Дина Рубина - Всегда, всегда? (сборник)

Ознакомительная версия.

Увидев меня, женщины остановились, переглянулись. Жертвенная Корова пригорюнилась и как-то подобрала ноги, выставив навстречу бюст, а Царица Савская, тряхнув жерновами серег и браслетов, спросила властно-певуче:

– Слу-ушаю ва-ас?

– Здравствуйте, – сказала я непринужденно, как и было задумано. – Вот, привезла вам рассказ узбекского писателя на русском языке на еврейскую тему.

Вместо того чтобы отослать меня в семнадцатую комнату в конец коридора – регистрировать рукопись – или сказать замороженным голосом: «Ну, оставьте… Учтите, мы отвечаем через три месяца…» – словом, как это делается обычно в нормальных редакциях, женщины переглянулись, причем взгляд Жертвенной Коровы приобрел еще более скорбный оттенок, а Царица Савская пошевелила гусеницей брови и пробормотала:

– Вус?.. Слушаем ва-ас?.. – встрепенувшись и зазвенев, повторила она.

Надо сказать, сочиняя свою представительскую фразу, я как-то не рассчитывала на частое ее употребление, понимая изрядную долю идиотизма, в ней заложенную. Но, тренируясь, я так к ней привыкла, что расчленить или объяснить как-то иначе ситуацию почему-то уже не смогла.

– Здравствуйте, – повторила я громче и аккуратней. – Вот, привезла вам рассказ узбекского писателя на русском языке на еврейскую тему.

Возникла неуютная пауза.

– А с кем он договаривался? – спросила вдруг Царица Савская, подозрительно вглядываясь в меня.

Я растерялась:

– Со мной…

– А вы кто? – таким же тоном спросила она.

– Бухгалтер… – пробормотала я, томясь в дубленке.

– Ну?..

Я разозлилась. Мне все надоело: жара, Москва, тупость здешнего редсостава. Одновременно я вспомнила, что журнал-то еврейский и отвечать здесь, по-видимому, следует вопросом на вопрос.

– Что – ну? – ответила я.

– Он что – тоже бухгалтер? – спросила она недовольно.

– Почему – бухгалтер? – ответила я. – Он писатель. Узбекский.

– Ну, и?..

– Ну, и написал рассказ. На русском языке. На еврейскую тему.

– А чего это он?

– Захотелось, – сказала я, протягивая красную папку. – Извините, я тороплюсь. Здесь адрес автора указан.

– Так он что – ни с кем таки не договаривался? – повторила она, не забирая у меня папки.

Я совсем разозлилась.

– А с кем он должен был договариваться? У вас здесь что – особая система связей? В других редакциях пришел-отдал-ушел, – продолжала я, обнаруживая странную для бухгалтера осведомленность о стиле работы литературных журналов. – А у вас я полчаса топчусь, и меня допрашивают и чуть ли не обыскивают, точно я бомбу принесла! Не нужна вам свежая рукопись – до свиданья!

– Постойте! – полнозвучно воскликнула Савская, простирая длань царственным жестом. – Идемте за мной.

– Зачем?

– За мной! – повторила она и, прихватив со стола пачку гранок, пошла прочь по коридору, звеня, шелестя, постукивая каблучками и покачивая размашистыми бедрами, похожими на деку дорогого итальянского контрабаса.

Я расстегнула дубленку и повлеклась за Царицей по темному коридору. Мы свернули направо, потом налево. «Черт возьми, электричество они экономят, что ли?»

– Осторожно, здесь три ступени вниз! – предупредила Савская с необъяснимой гордостью, точно речь шла о большом мраморном фонтане, выложенном александрийской мозаикой. – Не упадите! – И открыла дверь в квадратную комнатку с двумя окнами во двор, отчего в ней было светло и тихо. Тягуче, душновато пахло яблоками, и почти сразу обнаружился в углу мешок, доверху набитый бледно светящимся «гольденом».

Сердце мое тихо тронулось в груди и закачалось, как маятник бабкиных напольных часов «Павел Буре», непостижимым образом уцелевших после всех войн, погромов, революций и эвакуации… Сердце мое тихо тронулось и закачалось, потому что пять яблонь сорта «гольден» росло во дворе моего деда, в Рыночном тупике Кашгарки – самого вавилонского района Ташкента. Цельнокроеная спина Царицы Савской заслоняла от меня того, кто сидел за столом. Вообще я была укрыта за этой спиной, как от ветра – стеной волнореза.

Царица тряхнула тяжелой бижутерией и сказала на идиш:

– Гриша, хватит лысину чесать. Тут приехала одна счетовод в тулупе, привезла какого-то турка на итальянской подкладке.

– Говори по-русски, – сказал на идиш усталый голос. – Сколько тебе повторять! Мы не знаем, куда эта счетовод захочет стукнуть про шовинизм на местах.

На протяжении этого диалога я растерянно молчала, ибо открытие, что я понимаю идиш, поразило меня… К тому времени прошло лет пятнадцать, как я не слышала вечно препирающихся бабку с дедом, и полагала, что давно забыла этот совершенно не нужный мне язык – бедный скарб в холщовой суме вечного скитальца.

– …Ты не знаешь родного языка! – бушевала бабка. Я сидела с ногами в кресле и лениво отмахивалась надкушенным яблоком: бабка мешала мне читать «Каштанку». «Молодая рыжая собака – помесь таксы с дворняжкой, – очень похожая мордой на лисицу, бегала взад и вперед по тротуару и беспокойно оглядывалась по сторонам…»

– Надо учить родного языка!

«…Изредка она останавливалась и, плача, приподнимая то одну озябшую лапу, то другую, старалась дать себе отчет: как это могло случиться, что она сейчас заблудилась?..»

– Видишь – идут и говорят два идн,[1] иди следом, и слушай, и запоминай каких-нибудь слов!

Однажды в трамвае я предприняла попытку изучить идиш по бабкиному методу. Впереди сидели две старухи еврейки и горестно обсуждали поведение великовозрастного сына.

– Вус махт он сейчас? – спрашивала одна.

– Он гебросил ди арбайт, – скорбно отвечала другая, на что первая в сердцах воскликнула:

– А за мерзавец!

Я поднялась и выскочила на следующей остановке. Нет, я не хотела изучать этот свой язык. И искренне полагала, что не знаю его.

Однажды, впрочем, я гоняла по улице, и бабка крикнула из окна, чтоб я сбегала к тете Риве, попросила стакан постного масла. Тетя Рива, маленькая пучеглазая старуха, жила с дочерью в соседнем узбекском дворе, в комнате на балхане. Взобравшись по ветхой деревянной лестнице и вызвав тетю Риву, я выпалила бабкину просьбу, приплясывая от нетерпения, так как бабка отозвала меня в разгар игры.

– Подожди, – сказала старуха и пошла в глубину прохладной комнаты.

Балхану увивал виноград, щекотал зелеными усиками мои голые ноги. По рассохшимся деревянным перилам лениво ползали осы.

– Муся, – послышался голос тети Ривы, – тут прибежала Рахилина Динка, просит масла, а у нас самих осталось на дне бутылки.

– Ну, нет, так скажи – нет, – ответил Мусин голос.

Я сорвала виноградные усики, сунула в рот и скатилась с лестницы.

– Эй, погоди! – окликнула меня старуха сверху. Она держала стакан, на треть заполненный маслом. – Куда же ты?

– Но вы сказали, что нет масла!

Кислота виноградных усиков вязала челюсти.

Старуха прищурилась удивленно:

– А ты что – понимаешь идиш?

Я покраснела, пробормотала что-то и ринулась в калитку…

…Однако сейчас я понимала все, я ничего не забыла – ни словечка, ни интонации. То, что всегда казалось мне чуждым и совершенно бесполезным, оказывается, цепко жило в глубинах подсознания. Я стояла в спешно застегнутой на свету дубленке и молчала.

Наконец Царица Савская отступила, и я увидела перед собою очень пожилого человека с изможденным лицом и обширной лысиной, по которой гулял яркий солнечный блик от окна. Этот смиренный нимб над изможденным лицом, мятым, как перезревший огурец, придавал человеку сходство с каким-то святым великомучеником. Великомученик сидел за столом, подперев телефонной трубкой седую скулу, и грыз яблоко «гольден». На тарелке перед ним высилась стопка привлекательных на вид бутербродов. Великомученик уставился на меня, надкусил желтый бок «гольдена» и ласково сказал:

– Слушаю вас…

Понимая, что сейчас в третий раз произнесу идиотскую фразу собственного изготовления и чувствуя полное свое бессилие и обреченность шальной белки, крутящей колесо, я глубоко вздохнула и сказала:

– Принесла рассказ. Узбекского писателя. На русском языке, на еврейскую тему.

Великомученик прожевал кусок и так же доброжелательно спросил:

– А с кем он договаривался?

Обморочная тошнота подкатила к горлу.

– Со мной, – тихо проговорила я, обалдевая от жары.

– А вы кто?

– Бухгалтер… – По-моему, у них в редакции все еще топили батареи.

– Это хорошо, – он склонил голову набок, убирая лысину из-под сияющего нимба, повертел огрызок яблока, проверяя, не осталось ли на нем сочной плоти, наконец выбросил огрызок в урну под столом и спросил приветливо: – А узбек тоже бухгалтер?

– Почему – бухгалтер? – цепенея, возразила я. – Он писатель.

– Ага… – Он с интересом разглядывал мою дубленку. – И как же он там прижился, узбек – на севере?

– Почему – на севере? – тупо переспросила я. – Ташкент же – на юге.

Ознакомительная версия.