И когда она подарила дервишу золотой браслет в качестве платы за передачу послания, она поняла, что совершила ошибку. Она осознала, что проявила небрежность, пошла против совета, когда слуги сообщили ей, какое мерзкое действо сыграл этот браслет, как он посмеялся над ней, над ее подарком. Говорили, что этот бес (или ангел?) завещал неприязнь к этому металлу со времен прадедов, первых аль-Моравидов, завоевавших джунгли, они призывали к аскетизму и вели кампании против рабов золотой пыли и идолопоклонинков. А что касается вождя, то он питал вражду к этому, поскольку полагал, что оно сыграло роль в крахе всех его усилий под действием джиннов, которых все коренное население Центральной Сахары считает изначальными владельцами и хозяевами золота. И если металл погубил Темет и имама, как погубил до этого тысячи жителей Южной Сахары, то ее потеря явилась к ней через другие врата, не через золотую пыль. Ее утрата происходила из ее смятения перед выбором одного из двух мужчин, из ее колебаний, которые шайтан-дервиш обозвал «убийственным сомнением» перед двумя противоположностями. Она привязалась к чувствительной птице, певшей в груди Удада, и не спускавшейся ниже близлежащих небесных вершин. А в Ухе она полюбила достоинство аристократа, мужество воина. Она поддалась на его качества, будучи по происхождению азгеркой, принцессой с присущими ей гордостью и высокомерием. Азгерская кровь, принадлежность к племени «Урагана», по линии своего отца, ведущего оттуда свой род, толкали ее в сторону Ухи, его гордая личность притягивала ее к нему грубой пальмовой веревкой, железной цепью. В то же время происхождение ее по материнской, абиссинской линии, скрытой, но дышащей вольностью, понуждало ее увлекаться райским садом свободы, простором искренности, миражом кокетства, ее привлекали вечность и свобода, трели поэзии, тоски, райского песнопения, выразителем которых был любимец гор Удад, в груди которого мерцало сокровище света.
Она разобралась в этой двойственности только недавно. Корни этой двойственности обнажились лишь теперь. Она не ожидала, что этот гибрид заговорит у нее в душе подобным языком. Не ожидала, что взыграет в ней голос крови, голос рода и происхождения, взыграет так неистово. Она пренебрегала существами, спящими в укромных уголках сердца, во мраке сосуда, и не думала, что эта маленькая клетка может скрывать в себе, в своих ребрах всю Великую Сахару. Она не ведала, что в этой клетке может таиться сокровище из противоречий, нестираемых записей воспоминаний, уже вроде бы забытых. Здесь крылись истоки ее растерянности. Отсюда начиналось ее убийственное сомнение. Здесь чудесное огниво высекло искру опасного риска.
Она была свидетелем краха в течение ночи. Идеал рухнул, гордый монумент развалился враз. Безумный диалог. Танец прощальный. Непокрытая голова. Обнаженный стыд. Мерзка немощь. Отвратительный раскрытый рот, неестественные уши, обвислые, как уши молодого осла. Два диких, покрасневших глаза. Окровавленное израненное лицо. Все это совершилось в одну ночь. Во вторую половину ночи вожделения, в праздник. Лисам был разорван, обнажилась суть. Хиджаб сгорел, нагота была неприкрыта. Сосуд предстал въяве. Фигура, обманувшая ее, и захваченная ею. И эта посуда ее очаровала, она даже не знала цвета жидкости. Маска высокомерия скрывала от нее другое лицо рыцарского стана. Лисам скрывал легенду. Лисам создал легенду. Теперь она уразумела, в чем секрет лисама. Она увидела оправдание усилиям, которые он изобрел. Обнаружила скрытую мудрость, что заставила предков придумать эту маску. Сокрытие позора — гигантский труд для всякой твари, желающей уважать себя. Это естественный труд для всякого мужчины, желающего скрыть свою наготу и уважать свою плоть. До сего дня она была не в состоянии лицезреть другую, искаженную маску, которую скрывал величественный лисам, пока он был не разорван. Она узрела, что убогие клочки ткани скрывают уязвленную гордость, дьявольскую гордость, вводящую в заблуждение. Именно эта гордость обманула ее, сокрыла от ее взора истинного Уху. Того, кто сбил ее с пути, заставил ступить одной ногой на судный путь — лезвие, а второй — сделать шаг по другому роковому пути. Гордость — это хиджаб. Завеса души, духа, истины. Дервиш постоянно говорил об этом хиджабе, однако его никто не понимал. Она поняла его только что. Дервиш — ангел, предупреждал о нем народ, но народ не внимал ему. Было просто невозможно, чтобы люди услышали его, потому что они все носили в своих душах ту же маску. Он на души свои натягивали этот лисам. Дервиш — первый, кто сообщил ей ужасную весть, когда явился к ней с окровавленным клочком ткани. Именно он сказал ей, что Уха убедил Ахамада отделить ему душу от тела удушьем. Он избрал удушье, чтобы не поранить плоть, свой сосуд, эту пустую посуду. Клетка больше нравилась ему, он предпочел ее светлой птице. Эта ересь Ухи — подпасть под очарование пустого сундука, предпочесть его птице света. Так возвестил ей о смерти дервиш, с этакой жестокостью прочитал он женщинам свою весть.
Сейчас, после того как она лицезрела исковерканное тело, она поняла, что дервиш был прав. Она почувствовала головокружение, ее всю прошибло потом, всю ее плоть. Она зашаталась, так что рабыне пришлось схватиться за нее и поддержать. Она побежала прочь от этого зрелища. Спотыкалась на щебне, упала и ее затошнило. Слуги отнесли ее в дом, старухи всю ночь бодрствовали у ее изголовья. После восхода солнца ее навестил султан, и в глазах его она прочла кое-что. В его взгляде прочла она печаль, сочувствие, утешение. Он сказал ей мысленно, что она начала жизнь, заплатила цену за свой выбор. Во взгляде его она прочла, что он не желал побуждать ее к выбору, потому что не желал вести жизнь вместо нее, от ее имени. Она начала осознавать, в чем смысл ее выбора, ее замешательства, вообще — ее жизни.
Однако рок над ней не смилостивился.
Он избавил ее от иллюзии, но взамен ее не преподнес истины. Он освободил ее от Ухи, однако не привел к ней Удада. Он не спустил ей Удада с небес на землю. Трое суток подряд она готовилась ко встрече. Мечтала об ореоле света, о создании, свободном как воздух, об отважном горном баране, несущем знак свободы над головой, с просветленным ликом, сиятельным нимбом, чтобы броситься ему навстречу, исповедаться в том, что сотворил с ней выбор. Выбор — борьба противоположностей, двух соперников, которых она получила в наследство от своей породы, завещанных ей кровью, той двойственностью, что рождает помесь, нечистокровность. Она ему, конечно, расскажет о шайтане высокомерия. О хиджабе гордости, который ввел ее в заблуждение и долго вел по жизни. Она преподнесет ему радостную весть тоже. Она скажет ему, что с Ухой все кончено. Все кончено в ее сердце, еще до того как это было закончено в колодце. Она вырвала его из своей груди, пусть он и выиграл пари. Она избавилась от иллюзии. Освободила себя от убийственного сомнения и колебаний. Она наконец сделала выбор. Она избрала его, пусть он и не залез туда. Даже если он и проиграл это пари. Однако… Однако дьявольские сплетни в коридорах дворца лишали ее радости. Слухи передавались языками любопытных рабынь, от которых ничего на свете не скроешь. Потом все эти перешептывания приняли вид злостных намеков. Она слышала, как они шептались тайком, будто Удад не вернулся. Не вернется. Невозможно, чтобы он вернулся. Говорили, что все мудрецы прекрасно знают, что подъем на неприступную гору — совсем не то, что спуск с нее. Подъем на вершину не означает спуска с нее тем же путем. Все это доходило у них до отвратительных форм, утверждений, которые казались ей ересью. Они решительно утверждали, что во всей истории Центральной Сахары не было случая, чтобы какая-нибудь тварь господня забралась на вершину и потом вновь спустилась с нее назад. Подымающийся на вертикальные скрижали — считай, потерян. Пропадет. Вокруг вершины — покров тайны. Вершина господствует над жерлом тьмы. Кто добрался до жерла и лицезрел тьму — пропадет и сгинет. Именно это разносят злые языки, джинны. Бесы, бесовки, служанки, эти злые гурии дворцов. Слуги дворцовых шайтанов.
Температура снизилась. Лихорадка отступила. Дело пошло на лад. Она собиралась с силами и в конце концов встала на ноги. Пригласила предсказателей посоветоваться. Все они отговаривались тем, что не знают Центральной Сахары. Они действовали по уговору с остальной свитой, скрывали от нее правду об этой горе. Она горевала, что Темет нет с нею. Приказала позвать дервиша. Поначалу он не являлся. А в конце концов, явившись, сказал своим непонятным языком:
— Узревший рай, не вернется в загон для люда.
Этот язык дервиша всегда приводил ее в раздражение, не только эта его фраза. Она обрушилась на него во гневе:
— Что, неужели джинны полновластные хозяева вершины? Неужто джинны владеют горой? Вся Сахара — родина джиннов. Они рыщут повсюду.
