- Не хочу! - кричала она, ударяя его в лицо ногой, с которой соскочил бисерный тапок, и она босой стопой ткнула его в глаза. - Ненавижу!…
- Но прежде чем убить себя, убью этих мерзких тварей, которые отнимают тебя у меня… Убью щелкопера, возомнившего себя Буниным. Столкну его с платформы под поезд метро… Твоего старика-импотента загоню в газовую камеру, а потом сожгу в крематории… И тогда я уйду под музыку Вагнера… Раствори окно и услышишь, как я улетаю в Валгаллу…
- Ты мне омерзителен!… Ты ползучая скользкая гадина!…
Он поднялся и ударил ее кулаком в лицо. Оглушенная, она отлетела назад и упала спиной на кровать. Он подошел и сверху еще раз что есть силы ударил в разлетающиеся брови, гася в ней свет, вбивая голову в подушку. Распахнул халат, закатал наверх кружевную рубаху, так что стали видны выпуклые, с лиловым пигментом, груди. Расстегивал на своих брюках ремень, глядя на ее наготу. Бормотал:
- Люблю, моя драгоценная… Жить без тебя не могу…
Он насиловал ее зверски, долго, прерываясь, желая продлить наслаждение. Вторгался в нее, словно желал разорвать, выкорчевать ненавистный плод, пронзить в глубокой утробе и изувечить:
- Люблю тебя… Уедем с тобой… Только ты и я… Никого…
Зеркала отражали сцену насилия. Он вертел головой, видя, как вокруг, близко, бесконечно удаляясь, мужчины насилуют женщин, и те, раскинув руки, безмолвно сотрясаются от ударов. Наклонялся, целовал ей соски, впивался в соленые от крови губы. Погружался в нее жестоко и страшно. Неудержимый огненный ком прокатился от хрипящего горла к свирепому ненасытному паху и влился в нее расплавленной шаровой молнией. Он захлебывался в клекоте:
- Вот теперь это мой ребенок!… Окрестил его моей спермой!…
Медленно одевался. Смотрел на нее, бездыханную, чувствуя, как растворяется в ней его семя.
Вышел из подъезда. Неожиданно горлом пошла кровь. Стоял у замерзшего водостока, харкал кровью, выплевывал на снег красные сгустки. Подцепил горсть снега и стал есть, остужая лопнувшую кровоточащую жилу.
На улице было светло, морозно. Над крышами стоял пушистый, белый шар света. Под этим белесым, с размытыми очертаниями, шаром шли люди. Все в одну сторону, несли на плечах увязанные веревками елки. Было странно смотреть на это торопящееся людское множество, будто где-то поблизости рубили еловый лес и люди подхватывали упавшие деревья, утаскивали их с вырубки.
Саблин несколько часов кружил по городу, как кружит зверь, путая следы, делая скидки и петли. В его походке была упругость, в глазах неутомимое слежение, ноздри порозовели от холода, ловили запахи бензина, еловой хвои, теплого хлеба. Среди этих летучих дуновений ему чудился парной, сладкий дурман спальни, горячий дух терзаемого тела, запах семени, пота и крови. Совершая круги среди каменных кварталов, он вновь неудержимо стремился на эти влекущие запахи. Оказался на Сретенке. Нырнул в подворотню к знакомому подъезду.
Вечерело. Морозная Москва переливалась перламутровыми сосульками, слюдяным блеском окон. Была похожа на глазурованный изразец, печатный пряник, прозрачный леденец на палочке. Саблин затаился в дальнем углу двора, у заметенного снегом автомобиля, поджидая добычу.
Черная «Волга» затмила прогал подворотни, осталась на улице, не стала въезжать во двор. Марк Солим появился в тяжелой меховой шубе, с пышным енотом на голове. Направился к подъезду грузной походкой, в которой можно было угадать удовлетворение от удачно проведенных, полезных встреч, ленивое предвкушение домашнего уюта, отдыха, приятной праздности. Саблин гибко выскользнул из укрытия и встал у него на пути.
- Низкий поклон дражайшему родственнику. - Саблин поклонился, прижав руку к сердцу. - Проходил мимо, дай, думаю, родственничка навещу.
- Я же просил тебя, Рудольф, уведомлять меня звонком. Сейчас я устал, не расположен к общению. Хотел отдохнуть, а потом надиктовать Елене статью для «Правды».
- Правда не истина. А что есть истина? - Саблин, не обижаясь на нелюбезность Марка, рассматривал его пышную седину, крупный нос, мягкие, выпуклые губы, в которых было что-то от печального верблюда Сахары.
- Ну если уж пришел, то зайдем. Но, видит бог, ненадолго.
- Да нет, Марк. То небольшое сообщение, с которым я к тебе забежал, ты вполне можешь выслушать здесь, во дворе. Потом подымешься к себе, уютно устроишься на диване под картиной несравненного Шагала и обдумаешь сообщение, если, конечно, оно заслуживает внимания.
- Что за сообщение? - поморщился Марк, сделав несколько недовольных движений мягкими верблюжьими губами.
- Видишь ли, я раздумывал, прежде чем к тебе заявиться. Сообщение не из приятных. Я оказываюсь дурным вестником. Гонцом, который доставляет скверную новость, а таким, как ты знаешь, в древности отрубали голову. Но я твой родственник, многим тебе обязан. В жестокую минуту ты встал рядом, вытащил меня из ужасной ямы. Хотя и не совсем бескорыстно. Как бы в обмен за это получил Елену. Но у нас запрещена торговля людьми, и Елена вышла за тебя добровольно. И все-таки остался некоторый привкус сделки, не правда ли? Я в долгу, но долг мой отчасти оплачен?
- Ты бываешь ужасно говорлив и утомителен. К чему ты клонишь? Или говори, или я поднимусь наверх.
- Да, ты поднимешься в свою уютный дом. Выпьешь долгожданную чашку чаю. Из саксонского фарфора. Елена принесет тебе чай в кабинет. Принимая чашку, поцелуешь ее теплую руку. «Спасибо, моя прелесть. Не звонил ли кто из членов нашего домашнего «кружка»? Мне должен был позвонить Ардатов. У него была встреча с Исаковым. Они должны были написать рецензию на статью Гришиани. Кстати, я хочу показать тебя Миазову…»
- Прощай, я устал. Приходи в другой раз…
- В том-то и дело, Марк, что другого раза может не быть. «Другой раз», который ты имеешь в виду, был в прошлый раз, а сегодня «последний раз», и я пришел, чтобы доплатить ту часть долга, что остался должен. Не люблю оставаться в долгу. Лучше имение заложу, любимого коня продам, последнюю рубаху спущу, а долг отдам.
Теряя терпение, Марк сделал шаг к подъезду.
- Отойдем чуть в сторонку, а то мы на виду. Дело крайне важное и крайне секретное. - Саблин потянул за рукав Марка, отводя в глубь двора, где по стене спускался водосток, полный льда. Ледяная, застывшая в раструбе, глыба переливалась, словно перламутровая раковина. - Ты собираешь свой непринужденный «кружок». Вы упражняетесь в изысканном красноречии, импровизируете этюды на тему: «Скульптура Сальвадора Дали», или «Кофейное зернышко бедуина». И попутно с этюдами решаете множество государственных дел. Продвигаете свои кадры в прессу. Наводняете своими сторонниками общественные организации. Смещаете неугодных лиц. Ненавязчиво внедряете в головы наших недалеких вождей те или иные проекты, отчего неуклюжий корабль государства чуть-чуть меняет курс, отклоняется на несколько градусов. И уже плывет не на Полярную звезду, а на Кассиопею. Не на пятиконечную, а на Звезду Давида, у которой шесть золотых лучей. Ваш еврейский заговор законспирирован под домашний кружок, где Елена разносит чай, а ты в розовых трико играешь на лютне. Но так случилось, что в ваш тайный кружок пробрался агент. В ваш заговор проник заговорщик из совсем иного кружка. И что самое удивительное, ты сам его ввел в свой дом. Ты заставил познакомиться с ним Елену, заставил очаровать его. Думал, что обольстил его, запутал в своей золотой паутине, отвел ему какую-то, тебе одному известную, роль. Но ты просчитался. Ты ввел в свое общество не начинающего, наивного, падкого на похвалу писателя, а агента, который служит совсем иной идее, молится совсем на иную звезду. Коробейников - агент иного, русского, заговора, который тайно сопротивляется вашим еврейским затеям…
Марк Солим смотрел на ледяную глыбу, переливавшуюся в водостоке. На нежно-розовое, зеленоватое, чудно-голубое мерцание. Ему казалось, что стоит стиснуть зрачки, устремиться душой в таинственный, застывший на льду перелив, и он утратит телесность, протечет сквозь перламутровое свечение льда, пронырнет в лазурь, в изумруд, в румянец и вынырнет по другую сторону бытия, в иное пространство и время.
- Мы с Коробейниковым сблизились, стали почти друзьями. Я приоткрыл ему мою душу, а он приоткрыл мне свой «заговор». Он член тайной организации русских, ее идеолог и исполнитель. Их несколько сотен, законспирированных в разных слоях общества. Они есть в Церкви: он познакомил меня с протоиереем отцом Львом, разрабатывающим религиозные основы еврейского, масонского заговора. Они присутствуют в авангардной футурологии и науке: его друг архитектор Шмелев носится с идеей «русского коммунизма», очищенного от евреев. Они есть в среде художников, исповедующих языческие, первородные ценности. Среди писателей, раздраженных засилием евреев в культуре. Его поездки по военным объектам кончаются не только написанием репортажей и очерков, но и вербовкой новых членов из армейских кругов. Так, вернувшись с аэродрома дальней авиации, он завербовал в свое тайное общество командира ядерного бомбардировщика, что открывает возможность для ядерного шантажа. Находясь на Дальнем Востоке среди моряков, он завел знакомства в корпусе морских пехотинцев, а эти отъявленные головорезы способны штурмовать любой плацдарм, включая Кремль. Это тайное общество, по его словам, патронируют крупные персоны политики, такие как Косыгин, Суслов, маршал Гречко, которые, не мне вам рассказывать, находятся в тайной конфронтации с Брежневым, Громыко, Андроповым…
