— Как вы это делали?
— Это несложно. Мне только требовалось завестись, но в молодости я и так напоминал грозовой шторм. Сосредотачивался на лошади, как на символе и воплощении всех лошадей, которые когда-либо существовали и будут существовать, а потом буквально пронзал ее взглядом. Лошадь поворачивала ко мне голову и подавалась назад, ее глаза округлялись. Потом начинала дрожать, словно ее внезапно накрыла волна холода. В этот момент я открывал шлюзы, и поток энергии устремлялся к лошади. Она вставала на дыбы и ржала, как поступают все лошади, и этот звук пронзал барабанные перепонки. Мне никогда не забыть изумление карабинеров, шуршание их одежды, удары ножен о металл сбруи, когда карабинеры поднимались на стременах, чтобы не упасть. Они никогда не злились. После того как лошади опускались на все четыре ноги, они и их всадники смотрели друг на друга с благоговением. Очень часто, проходя мимо, я слышал, как карабинер спрашивал возбужденное животное: «Что на тебя нашло? Что тебя так взволновало?» И похлопывали лошадей по шее, успокаивая. Больше я так не делаю. Не уверен, что получится. Но луна — такая красивая. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы осчастливить меня. Лицо моей жены, особенно в молодости, было бы идеальным — как у кинозвезды, — если бы глаза не переполняла любовь. Улыбаясь, — Алессандро указал на сияющий диск, взбирающийся все выше по небосклону, — она выглядела такой же прекрасной.
— Поэтому вы никогда ее не покидали, — ввернул Николо.
Алессандро коротко поклонился, на мгновение прикрыв глаза.
— Поэтому и по многим другим причинам, но дело не только в этом. Мои символы, мои параллели, мои открытия не могут воздать ей должное и не могут ее вернуть. Самое большее, что я могу, так это сделать все, что в моих силах, чтобы память о ней сияла. Поэтому осторожно, очень осторожно я ищу все самое нежное, потому что и она была нежной. А теперь взгляни на это противостояние. — Он выпрямился во весь рост и продолжил: — С одной стороны луна, с другой — Рим. Рим и сейчас выглядит как катакомбы огня и будет сиять янтарным светом всю ночь, только к утру добавится белых огней, а янтарными останутся только цепочки уличных фонарей. Но луна, поднимаясь все выше, уже несколько раз сменила цвет. Сначала напоминала костер фермера на поле, рубиново-красная. Потом прошла через множество оттенков оранжевого, янтарного и желтого. И такое ощущение, что она становится все легче и легче, а когда ее цвет уже между кремовым и перламутровым, где-то на полпути к апогею, она напоминает клуб дыма, который вот-вот унесет ветер. Знаешь, что происходит после этого?
Николо замотал головой.
— Она становится белой и крепкой, как лед. Она ослепляет, и ты едва можешь смотреть на нее, и вес возвращается, теперь она напоминает люстру в оперном театре или каком-нибудь правительственном дворце, подвешенную под потолком, сверкающую, тяжелую, под которой люди стараются не стоять. Когда город с одной стороны, а луна прямо над головой, я надеюсь, что не хожу, скособочившись, как датская молочница с одним ведром на конце коромысла, а другим — на голове. В темноте ты видишь два больших источника света: один неподвижный, а второй перемещающийся по дуге. Только утром, когда восходит солнце, ты видишь целых три источника, а позже, когда солнце поднимается выше, два из них гаснут.
— Неправда, — возразил Николо. — Посмотрите. Вот третий. Он еще и шумит.
Алессандро повернулся, увидел огни, движущиеся по извилистой дороге. Идеальное противостояние луны и Рима нарушилось неожиданным прибытием колонны грузовиков и легковушек. В кузове одного грузовика, освещенного фарами другого, ехал духовой оркестр.
— Вот почему Ачерето выглядел покинутым, — догадался Алессандро. — Они помогали Ланчиате. Это место расположено выше и там холоднее. Они, вероятно, работают все вместе на уборке урожая. И везут с собой оркестр.
— Они проедут мимо, — заявил Николо.
— Естественно. Это дорога.
— И что нам делать?
— А что бы ты хотел сделать?
— Так и будем здесь сидеть?
— Если только ты по какой-то причине не захочешь их остановить, — ответил Алессандро.
— Они нас даже не увидят.
— И что? Мы-то их видим.
— Мы будем в темноте. Они проедут мимо.
— И что в этом плохого?
— Не знаю. Получится, что нас не существует, что мы словно умерли.
Алессандро кивнул.
— Я бы выбежал на дорогу и помахал им руками.
— Имеешь право, если тебе так хочется.
— Мне не хочется быть парой глаз в темноте.
— Честно говоря, не понимаю, в чем проблема. — Алессандро пожал плечами. — Скажи мне, минутой раньше Рим и луна сверкали меньшим великолепием из-за того, что ты не мог выбежать на дорогу и помахать им руками?
Николо уже смирился с тем, что им придется наблюдать за проезжающей колонной из темноты.
— Нет. Великолепия у них не убавилось.
— Если на то пошло, — продолжал Алессандро, — расстояние — наше преимущество. Меня это вполне устраивает: наблюдать за колонной из темноты. Пусть проезжают. Наоборот, да простит меня Бог, они проедут, а мы останемся, увидев все, что у них есть.
* * *
Ветер уже доносил до них отдельные слова и строки песни, которые обрывались, как разговор по неисправной телефонной линии, но с приближением грузовика с оркестром и всей колонны музыка стала связной, разрывы исчезли. Оркестранты, игравшие на старых инструментах, мало репетировали, зато выпили несколько больше, чем следовало. Каждый полагал себя виртуозом и выводил свою партию без оглядки на остальных. И хотя дирижер энергично и при этом элегантно размахивал руками, значения этих жестов он так и не удосужился уяснить, и если даже сам он что-то и понимал, то его оркестранты — нет.
Однако музыка завораживала благодаря случайной гармонии, вдруг возникающей в общем диссонансе. Кларнет и металлофон, сами того не ведая, на мгновение или два составляли дуэт, который пристыдил бы оркестрантов Ла Скалы, но потом шли каждый своим путем. Тем не менее все эти звуки, усиленные горным эхом и зачастую несочетающиеся, завораживали старика, который знал, что такие духовые оркестры с незапамятных времен играли на площадях сельских городков при большом скоплении народа.
На скамьях, временно поставленных в кузовы грузовиков, которые обычно использовались для перевозки сена, сидели десятки уставших фермеров и их жены. Один грузовик тянул за собой прицеп, набитый инвентарем, сверкающим в лунном свете. Когда колонна проезжала мимо Алессандро с Николо, сидевших на плоской вершине холма, они увидели человека, который встал, уцепившись за борт.
— Утром ты поднимешь меня вовремя, Бернардо, или пойдешь домой, сукин ты сын.
— Что я могу? — донесся ответ с другого грузовика. — Полная луна сбивает счет времени.
— Эй, что это? — спросил первый мужчина, указывая на плоскую вершину, где сидели залитые лунным светом Алессандро Джулиани и Николо Самбукка. Слово передавалось от грузовика к грузовику, колонна остановилась, оркестр перестал играть. Слышалось только урчание дизельных двигателей.
— Что бы они ни говорили, не отвечай, — шепнул Алессандро Николо, едва шевеля губами. — И не двигайся.
— Почему? Зачем? — запротестовал Николо.
— Чтобы обогатить их фольклор.
— Вы сумасшедший!
— Заткнись.
— Привет! — крикнул кто-то с грузовика. — Мы вас приветствуем.
Когда ответа не последовало, все сгрудились у бортов с одной стороны, и грузовики накренились.
На несколько мгновений фермеры и их жены застыли, как и те двое, что вызвали их неподдельный интерес. Один из мужчин спрыгнул на землю и взобрался на вершину. К Алессандро и Николо он приближался с большей опаской, чем к злому быку. И хотя казалось, что на шаг вперед он делает два назад, каким-то образом он оказался от них всего в пяти шагах.
— Чего вам надо? — спросил он с таким видом, будто они чем-то оскорбили его.
Поскольку ни Алессандро, ни Николо ничего от них не хотели, оставить этот вопрос без ответа не составило труда.
Фермер какое-то время смотрел на них, бормоча что-то себе под нос, потом убежал. Спустившись на дорогу, поделился увиденным:
— Там старик, одетый по-городскому, и юноша. Они ничего не говорят! Точно окаменели!
Народ загудел.
— Направьте на них свет! — крикнул кто-то.
Один грузовик начал разворачиваться, чтобы осветить фарами две загадочные фигуры. Они смотрели на свет, по-прежнему не шевелясь.
— Видите! Я вам говорил! Говорил, так? Все, как я говорил.
— Эй, вы! — крикнул кто-то. — Кто вы? Вы призраки или кто?
Одна женщина заголосила. Скоро к ней присоединились и другие. Грузовик, развернувшийся поперек шоссе, занял положенное в колонне место, и фермеры уехали, истово крестясь.
— Этот случай будут помнить и через тысячу лет, — проговорил Алессандро. — К тому времени мы станем ангелами, дьяволами или огнедышащим драконом… но благодаря нам эта скала обзавелась историей, которая будет передаваться из уст в уста.