Ознакомительная версия.
Ей рассказали, что это первый и последний раз, что на него просто затмение какое-то нашло! И вообще, эта корова ей, Инночке, и в подметки не годится! «А вот это уже подло! — выкрикнула она ему в лицо. — Подло оскорблять женщину, которую полчаса назад обнимал! Между прочим, это ты ее привел к нам домой, не в форточку же она влетела!»
В общем, разговор был очень тяжелый, до двух часов ночи. В тот момент, когда Славик наконец-то понял, что выставят его неизбежно, что решение принято и согласовано на всех уровнях, оставалось только умолять не выгонять его хотя бы на ночь глядя.
Мама приняла известие о грядущем разводе в штыки, а Сашке Инночка просто наврала, что они с папой решили некоторое время пожить отдельно. Вернее, попыталась наврать. Хитрый ребенок подслушал одну из бабушкиных кухонных лекций на тему: «Да прости ты его, Нуся, все мужики — кобели, кому ты с ребенком нужна!» Сашка дождался отхода Капитолины Ивановны ко сну и тихим, непреклонным и каким-то очень взрослым голосом сообщил: «Мама, я тебя понимаю…»
Жизнь без Славика изменилась, но совсем не так, как ожидала и боялась Инночка. Она не тосковала по вечерам, всегда знала, чем себя занять, и даже завела себе хобби — вязание. Зато в квартире стремительно повываливались из стен важные гвозди, потекли краны, стал заедать замок. Бывший муж отнюдь не был Левшой, мастером на все руки, но мужскую домашнюю работу худо-бедно выполнял. Оказалось, свято место пусто не бывает: сосед Мишка, муж шебутной закадычной подруги Томки, взял часть хозяйственных обязанностей на себя, вернул на законные места нужные гвозди и привел в порядок краны. Замок просто поменяли, в качестве дополнительной причины указывая борьбу с мужским (или мужниным?) произволом, а в электричестве Инночка и сама неплохо разбиралась.
На алименты она решила не подавать, но Славик, раздувшийся от оскорбленного мужского самолюбия, завел отдельную сберкнижку, куда абсолютно припадочно клал разные суммы денег. Инночка ни разу не прикасалась к «алиментным» деньгам, собственно, она даже не знала, сколько именно их там накопилось за пять лет.
— Инок, ну не надо уходить от разговора, мы же с тобой не чужие люди друг другу, у нас вот сын растет.
«У нас??!» — молчи, Лучинина, молчи дешевле выйдет.
В течение пяти минут Славик разливался соловьем: а как ты готовишь! Знаешь, как тяжело деловому мужику одному, некому даже рубаху погладить!
Инночка тут же ощутила себя кухонным комбайном с дополнительной функцией «прачечная на дому».
И вообще — сын без мужского влияния в семье вырастет нюней, плаксой и женоподобным…
Славик понял, что в этом месте его занесло, и умолк. Инночка, страстно тоскуя о крючке и клубке ниток, молча превращала уже четвертую салфетку в кучу мельчайшего бумажного мусора. Вязание ее всегда хорошо отвлекало и успокаивало… «Катьку бы на тебя натравить. С ее напором и габаритами. Ты бегемот, но и она не такой суслик, как некоторые… Лошадь арабская, благородная и горячая… Или Фридку — змея, грациозная и молниеносно-ядовитая. Даже Томка тебя бы уделала, бегемот ты скандинавский, просто грохнула бы об пол пару-тройку тарелок и вышвырнула бы…»
Заезженная пластинка Славиковой лекции о супружеском примирении приобрела неслыханные ранее нотки:
— Понимаешь, такой клиент, такой… Ну, просто невозможно упустить. А как я скажу, что в разводе? Там у всех дочки на выданье, подумают, что я к ним лезу, чтобы породниться. Они все люди старой закалки, семья на первом месте…
— Славик, я что-то не очень понимаю. Можно поподробнее?
— Короче, я сказал, что я женат и счастлив в браке. Так нужно, для дела.
— И что из этого следует? Мы с мамой и Сашкой должны пригласить твоих бизнес — партнеров в наш дом на деловой ужин? Я должна сопровождать тебя на корпоративных вечеринках, совместно посещать рестораны и прочие общественные места? — Тон и речевые обороты Инночка сознательно делала все более арктически-аристократическими.
— В общем, да… Другого выхода нет.
Изо всех сил подавляя в себе желание яростно взвизгнуть: «Это у тебя выхода нет, а у меня проблема отсутствует», — Инночка вдруг расхохоталась:
— Да ты полоумный, Андреев! Это же просто готовый, в подарочной упаковке, повод для шантажа! Знаешь, что я тебе скажу? Ты сообщи своим друзьям — бизнесменам, что я тяжело больна и не могу принимать участие в вашей общественной жизни. А я, так уж и быть, не пойду на местное телевидение участвовать в ток-шоу «Дела семейные».
Славик, и так вполне розовый от бутылки коньяка, принятой единолично за ужином, покраснел. Потом пофиолетовел. Инночка уже пожалела о своей резкости, совсем уж было собралась предложить бывшему мужу валидол, как Славик вдруг свирепо заорал:
— Ах ты дрянь! Сука безмозглая, коза! Я тебя все эти годы содержал, ты знаешь, сколько я денег потратил на тебя и на… на… этого ублюдка! В кого, в кого он такой темный? Ты пользовалась, пользовалась мной и моими деньгами…
— Так я, оказывается у мамы не от вас? — на пороге стоял Шурик. Говорил он абсолютно спокойным, даже ленивым каким-то голосом.
Чувствуя, что периферийное зрение сменилось роем разноцветных мушек, а звон в ушах все усиливается, Инночка судорожно уговаривала себя: только не обморок, только не сейчас — у Сашки в руках обрезок водопроводной трубы. Длинный такой обрезок, сантиметров семьдесят будет, как раз компенсирует разницу в длине рук взрослого огромного мужика и долговязого подростка.
— Господи, какое счастье! Так вы нам никто? — продолжал Инночкин сын (сын! сын! Боже, помоги мне!), приподнимая узкую — как она называется, дюймовая? — трубу на уровень груди и резко опуская кончик на раскрытую ладонь. Хлопок. Славик увидел трубу.
Все. Если они свяжутся между собой, любой исход — это катастрофа.
— Брэк. Славик, до свидания, созвонимся. Шурятина, ты биологию выучил? Тебя завтра вызовут, ты же знаешь.
От абсолютно будничного тона звенящее напряжение в комнате разом исчезло без следа.
— Я думаю, нам стоит еще вернуться к предыдущей теме, дорогая, — проявил чудеса терпимости Славик.
— Да, мам, конечно, выучил, мам, — почти одновременно сказал Сашка, прошел в комнату и встал рядом с Инночкой, освобождая отцу проход.
— Ладно, пока, перед Капитолиной позориться не будем… — завершил визит Славик. Выглядел он непривычно жалко, последнее слово явно осталось за четырнадцатилетним сопляком. По крайней мере, пока.
…Еще через три минуты в полной тишине звякнула о паркет труба, выпавшая из побелевших Сашкиных пальцев:
— Мамочка, может тебе коньячку налить? Ты сядь…
Инночка залилась смехом, в котором не было ни капли истерики:
— Ой, не могу, нету коньяка, все этот боров выпил! Вот и разбушевался!
И совершенно серьезно добавила:
— А ты мужик, сын. Только больше так никогда не делай.
— Никогда не быть мужиком?
— Да нет, зачем же так категорично… Просто я не нуждаюсь теперь в защите от бо… от Славика. Я его больше не боюсь.
…Знала бы Инночка, чем кончится сегодняшний вечер, она бы не просто взяла свои слова обратно, она бы вообще из дома носа не высовывала.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал Инночке, что после абсурдной и опасной конфронтации на тему «Отцы и дети» она совершенно спокойно причешется, накрасится, оденется и пойдет на свидание с перспективным (надо признать!) кавалером, да еще и шефом по совместительству, она бы просто рассмеялась. Но она и причесывалась, и красилась, и одевалась совершенно спокойно.
Радовало отсутствие даже мысли о слезах. Черствеешь, Лучинина? А может, она научилась закаляться в неравных боях? Радовало также и то, что ей удалось сохранить контроль над ситуацией: противники-то, отец и сын, так и пылали яростью, Славик — фиолетовой, Сашка — белой. Не известно, что хуже. Хоть в этом отпрыск не в родителя. Для самой Инночки отцовство Славика было фактом само собой разумеющимся. Она вышла замуж абсолютно невинной, а этот боров, между прочим, напрочь забыл, как он этим обстоятельством восхищался.
Ее опять одолела страсть к театру, к перевоплощению. Офис-леди на работе, девчонка-панкушка на первом, брудершафтном свидании, сегодня Инночка решила быть романтичной: бежевая, тончайшего трикотажа кофточка со сложным воротником, и изготовленная собственноручно длиннющая, широченная юбка — трикотаж, лен, кружево ручной вязки, кое-где замша — и все это цвета топленого молока.
Она ловко — попробуй тут не ловко, сапоги-то белые! — перепрыгивала подмерзающие к вечеру лужи, не подозревая, как дико будет смотреться на всем этом бежево-молочном великолепии свежая кровь…
Долго скакать ей не пришлось: Витка, как и в прошлый, раз ждал ее возле «угловой» (недалеко была еще «центральная») булочной в своем низком автомобиле.
Ознакомительная версия.
