луны с крохотными звездочками на концах. Когда она поворачивает голову, сережки звенят, словно колокольчики.
Наверное, мамины сережки надела.
До сих пор рассказывать было еще легко. Детство – законченное целое, да и минуло уже давно, к тому же его освещает образ бабушки, феи-жасмины и ослепительный передник тети Шаркань. Но то, что нужно рассказать теперь, труднее самого трудного воспитательского часа, труднее чего бы то ни было. А между тем бабушка всегда твердила: нужно говорить, потому что молчание порождает отвратительного гадкого черного детеныша – непонимание, обиду, оскорбленное чувство достоинства, сомнение. Говорить нужно. Она только вот кофе выпьет сначала…
Кристина не смотрела на тетю Еву; она уставилась на пеструю отделку своей юбки – бабушка и к юбке прикрепила несколько ленточек. «Как все сложно, – думала Кристи, – как сложна самая простая жизнь. Осенью, когда нам дали нового классного руководителя, девочки удовлетворились очень скупыми сведениями и всерьез думали, что разузнали все, что только можно узнать о человеке. Как горда была Рэка, каких только сведений она не сообщала, а оказалось, что мы знаем только самую малость – самую незначительную малость…»
Тетя Илона по окончании прошлого учебного года ушла, ее место должна была занять новая преподавательница, из другой школы. Добрая слава опередила ее. Тетя Агнеш и тетя Мими все лето только о ней и говорили, радуясь, что у них в коллективе будет такой хороший педагог. А в сентябре она и в самом деле появилась, не похожая ни на в на кого из знакомых учителей. Из прежних только тетя Агнеш да тетя Мими напоминали ее, но в чем-то она была все же иной: пожалуй, чаще смеялась, но была зато и более требовательна и так невероятно молода!
Она никогда не раздражалась, никогда не повышала голоса, что бы ни случилось, никогда не разрешала ученицам помогать ей отнести ее вещи или сбегать за пальто, но при этом требовала, чтобы они помогали другим взрослым и уступали место в трамвае. Известно было, что мужа у нее нет, что в их показательную школу ее перевели за отличную работу; знали также, что живет она далеко, где-то в Обуде, и ей очень рано приходится вставать, чтобы успеть к началу уроков. Они усвоили, что она понимает шутку, но что при этом учиться у нее нужно как следует.
«А я вот не люблю, – с жалобной улыбкой сказала Эржи Вида, вертя в руках дневник, – ну, так не люблю учиться!» – «Конечно! Чего ж в этом хорошего! – тотчас отозвалась тетя Ева и взглянула на Эржи так, словно она ее сверстница. – А разве кто-нибудь говорит, что учиться приятно? Знать, Эржи, хорошо, а вот учиться – совсем другое дело; хорошо побегать, в кино сходить, петь, гулять, читать… А учиться – нет. Какое там! Только ничего не дается даром, и поэтому надо учиться. Не понимаешь? Ради знаний стоит учиться. Да это ни в какое сравнение не идет – насколько хуже не знать чего-нибудь и не понимать в этом чудесном мире только потому, что не хотелось учиться».
