Ознакомительная версия.
— Вы много пили?
— А то...
— И фиксались по-черному, — добавил Юраш, задирая рукава пижамы и показывая исколотые руки. — Ну он и глот! Каждый полчас ширлавку вытаскивал, мазаться...
— Вот в этом и вся беда, это все сгубило. — И Нугзар опять пожалел, что не удержал Сатану, наоборот – послал его, одного, с этими птенцами... Со вздохом спросил: — Тут, в тюрьмах, много наших?
— Наших — это каких?
— Русских, грузин, армян, молдаван, украинцев... Советских.
— Полным-полно. Кто тут, кроме них, разбойствует и грабит?
«Ничего, значит, среди своих будет, займет свое место... Вот если одни немцы, а он — без языка, тогда худо... А так — устроится, не впервой... Эх, жаль, не успел ему про азил рассказать!.. Хотя при таком разбое и мародерстве никакой азил не поможет... Значит, я могу стать Кокой Гамрекели! — вздулась старая мысль на новый лад. — Паспорт чистый, с визой... правда, на Францию... но виза на Францию лучше, чем вообще без визы, как у меня...»
Ребята сидели молча, подавленно ковырялись в карманах, царапали стол и курили. Их положение было тоже незавидным. Потом Васятка сказал:
— Легко сказать — побег! А куда бежать-то? Где место, гельды? Немцы всюду выловят, ищейки, ебаный кебан, годами дела ведут, не забывают... Вот у Юраша случай был — он на диско кому-то мауль[139] намылил, так его три года искали — и нашли. Штраф пришлось цален[140].
— И пердупеждение, — с трудом выговорил Юраш.
— Есть у вас тут родственники? — Нугзар вспомнил, что в Тбилиси все тотчас уезжали к родичам в деревни.
— Все в Дюсике. Нас там — о-го-го!.. Бабка с дедом, четверо их детей да штук десять внуков. Еще танты, онкели... Не счесть... — ответил Васятка и начал вслух прикидывать, куда можно убежать: у Любки Шнайдер хахаль появился, не пустит, Лизка Геббельс замуж вышла, у Малого не дом, а там-тарарам, Ванька Шварц жил один, но теперь у него фройндинка объявилась, Марленка...
— Не, Марленка не его фройндюшка, а Джумы Косого, — возразил Юраш.
А Нугзар думал, что за человек этот Кока Гамрекели, чье имя он напялит на себя завтра, когда пойдет на «Кристи» — идти больше некуда...
«Без звания, без имени, без роду и племени, без денег и шансов...» — опять стали дробиться мысли. Не хуже ли эта зона тех, где он сидел? Там, по крайней мере, все было ясно. А тут, кроме тоски и одиночества, ничего нет — это он успел понять, когда прошли первые восторги и жизнь стала разворачиваться тылом и изнанкой.
Пока немрусы названивали кому-то: «Не, на одно вохе[141], не более... Я и Юраш... Були ищут...» — Нугзар полез украдкой в шкаф и, не вытаскивая оттуда паспорт, стал смотреть на фотографию. Лицо не похоже на гадину или педика... Хороший парень, студент, Кока Гамрекели, внук кремлевского гинеколога, получил в наследство марку, живу в Париже, приехал на «Кристи»...
Тут Васятка бросил трубку:
— Ну, козел, ты у меня поблеешь... — И хлопнул Юраша по плечу. — Вспомнил! У меня же тетка двоюродная в Баварии, в Мюнхике живет... Может, туда дернуть? У нее перекантоваться?
— Сколько прокантуешь? День-два? — безнадежно отозвался Юраш. — Да и пиво у них поганое, кислое...
— И то верно... Вот же ёб же... Если б он не попер к сумке — мы бы все сбежали, ей-богу!
— Куда? В комнату к кокону? Вас бы взяли через полчаса, — поморщился Нугзар, исподтишка проверив, на месте ли альбом, и шаря по карманам в поисках телефона переводчика, переводившего статью из каталога... «Кристи», марка... Надо идти!.. Нугзар не очень представлял себе, куда и зачем, но его охватил азарт, в нем заурчал мотор, движок, который сам собой включался при виде стены, ямы или тупика.
Он спросил, есть ли возможность связаться с Сатаной — тому будут нужны адвокат, передачи, деньги.
— А хрен его знает... В участке телефон есть, а где сам Сатана — кто ведает? Ты чего, сам туда сунуться хочешь? Не ходи, Нузгарь, погоришь...
— Но его нельзя бросать без помощи.
— Это конечно, — уважительно посмотрели на него ребята и вернулись к невеселым расчетам: к Алешке Валленбергу нельзя — там родители злые, как хунды, к Ленке Гаук ход заказан — они ее раньше тянули, а потом на Лизку Геббельс перекинулись. А Лизка замуж вышла и ключ от хаты у них отобрала, чтоб они не приходили героин шваркать по ночам.
— Знаешь чего? Поедем к Синуку! — вдруг вспомнил Васятка. — У него Малой когда-то месяц жил, комнату снимал задешево при ресторане, с его рабами и рыбками... Ну, и ширакежничал с ними. Может, смилостивится, урод?
— Поехали, — вздохнул Юраш.
— Это, Нузгарь, мы того... пошли, в Роттер поканаем, к Синуку. Домой мне не звони, я сам сообщу, когда узнаю о Сатане.
— Где он сидит?
— В районном, наверно, где еще. Район Хассельс. Или уже на тюрьме.
— Херово.
— Очень, ебаный кебан. Туда только анвальта[142] можно пустить. Короче, я через маманю узнаю, где он.
— Иди, иди, через маманю сейчас тебя самого зуховать будут... — сказал ему Юраш, топая по лестничной площадке.
После страшных похорон Пилия поехал к Маке в больницу.
В палате он застал майора, в белом халате поверх кителя. Мака молча лежал на койке, голова была залеплена пластырями, тампонами, бинтами. На тумбочке лежали принесенные майором апельсины, еще что-то, завернутое в синюю бумагу, и бутылка коньяка «Варцихе».
— У него ерундовая рана... Коньяк только помогает ...
Я тоже только что пришел, — говорил майор.
Мака молчал.
— Я с похорон, — сказал Пилия. — Там, чуть ли не на моих глазах, порезали Кукусика.
— Вот как? Сильно?
— Не знаю. На вид — очень.
И Пилия рассказал, как они пришли на вынос, как Кукусик дрожал и предрекал себе что-то подобное, жалуясь, что все его отгоняют и кроют Иудой. Получив кусочек опиума, Кукусик чувствовал себя отлично и собирался куда-то ехать, чуть ли не в Рио-де-Жанейро, и вот на тебе — когда начался переполох выноса, какие-то типы порезали его (он не стал говорить, что знает, кто они были — зачем лишние проблемы?)
— Ну, дела, — покачал головой майор. — А сам Кукусик в каком районе жил?
— В каком живут все морфинисты? В Сабуртало.
— Значит, к нам дело поступит. Ты ему «скорую» вызвал?.. Ну, врачи обязаны будут сообщить... Кукусик проведен по всем картотекам, никто удивляться не будет. С наркоманами никто не церемонится. За что можно изрезать наркомана? За все. За наркотики, за деньги, за наседничество... не за оперы и Друбадуры, а за отраву и бабки... — Майор покачал головой. — Быстро они раскусили, что к чему.
— До того, как случилось несчастье, он успел показать мне этих двоих, Тугуши и Ладо, но там ловить нечего: один вообще какой-то дегенерат, весь в бинтах и гипсе, где-то попал в аварию, а второй — мой приятель, я его знаю по городу, Ладо, хороший парень. Журналист, работает в газете. Что ты с него возьмешь?
— Правильно, — махнул рукой майор, торжественно покопался в кармане, достал пачку денег и сказал:
— Мака, вот тебе десять тысяч за Амоева. Пока больше не принесли, просят подождать до среды. Знаешь ведь, как у курдов: надо подождать, пока соберут, пока принесут. Но зато у них это четко.
— Откуда у них деньги? Все они богачи? — еле слышно спросил Мака.
Майор усмехнулся его наивности:
— Как муша или таксис может быть богачом? Нет, конечно. Просто все, что они на свадьбах и крестинах дарят, записывается, и когда кого-нибудь ловят, то из этой общинной кассы можно взять ту сумму, которую ты когда-то дарил людям. Живой банк, короче! Касса взаимовыкупа! Вот десять тысяч тебе на цветы... И вот, — покопался майор в своем синем кителе, вынул два мятых листка. — Вот показания твоей будущей жены...
— А что случилось? — полушепотом, полуглазами спросил Мака.
— Кошка с мышкой обручилась! — заколыхался майор. — Ничего не случилось. Я с Бати в нарды сыграл, выиграл у него, все в порядке теперь. Пойдет в тюрьму.
— Как в тюрьму?
— Шучу. Какая тюрьма? Для чего он в тюрьме нужен? Я ему сказал, чтоб он полтинник принес — и все. И свободен. .. за недостатком улик... Если за каждую брошенную палку сажать, так это надо будет тюрем до Сахары понастроить, если не до Антарктиды... Когда ты жену трахаешь, а она не хочет — это что, не насилие? Это тоже насилие. И это насилие, и то. Самец на то и самец, чтоб он эту самку насиловал и свое семя в нее внедрял, хотя бы и насильно. Какой же он самец, если он на нее не вскочит? А тебе, дорогой, не советую торопиться с женитьбой. Куда там? Выбери, посмотри, узнай хорошенько, кто она, чем дышит, кто родители, деньги есть, нету...
— Что, ему с родителями жить или с деньгами? — вступился за партнера Пилия.
— А ты как думал? И с деньгами, и с родителями. Умные люди, кстати, советуют в первую брачную ночь трахать не невесту, а тещу — если теще понравится, то тогда семейная жизнь будет у тебя протекать в мире и спокойствии.
Ознакомительная версия.