Игорь, пытаясь сосредоточиться, рассматривает банку, затем неумело дергает чеку… и заливает себе штаны.
– Оп-ля! – говорит Марыська.
Они с Гамлетом хихикают, но тоже оба обливаются.
Пить прямо из банок не очень удобно, но Марыське нравится.
– Умеют капиталисты делать… – отрыгнувшись, уважительно замечает она.
Тем не менее градуса в замечательном пиве явно недостает, так что в дальнейшем его приходится смешивать с ректификатом.
Обстановка за столом налаживается вполне дружеская, и ни Марыську, ни Гамлета, похоже, не беспокоит то, что их новый знакомец не в состоянии даже произнести свое имя. Марыська щебечет о чем-то прокуренным шершавым голоском, а танцор глядит на Игоря задумчивыми восточными глазами.
Наконец хозяйка вспоминает о своем пропавшем сожителе.
– Хватит тебе строить глазки, – толкает она локтем Гамлета. – Лучше пойди поищи Шерстяного.
Танцор без возражений встает и красивым шагом выходит из комнаты.
– Пижон, как все педики, – комментирует вслед Марыська. Заметно, однако, что ляжки Гамлета не оставляют ее равнодушной.
Танцор возвращается через минуту с докладом, что Шерсть спит в мандариновых коробках.
– Да? – говорит Марыська. – Ну, пусть себе спит… Ты Гамлет тоже… спать иди, все равно от тебя никакого толку.
По лицу танцора видно, что он посидел бы с ними еще, но хозяйка выпроваживает его довольно решительно. Едва за Гамлетом закрывается дверь, Марыська подсаживается к Нефедову на кровать.
– На что он нам, правда? – интимно хихикает она. – От этих танцоров конем разит. И вообще в нем духовного одна только внешность…
Заметив, что Нефедов начинает задремывать, Марыська щекочет его под ребрами.
– А хочешь… ну хочешь, стихи почитаем? – предлагает она.
Игорь отрицательно мычит и валится набок.
Выкурив сигаретку и посовещавшись сама с собой, Марыська идет к выключателю, гасит в комнате свет и в темноте раздевается. Уже нагая, она возвращается в кровать и ложится с Нефедовым, прижимаясь к нему всем телом. Несколько минут она так и лежит, вслушиваясь в его мерное сопение… Наконец, чертыхнувшись, Марыська встает и неузнанной покидает ложе.
Общежитие филармонии погружается в сон и относительную тишину.
Покупая билет, Нефедов старался не дышать в окошечко кассы. Похоже, на сегодня он был последним, кому понадобилось ехать в столицу. Кроме него в станционном зальчике находились только два дежурных мента, чьи внимательные взгляды Игорь чувствовал спиной. Выходя на улицу, он, не удержавшись, покосился в их сторону, и один из ментов показал ему, впрочем беззлобно, дубинку.
Платформа тоже была безлюдна. Похожая на палубу небольшого авианосца, она впереди обрывалась во мрак, в глубине которого проблескивали разновеликие городские и промышленные огоньки. Но вот где-то там, в стоячем ночном мерцании, вспыхнула и побежала яркая точка. Длинный луч, прямой, как ментовская дубинка, изошел из этой точки и ударил по зазвеневшим рельсам. Последняя электричка, шальная, воспетая, накатила, налетела, смахнула Нефедова с платформы и унесла его, будто порывом ветра.
Поезд в этот полночный час был почти пуст. Под полом вагона налегке грозно-весело выл мотор, но буйный рокот колес доносился не снизу – он врывался снаружи, в раскрытые форточки, вместе с ароматами креозота и ночной хвойной сырости. Сквозняки продували вагон, очищая его от закиси пассажирского пота и табака, скопившейся в течение дня. Набравшая ход, электричка так расплясалась, что вот-вот, казалось, соскочит со своих железных катушек и сиганет всем составом с откоса. Временами чудилось, что она мчит уже не по рельсам, а по воздуху, со свистом пикируя на полустанки, ночной птицей пролетая меж испуганно отмахивающимися елями и взмывая над речными, залитыми туманом долинами.
Кроме Нефедова в вагоне ехали еще только два пассажира. Оба были мужчины, и оба, судя по положению их голов, спали. Пьяны они были, подобно Игорю, или их просто сморило в дороге? Что за причина была спать им в этом вагоне, а не своих постелях? И куда их несла электричка – к женам, домой, или от дома прочь?.. Но трудно определить обстоятельства человека лишь по виду его склоненной спины.
Прежде чем тоже уснуть, Нефедов еще какое-то время смотрел в окно на собственное отражение. Ему казалось удивительным, как скоро и беспрепятственно бегут сквозь его голову фонари и ели.
Шелапутинский переулок (продолжение)
Конечно, в городском многоквартирном доме ночная тишина – понятие условное. Просто на смену дневному слитному гулу здесь приходит разнообразие отдельных звуков. То кухонная раковина сглотнет и долго потом икает, то зашумит, волнуясь, канализационное древо. То внезапный ход лифта дрожью отзовется в стенах… Шорохи, скрипы, застенные кашли, вскрики во сне… А для кого-то сейчас именно наступает время действовать. Вот из отдушины в полу показалась голова: лоб широк и отблескивает, как полированный капот авто. Кверху взметываются две длинные, чрезвычайно подвижные антенны… Вскоре, хоть и не без труда, из отдушины выдавливается остальное немаленькое тело. Даже странно, что такое замечательное существо сидело весь день под полом: тугие бока его сияют глянцем, словно побывали в мойке. Создание никак не напоминает своего родственника, суетливого обитателя хрущоб, – рыжего, похожего на семечковую шелуху прусака. Имя ему – большой московский черный таракан. В общежитии филармонии он очутился не по лимиту и не проездом; таракан – местный уроженец и жил здесь еще до гамлетов и марысек.
Немного оглядевшись и поведя на все стороны усами, таракан не спеша направляется к помойному ведру. Обилие еды и ее шаговая доступность составляют в его жизни бесспорное удобство. Однако Москва – город густонаселенный, так что не успел один таракан забраться в ведро, как уже откуда-то появляется другой. Второй даже выглядит представительней первого: с ногами он едва поместился бы в десертной ложке. Земляки опознают друг друга, скрещивая усы, но, пока они обмениваются приветствиями, отовсюду уже стекаются новые и новые их собратья. Вскоре у помойного ведра собирается изрядное общество, все члены которого принадлежат к одному кругу.
Впрочем, за светским общением тараканы не забывают и о главном – зачем они, собственно, собрались. Все постепенно скапливаются в ведре, где предаются энергичной трапезе. Здесь им не до приличий – тараканы пихаются лапками и загораживают съедобные кусочки своими телами, пульсирующими от непрерывных глотков. Но рано или поздно они все же чувствуют насыщение; довольные отяжелевшие тараканы не спускаются, а, перевалившись через край ведра, попросту шлепаются на пол. Каждого из них теперь ждет своя послеобеденная программа. Кто-то из них собирается заняться любовью, а кому-то уже пора отложить яйца. Некоторые, может быть бессемейные, отправляются странствовать по квартире. Из путешествующих многие посещают Марыськину комнату, но там вместо Марыськи и Шерстяного они находят в кровати незнакомого человека. Любознательные тараканы усами ощупывают его лицо, цепляясь за волосы, карабкаются человеку на голову и, не учтя своей толщины, пытаются влезть ему в ухо. Человек шевелится, почесывается… и вдруг с криком ужаса вскакивает. Он отряхивается так, будто одежда на нем горит, и остервенело топчет падающих с него тварей. Пол в комнате уже кишит щевелящимися, не желающими издыхать шестиногими, а на подмогу им сползаются новые, совсем уже гигантских размеров. Ситуация становится отчаянной… но у человека есть последнее спасительное средство. Он просыпается.
– Ну ты и орал, Гарик! – слышится голос Шерстяного.
Нефедов рывком садится в кровати и со страхом осматривает постель.
– Тараканы… – растерянно бормочет он.
– Ага, – раздается шершавый Марыськин голосок. – У нас тут у всех тараканы.
Девушка, стоя у зеркала, собирает на голове хвост, отчего ее лицо сделалось похожим на китайское. В настоящий момент Марыська одета в одну только мужскую рубашку, заменяющую, очевидно, халат. Рубашка смело обнажает ее ноги – нестройные и коротковатые. Правда, и вся Марыська как-то нехороша с утра.
Зато Шерстяной словно и не ночевал в коробках. Он распространяет по комнате запах одеколона и выглядит неестественно бодрым.
– Опохмелился, пока мы спали, – доносит Нефедову Марыська. – Все выпил, что в доме было.
– Кто первым встал, того и тапки, – нахально замечает ее сожитель.
Впрочем, все не так страшно; Шерсть показывает Нефедову нетронутые шесть червонцев, полученные вчера от матери. Стало быть, жизнь продолжается. Четверть часа, не больше, уходит на умывание, сборы и проработку Марыськиных черт лица. И вот уже вся троица не в лучшем физическом самочувствии, но полная надежд покидает общежитие филармонии.
Лязгающий лифт опускает друзей на московскую землю; дворы выводят на проспект; троллейбус доставляет к станции метро; подземка стискивает, закручивает, заметает в трубу тоннеля… В вагоне стоячие пассажиры покачиваются, словно повешенные на общей перекладине. Никто из них даже понятия не имеет, что здесь едет Нефедов, который не далее как вчера стал отцом. Да он и сам не вполне отдает себе в этом отчет. Мысли Игоря пролетают сквозь голову, как фонари в заоконной грохочущей черноте метро.
