— Что ж, пожалуй, это уже ближе к истине.
Она глубоко вздохнула.
— Господи, как же мне теперь хорошо!
— Мне тоже.
— Да, вы самый настоящий прирожденный банкир, n’est-ce pas?[8] — А когда он не сразу ответил, она торопливо добавила: — Я имела в виду ваше пристрастие к точным цифрам и фактам, не более того.
— Да, меня нередко в этом обвиняют.
— Значит, вы в Компьене по делам банка?
Он покачал головой. Интересно, почему ему становится до смерти обидно, когда его считают идеальным банкиром? А такое случается довольно часто. И, в общем, для этого имелись определенные основания — сын известного банкира, сам проработал в банковской системе почти всю свою сознательную жизнь. Более того, обычно это говорилось ему в качестве искреннего комплимента. Так почему же его это так задевало? Может, потому что в этом содержался скрытый намек на его односторонность? Грегорис казалось, что в Компьень его привели узко ведомственные, то есть, иначе говоря, чисто банковские дела и ничто иное.
Но почему узкие? Ведь на самом деле банковская деятельность являет собой, возможно, одну из самых широких областей делового мира. Тогда почему это так его задевало? Вот черт!
Палмер вдруг осознал, что его молчание слишком затянулось.
— Нет, — ответил он. — Не по делам банка.
И продолжил рассказывать ей о событиях того дня сорок четвертого года. Он не успел закончить описание своей поездки по, как ему тогда казалось, заминированной дороге, когда перед их взором неожиданно, будто мираж, предстали плоские крыши и высокие остроконечные башни огромного королевского за́мка Пьерфона. На его фоне деревенька в предместье казалась неестественно крошечной и даже какой-то нереальной.
— Боже мой! — заворожено прошептала мисс Грегорис. — Что это?
— Еще одна страница истории, — произнес Палмер, свернув на обочину и остановившись. — Его в четырнадцатом веке построил Луи Орлеанский, когда королевская семья еще толком не решила, что ей больше нужно: крепость или дворец. Два века спустя в наказание его тогдашнего владельца Луи Тринадцатый приказал снести все, что можно. Затем, уже при Наполеоне Третьем безвестный архитектор откопал, хотя это было весьма нелегко, старые планы и чертежи и восстановил за́мок практически в том же виде, как он выглядел пять веков тому назад.
— И… именно где-то здесь вы… столкнулись с гестаповцами?
— Да, я покажу вам.
— Вы до сих пор помните?
Палмер снова выехал на дорогу и направился к Пьерфону. Какое-то время телефонные столбы и провода заслоняли за́мок, но затем дорога резко свернула влево, извиваясь вокруг холма, на котором возвышался массивный за́мок-дворец, через мост к мощным задним воротам, куда гестаповские машины пытались тогда прорваться. «Бьюик» с резким скрипом тормозов остановился.
— Может, не сто́ит воспроизводить все это в таких реалистических подробностях? — с невинным видом предложила мисс Грегорис. — Зачем снова и снова переживать былое?
— Да-да, вы правы, простите. — Он вышел из машины, попытался по деревьям определить, где и как все это происходило. Жаль, конечно, но полной уверенности по-прежнему не было.
Тут он ощутил, что она пристально наблюдает за ним со своего сиденья в машине.
— Еще раз простите, — извинился он. — Впрочем, вам это все равно ни о чем не говорит.
— Вы многих тогда убили?
— Нет, они почти сразу сдались.
— А своих? Много потеряли?
Он покачал головой.
— Тоже нет. Никого. Это была полностью бескровная операция. Зато в результате нам удалось получить секретные списки с именами чуть ли не тысячи предателей и коллаборационистов.
— Их расстреляли?
На соседнем дереве запела какая-то птичка. Палмер на секунду зажмурился в лучах палящего солнца.
— Честно говоря, не знаю.
Он повернулся к Грегорис. Она уже открыла свою дверь, чтобы лучше продувало, даже выставила свои шикарные ноги наружу. Впечатление было такое, как будто она хотела присоединиться к нему, — даже поставила одну ногу на пыльную обочину, — но потом почему-то передумала.
— Поверьте, мне на самом деле не известно, что с ними случилось, — повторил он. — Собственно говоря, я никогда этим не интересовался.
Несмотря на чудесный день с таким иссиня-голубым небом, что глазам было больно на него смотреть, с изящно отороченными маленькими пушистыми облачками, у Палмера вдруг появилось смутное ощущение, что между ним и его переводчицей происходит что-то не совсем понятное.
Хотя в принципе его это не очень-то должно было волновать. В конце концов, она была всего лишь самой обычной служащей, а он вот уже несколько десятилетий как расстался с мыслью, что подчиненные должны или хотя бы могли любить своего строгого начальника. Для большинства из них он всегда был и останется зверюгой. Но здесь совсем другой случай. Мисс Грегорис не просто служащая, нет, она красивая молодая женщина с потрясающими ногами, и ее мнение о нем приобретало несколько иное значение.
Возможно, скрытое отчуждение между ними стало результатом его воспоминаний о том эпизоде с гестаповским конвоем и коллаборационистами? Причем связано это не с самим эпизодом, а с какими-то чисто личными ассоциациями. Которые почему-то вдруг всплыли в ее памяти…
— Скажите, а у вас, случайно, не было каких-нибудь проблем с гестапо во время войны? — неожиданно спросил он. — Или, допустим, с вашими близкими, родными?
Они ненадолго задержались в Пьерфоне, побродив по дворцовому парку, затем направились в сторону Мориенваля. Там Палмеру надо было побывать в местной церкви — такова была настойчивая просьба Вирджинии, а сразу после этого как можно скорее вернуться в Париж, высадить непонятно почему помрачневшую мисс Грегорис и провести весь вечер одному.
— Нет, — тихо ответила она.
Больше ничего не происходило. Через несколько минут они приехали в Мориенваль и припарковались прямо рядом с той самой местной церковью Нотр-Дам. Для Вирджинии, за последние годы уже несколько раз побывавшей в Европе, эта церковь, в отличие от всех остальных, почему-то представляла особый интерес, и ей очень хотелось, чтобы Палмер лично посетил ее. Интересно, как бы она среагировала на эту, с позволения сказать, экскурсию в таком составе?
В принципе совсем небольшая, церковь, тем не менее, производила впечатление некой массивности, и в ней преобладал скорее романский, чем готический стиль. Три ее квадратных башни заканчивались острыми верхушками, которые еще больше подчеркивали основательность всей конструкции. Палмер повернулся к мисс Грегорис.
— Идете со мной?
— Нет-нет, с вашего позволения, я подожду здесь.
Он медленно зашел в церковь. Внутри она оказалась даже меньше, чем снаружи. Наверное, из-за толщины мощных кирпичных стен. Взял со столика буклет на английском, описывающий историю церкви, положил на поднос пятифранковую монету, бегло просмотрел текст — да, первоначально здание было построено в одиннадцатом веке, а потом множество раз достраивалось и перестраивалось.
Неторопливо подойдя к алтарю, Палмер обратил внимание на надгробные плиты с именами и датами давно покинувших этот мир прихожан. Полную тишину в церкви нарушали только гулкие звуки его шагов. Именно они, наверное, привлекли внимание пожилого священника, который неожиданно появился из какого-то бокового прохода.
— Bonjour, — поздоровался он, подходя к Палмеру. — Anglais, monsieur?[9]
— Нет, американец.
— Понятно. — Старик тут же перешел на английский, но говорил с таким чудовищным акцентом, что понять его можно было только с большим трудом и при большом желании. Священник принялся размахивать руками, тыкая то в ту, то в эту сторону, пытаясь привлечь внимание Палмера к скамьям то на хорах, то в алтаре, при этом непрерывно что-то объясняя. Особенно настойчиво призывал его обозреть своды под потолком.
— Jen ne comprends pas,[10] — мало что понимая, прервал Палмер его словесный поток.
Священник немного помолчал, а затем продолжил, но уже намного медленнее и с частыми паузами:
— Вот этот свод, например… — начал он.
— Своды, — раздраженно поправил его Палмер, переводя его английский на свой, нормальный.
— Благодарю вас. Так вот, эти своды по-своему уникальны. Oui.[11] Двенадцатый век.
— Значит, своды двенадцатого века? — переспросил Палмер, невольно бросая взгляд наверх.
— Нет-нет, что вы?! Начала двенадцатого века, — торопливо поправил его священник, чтобы тот, упаси господь, не подумал, что они более современны, чем есть на самом деле. — Это… это же «стрел-чиды».
— А, понятно, стрельчатые своды.
Крайне довольный, что его наконец-то поняли, старик широко улыбнулся.
