Ознакомительная версия.
В течение нескольких следующих часов Анджелотти распространялся о преступлениях Ватикана, рассказывал мне, что ему было известно, о том, какими способами сироты выявляли и документировали эти преступления. Сироты внедряли в ряды самых высокопоставленных прелатов своих агентов, которые ждали тридцать, а то и сорок лет, чтобы выкрасть один-единственный документ, записать один-единственный разговор. Это была история церковного шпионажа, по своим масштабам превосходившего все, что мне было известно в мире современной политики.
Около часу ночи я услышал, как Клер открывает дверь. За все это время я так ни разу и не взглянул на часы. Клер, проходя по коридору, заглянула к нам.
— Продолжайте, продолжайте, не стесняйтесь, — сказала она, стоя в дверном проеме гостиной. Ее слегка покачивало, а глаза смотрели тускло. Туг я понял, что не видел Клер пьяной с прежних калифорнийских времен, хотя и знал, что она все так же не прочь выпить, — Я сейчас упаду. Вшивый фильм, но классная попойка. Можете оставаться здесь всю ночь. — Она скользнула по мне замутненным взглядом, затем, пошатываясь, подошла вплотную, наклонилась. — Мы поговорим завтра… выкроим время. — Она поцеловала меня долгим, прилипчивым поцелуем. Потом, словно признаваясь в преступлении, шепнула: — На самом деле я этой ночью должна была писать рецензию. Ни черта не помню из этого поганого фильма. — Она хихикнула и поцеловала меня еще раз; теперь ее губы задержались на моих на несколько двусмысленных секунд дольше, чем принято для дружеского поцелуя.
Я неуверенно напомнил, что привез ей на прочтение статью.
— О Саймоне Данкле… и обо всем остальном.
Я вытащил копию статьи из своего портфеля и протянул ей, но ее уже здесь не было. Она положила бумаги на кофейный столик, повернулась и неуверенной походкой направилась к двери, бормоча: «Завтра, завтра». Потом остановилась в холле, оглянулась и театральным тоном добавила: «Ведь завтра будет новый день»{352}. Скинув туфли, она зашлепала по коридору, фальшиво напевая мелодию, под которую произносились эти слова. Услышав, как закрылась дверь ее спальни, я постарался вернуться к нашему разговору с Анджелотти.
— И вы говорите, что это все вещи строго секретные, да? Откуда же тогда вам это известно?
Он печально улыбнулся одними губами.
— Грешен — было время, когда я вращался в этих внутренних кругах. Да, большую часть моей жизни в церкви я был, думается, тем, что можно назвать подающим надежды деятелем ватиканской элиты. Вы ведь слышали о кардинале Мазарини? Нет? Очень важная личность, очень влиятельная. А еще очень коварная. Прежние прелаты времен Медичи рядом с ним просто мальчишки. Я в течение восьми лет был его личным секретарем. Но и при всем при том мне потребовались еще долгие годы, чтобы во всем разобраться. «У нас есть враги», — говорит мне в один прекрасный день кардинал. Я получаю новую должность, и мне вменяется в обязанность одно из наиболее щекотливых дел, находящихся в ведении Мазарини. Наблюдение за сиротами. Я узнаю их историю. В архиве Ватикана есть масса документов насчет них — таким досье и ФБР могло бы гордиться. Правда, оно начинается со времен, предшествующих Американской революции. Исполняя свои обязанности, я наталкиваюсь на Oculus Dei. Нахожу одного из членов этого общества. Мы встречаемся. Встречаемся несколько раз. Меня изумляет то, что мне рассказывают. Но еще больше меня изумляет тот факт, что кардинал вовсе не изумляется. Да, ему известно про Oculus Dei. «Держитесь подальше от этих людей», — предупреждает он меня. Но почему? Ведь это все равно что не обращать внимания на сработавшую пожарную сигнализацию? Кардинал не доволен мной. Похоже, я его разочаровал. Вскоре меня освобождают от поручения. Я узнаю, что меня собираются направить куда-то в глухомань на новую должность. И начинаю расспрашивать свое начальство — задавать им тот самый вопрос, который сегодня поставили вы. Так понемногу я, собирая по фактику здесь и там, докапываюсь до истины. Церковь парализована своими грязными тайнами, она вынуждена молчать под страхом их раскрытия. Я, как мне теперь ясно, веду себя не очень благоразумно — не успокаиваюсь, продолжаю выспрашивать. Мазарини делает мне внушение, но безуспешно. И скоро я обнаруживаю, что меня вышвырнули вон, как и многих других до меня. Как Розенцвейга. Прежде он тоже был допущен в ближний круг Ватикана.
Он продолжал свой рассказ о странной, запутанной истории Oculus Dei. Мне такие подробности были ни к чему, но он рассказывал со вкусом, словно давно искал заинтересованную аудиторию. Эта организация, как мне стало известно, была рождена в стенах Ватикана во время Наполеоновских войн. Настоящее разведывательное подразделение, в задачу которого входила слежка за сиротами. Казалось, Анджелотти знал поименно всех членов Oculus Dei за последнее столетие. В определенный момент небольшой кружок наблюдающих за сиротами встревожился из-за происходящих событий. Это случилось в то время, когда на сцене появился первый зоетроп — инструмент для показа живых картинок. Oculus Dei поняли, что это не просто игрушка. То было изобретение сирот, предназначенное для внедрения в массы Великой ереси. Анджелотти был убежден: в Oculus Dei уже тогда прекрасно понимали, что последует за этими первыми кинематографическими экспериментами. Они потребовали, чтобы святой престол предпринял активные действия. Но Рим отказался. Вместо этого он запретил деятельность Oculus Dei, по крайней мере как официального учреждения церкви. Но некоторые члены разведгруппы не пожелали молчать. Они отошли от церкви и стали независимой, несанкционированной церковью организацией, ведущей крестовый поход против сирот.
— Можете себе представить, — продолжал Анджелотти, — насколько успешными были их попытки убедить людей в том, что игрушки вроде зоетропа и эдисоновского кинетоскопа грозят человечеству страшными бедствиями. «Колесо дьявола» — так Oculus Dei назвали изобретение Хорнера{353} — первую механическую анимацию. Но кто их слушал? Какой вред может быть от таких развлечений. И потом во многих частях столь просвещенного западного мира мои предшественники сталкивались с антиклерикальными предрассудками, в особенности если речь шла о католиках или, хуже всего, об иезуитах. Это был великий век науки и разума. А тут эти священники-вероотступники болтают что-то о какой-то древней ереси. Даже их собственная невежественная церковь отвергла их. Теперь вы понимаете, почему в определенный момент у членов Oculus Dei стало возникать искушение прибегнуть к другим методам.
— Например, похищение… убийство?
— Убийство — никогда, — поспешил заверить меня Анджелотти, — Насколько это известно мне.
— Но они похитили Лепренса, разве нет?
Он кивнул.
— Боюсь, что так. Бесполезный поступок. Лепренс был самым ярым апологетом кино своего времени, но его похищение ничего не дало. Слишком большое число изобретателей, антрепренеров и создателей фильмов уже работали вовсю. А публика была очарована новинкой и не желала от нее отказываться. До рождения кино оставалось всего ничего.
— А верно, что все самые важные изобретения были сделаны с подачи сирот, которые подкармливали идеями Эдисона, Диксона, Люмьера и всех других?
Он снова кивнул:
— Если и не все, то в достаточном числе, чтобы вдохновить остальных.
Время приближалось к трем ночи, когда мы наконец добрались до Саймона Данкла. Я пояснил, что, по моему соглашению с братом Юстином, я должен до публикации представить статью на одобрение ему и его начальству.
— Меня бы удивило, — возразил Анджелотти, — если бы они и вправду хотели от вас публикации.
— Возможно, что и так, — согласился я, — Уж поверьте, голову они мне морочили немало. Но мне думается, они хотят немного повысить репутацию Саймона. Как бы там ни было, но я не собираюсь придерживаться этого соглашения, — Я взял свой портфель, вытащил мою статью о Саймоне — рукопись на семидесяти с чем-то страницах — и положил ее на кофейный столик, — Я завершил эту работу. На прошлой неделе. Когда Клер попросила меня приехать, я решил все закончить, чтобы она могла прочесть. Работал по двадцать четыре часа в сутки. Это пока черновик, но главное в нем сказано. В примечаниях вы несколько раз встретите и свое имя. Послушаю, что скажет Клер, доведу до ума и опубликую, как только представится возможность.
Анджелотти перелистал рукопись.
— Я, конечно же, понимаю, что вы хотите увидеть свой труд в печати. Но мне в вашем голосе слышится тревожная нотка. Откуда она?
— Объяснение — здесь, в статье. Они сейчас ведут кое-какие работы, а потому, мне кажется, что нужно спешить.
— И что же это за работы?..
Ознакомительная версия.
