Весьма надежные источники проинформировали меня, что Тед недавно отказался от предложения занять место ректора Принстонского университета. Это дает мне право предположить, что Ламброс в конечном счете вполне может перебраться в наш собственный ректорский особняк, о чем Гарвард, скорее всего, ему недвусмысленно намекнул. Мысль об этом возбуждает меня, наверное, не меньше, чем самого Теда.
А еще забавно наблюдать, как некоторые из наших парней заискивают перед этим человеком, которого они едва замечали, пока учились на одном курсе.
И я должен заявить об этом хотя бы самому себе, и мои дневники это подтвердят.
Я всегда знал, что Ламброс — победитель.
Амфитеатр, где проходила лекция Джорджа Келлера о внешней политике, не смог вместить всех желающих.
Менее чем за сорок пять минут он в сжатом виде представил анализ всех проблем в области международных отношений. Таких, как отказ от применения ядерного оружия в мире или вопрос о том, кого Белый дом поддерживает в Центральной Америке и почему. Он рассказал о сложных и загадочных хитросплетениях в поведении ближневосточных правителей, а также вкратце охарактеризовал новых кремлевских лидеров.
Мастерскими, точными мазками он нарисовал картину всей мировой политики.
Когда слушателям дали возможность задавать вопросы, один из выпускников поинтересовался у Джорджа, что он думает по поводу новой книги Тома Лейтона «Князь Тьмы», где говорится о вероломстве Генри Киссинджера, которое проявилось в таких делах, как вторжение в Камбоджу, амнистия Никсона и даже прослушивание разговоров собственных сотрудников.
Джордж был явно возмущен, услышав подобные нападки в адрес человека, которому он лично был многим обязан. И он встал на защиту своего давнего наставника, произнеся яркую и вдохновенную речь.
И когда весь выпуск начал было аплодировать, кто-то из заднего ряда выкрикнул:
— А как насчет войны во Вьетнаме, доктор Келлер?
— А что именно, сэр? — невозмутимо откликнулся Джордж.
— Какое объяснение вы с мистером Киссинджером можете привести в свое оправдание, когда тянули с началом переговоров, что вылилось в многочисленные жертвы с обеих сторон?
Он ответил спокойно:
— Это неправда. Целью наших переговоров в Париже было как можно быстрее завершить вооруженный конфликт ради спасения жизней.
Но тот человек не удовлетворился таким ответом.
— А как насчет ковровых бомбардировок на Рождество, когда вы уничтожили такие цели, как госпиталь в Бах-Маи?
В публике явственно нарастало ощущение неловкости. Джордж сохранял невозмутимость.
— Сэр, бомбардировки, о которых вы говорите, были необходимы и, по-моему, оправданны, так как доказали Северному Вьетнаму, что мы настроены решительно. Попадание в госпиталь было всего лишь трагической случайностью.
— А вам не кажется, что вся эта проклятая война была ошибкой?
Вопрос этот, похоже, скорее удивил Джорджа, чем рассердил.
— Я не понимаю, почему вы с такой настойчивостью задаете свои вопросы, когда речь идет о событиях, давно канувших в Лету.
И тогда мужчина спросил:
— У вас есть дети, доктор Келлер?
— Нет, — ответил Джордж.
— Наверное, если бы они у вас были и если бы вашего единственного сына убили в Юго-Восточной Азии — по причине, которую вы до сих пор не можете объяснить, — вы бы тоже задавали подобные вопросы, даже десять лет спустя.
Весь зал одновременно ахнул.
Джордж помолчал немного и затем произнес тихим голосом:
— Честное слово, простите, что я ввязался в дискуссию на тему, которая является для вас личной трагедией. Мне кажется, я выражу мнение всего нашего курса, если скажу, что мы искренне разделяем ваше горе.
— А как насчет чувства вины, доктор Келлер? Неужели вы действительно можете спать по ночам спокойно, имея столько всего на своей совести?
Джордж не утратил самообладания. Выдержав небольшую паузу, он сухо произнес:
— Думаю, на этом мы закончим наш семинар.
Никто уже не хлопал. Все были слишком огорчены.
Мужчина, задававший вопросы, молча удалился, обнимая свою жену.
7 июня 1983 года
У Джорджа был такой плотный график работы, что мне пришлось срочно везти его в аэропорт, чтобы он успел на пятичасовой самолет в Вашингтон. Он молча сидел в машине, пока я с ревом несся по Сторроу-драйв. Джорджа явно контузило от взрыва эмоций, который ему устроил тот тип.
Я старался расшевелить его, говорил, какая у него получилась блестящая лекция. Похоже, это его не слишком утешало.
Я так быстро вел машину, что мы приехали в аэропорт чуть раньше, поэтому у нас осталось несколько минут, чтобы посидеть в ВИП-зоне авиакомпании «Американ эрлайнс». Джордж заказал по двойному скотчу каждому из нас. Увидев, что я не дотронулся до своего стакана, он и его опрокинул. Расстроен он был ужасно.
В некотором смысле я чувствовал себя немного виноватым. Ведь это я уговорил его приехать на встречу выпускников и обещал всеобщее поклонение. И вот теперь он уезжал в удрученном состоянии, думая, будто «все в Гарварде до сих пор меня ненавидят». Я пытался убедить его в обратном. Говорил, что весь наш курс в восторге от его успехов. Вот я, например, просто восхищаюсь им.
В ответ он горько рассмеялся и заметил, что многие им восхищаются, но никто по-настоящему его не любит. Я даже помню слово в слово, как он тогда сказал: «Возможно, у меня есть талант добиваться успеха, но дружить я совсем не умею».
Я предположил: наверное, он еще не оправился после развода. Джордж все отрицал. А потом, после того как заказал еще выпить, он сказал мне, что супружеская жизнь его развалилась по той же причине, по которой он не завел себе друзей, пока учился. Он слишком эгоистичен.
Он посмотрел на часы, встал, и мы пошли с ним туда, где происходила регистрация и посадка на самолет. Постояли немного у прохода на рейс, а потом он отправился к себе — помогать править миром. На прощание он сказал слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Эндрю, когда ты будешь писать обо мне в своем дневнике, никогда не утверждай, будто я — счастливчик».
По традиции во время сбора выпускников самого выдающегося музыканта курса приглашают хотя бы одно отделение концерта дирижировать оркестром «Бостон попс»[83].
Например, в 1964 году за пультом стоял Леонард Бернстайн, выпуск 1939 года, который весь вечер руководил исполнением собственной музыки. В 1983 году подобная честь была предоставлена Дэниелу Росси, выпуск 1958 года.
Огромные трубы органа, возвышавшиеся над сценой «Симфони-холла», были празднично украшены розовыми и серебристыми флажками, зал внушительных размеров заполнился исключительно выпускниками Гарварда, учившимися на одном курсе.
Стоя за кулисами, элегантный в своем фраке, идеально причесанный (даже с легким гримом на лице, чтобы никто не думал, будто он вечный вундеркинд), Дэнни вдруг осознал одну вещь, которая его потрясла.
За всю свою жизнь он еще ни разу не выступал перед аудиторией, которая имела бы для него такое значение.
Единственное, о чем он вспомнил в сей краткий миг вечности, так это о том, что во время учебы в Гарварде, несмотря на все свои музыкальные достижения, он был никем для однокурсников. Он ведь не добивался спортивных побед. И ни с кем не общался. Даже у противоположного пола сначала совершенно не пользовался успехом. Он был обычным занудой.
И даже четверть века спустя ему по-прежнему очень горько из-за жестокой расправы, которую сокурсники учинили над его инструментом.
И вот колесо судьбы свершило свой оборот. Те, кто насмехался над ним тогда, преследовал его или просто не замечал, теперь сидят в концертном зале и ждут.
Он вышел на сцену.
Поднялся за дирижерский пульт, медленно поклонился публике, затем повернулся к оркестру и поднял дирижерскую палочку. Наступила полная тишина.
Вначале прозвучала сюита из балета «Савонарола». Правда, для части слушателей эта музыка оказалась немного сложной. Но ее автором был сам Дэнни Росси, а потому все внимали с огромным почтением.
Однако затем оркестр заиграл то, что все с нетерпением ждали, — попурри на тему песен из «Манхэттенской Одиссеи». И всякий раз, когда одна мелодия сменяла другую, слушатели начинали аплодировать и подпевать.
Самую большую овацию вызвала, конечно, «Всех звезд на небе не хватает» — хотя и не совсем законный отпрыск выпуска, но, по крайней мере, усыновленный ребенок.
Когда Дэнни закончил дирижировать, он повернулся и посмотрел в зал. Все сокурсники вскочили со своих мест, абсолютно все. Кричали «браво!» и аплодировали.
А потом кто-то крикнул:
