Я принесла пряди волос, которые состригла вчера, чтобы использовать для создания одного произведения: прикрепила в коридоре школы две свои фотографии — одну, где я с длинными волосами, и другую, где с коротенькими. Падают, падают прядки, устилая пол, словно пучки черных трав. Все-таки я ни на кого не похожа. Если мой Дневник прочтут, меня возненавидят. Иногда мне хочется увеличить страницы Дневника и вывесить эти листки в том же самом коридоре-галерее. Школа построена из красного кирпича, а это будут как бы белые кирпичики, на которых было бы хорошо изобразить свои идеи. Еще я думаю, что можно было бы сделать неоновые буквы, чтобы они читались так, словно они огненные или золотые. Но поскольку в школе часто отключают электричество…
Мама умерла бы со страху. Я цитирую ее в Дневнике слово в слово, но произнести то, что я здесь пишу, она не осмелится. Исписанные тетради я прячу дома на чердаке, за балкой. Они постепенно разрушаются от влажности, но я всегда обвожу буквы сверху синими чернилами, а в новых тетрадях стараюсь писать не каждый день, чтобы они дольше не кончались. В школе у меня есть одна начатая тетрадь — ее я не выбрасываю, а ношу с собой, пряча среди обычных тетрадок. Мой Дневник — это роскошь, это мое лекарство, это то, что помогает мне держаться. Без него до двадцати лет мне не дожить. Я — это он, а он — это я. Мы оба недоверчивы.
Вторник, 22 октября 1986 года
В этой школе училась и моя мать. Она получила стипендию в числе первых студентов отделения изобразительного искусства, открывшегося в 1962 году. Так как я на нее очень похожа, старые преподаватели сразу узнают во мне ее дочь.
Она приехала из маленького поселка под названием Банес. Но поскольку дедушкин госпиталь, где она появилась на свет, находился в Гуантанамо, а там расположена американская морская база, у мамы было двойное гражданство, от которого ей пришлось отказаться, когда она сюда приехала: «Здесь быть американцем хуже, чем прокаженным». Когда ее родители собрались в Майами, она сказала, что останется на Кубе, и они вычеркнули ее из своей жизни. Оставшись одна, она стала «дочерью родины». Она не покидала школу ни в выходные, ни в каникулы, потому что никого здесь не знала. Иногда ее куда-нибудь приглашали гаванские подружки. Тем не менее лабиринты «Кантри-клуба», где располагалась Национальная школа искусств, знакомы ей куда лучше, чем улицы Гаваны. Школа просто великолепна: если смотреть на нее сверху, со смотровой площадки, она напоминает лежащую обнаженную женщину. Выстроена она из огнеупорного кирпича и стоит в окружении огромных живописных деревьев. Сейчас я сижу у фонтана — если продолжить сравнение, то это половой орган женщины, — и, пока я пишу, у моих ног льется вода. Школа построена по проекту трех архитекторов: двух итальянцев и кубинца по фамилии Порро; он тоже уже давно уехал, но до сих пор присылает маме перед Новым годом открытки.
Мама рассказывала мне, что поскольку в выходные ей некуда было деваться, она здесь рисовала и общалась с архитекторами. Поднималась вместе с ними на смотровую площадку, и они рассказывали ей, каким будет цирковое училище, которое потом так и не было построено. Ей было очень интересно размышлять с ними о том, во что же в конце концов превратится этот мир лабиринтов, если они сумеют его достроить.
В одну из таких суббот под вечер мама собиралась закончить то, что ей было задано, но поскольку у нее не было модели, она ушла подальше от школы, через пустырь, в сторону богатых коттеджей, которые к тому времени были уже покинуты. Она сняла свою форменную блузку, установила на мольберте небольшое зеркальце, раскрыла двойной лист бумаги и стала рисовать торс. Неожиданно она увидела приближающийся джип. Но, будучи бесстыдницей, и не подумала прикрыться, а продолжила рисовать как ни в чем не бывало.
Из джипа вылез человек, в котором мама узнала Че. Он был один и, по словам мамы, задал ей четыре сотни вопросов, если не больше. Она отвечала, не переставая рисовать. Через десять минут примчалась директриса с дежурными учениками; они остановились как вкопанные и молча взирали на происходящее. А мама, по-прежнему с обнаженным торсом, разговаривала с Че и рисовала. Когда он уехал, ее хотели наказать за то, что, не будучи моделью, она стояла обнаженной на бывшем поле для гольфа перед команданте Эрнесто Геварой. Но поскольку самым страшным наказанием было остаться на выходные в общежитии, а она и так там всегда оставалась, то ей еще немного поугрожали для вида, а потом отстали.
Мама говорит, что Че был обыкновенным человеком, ничего особенного в нем не было. Все ее спрашивают, произвел ли он на нее впечатление, а она всегда отвечает, что нет, это был нормальный человек, очень любезный. Она не любит приукрашивать.
Если я не потороплюсь, столовую закроют. И я лягу спать голодная.
Понедельник, 28 октября 1986 года
Сегодня нас везут на военные сборы.
Поскольку нам нельзя портить руки на полевых работах, ведь нам ими творить во имя будущего страны, было решено вместо сорокапятидневного пребывания в «школе в поле» послать нас на такой же срок в школу военной подготовки. Никто не хочет, чтобы повторилось то, что случилось с виолончелистом Андресом, который, работая в поле, порвал себе сухожилие.
Не выношу ничего военного! Даже модные ныне камуфляжные штаны меня не привлекают, но если я не поеду, меня исключат из школы, ибо, как гласит лозунг, «каждый кубинец должен уметь стрелять, и стрелять метко». Но оружие — это не для меня.
Мы с мамой договорились так: я беру с собой маленький приемничек на батарейках и оставляю ей список моих любимых песен, а она по мере возможности будет включать их в свои программы на радиостанции «Город Гавана». Она предупредила, что они не должны быть на английском — им разрешают передавать всего две песни по-английски в день. Это называется «музыкальная политика».
Никогда еще не держала в руках оружия. Не представляю такого человека, как я, стреляющим по мишени. Мама говорит, что давать оружие несовершеннолетним противозаконно. Она никогда ни с чем не будет согласна и не может примириться с действительностью. Она просила меня не ездить и все еще носится с идеей вместе уехать из страны. Но кто пришлет нам вызов из-за границы? Кто теперь будет с нами возиться? Об отце мы ничего не знаем — он как в воду канул. Фаусто женился. Теперь все зависит от нас двоих. Я должна ехать и уже сижу в автобусе. Я трезво смотрю на жизнь и готова учиться стрелять из автомата.
Мы будем уезжать на сборы в понедельник и возвращаться в пятницу. По крайней мере, в выходные я смогу бывать дома: на полевых работах я бы находилась безвылазно все сорок пять дней.
Мы едем в одном автобусе с музыкантами. Ну и шумят же они, боже ты мой! Все везут с собой инструменты, чтобы там заниматься. Это вдохновляет.
Вторник, 29 октября 1986 года
Мы на месте, но оружия пока в глаза не видели. Усердно записываем под диктовку непонятные вещи. Не знаю, то ли все это научная фантастика, то ли мы действительно когда-нибудь будем осваивать это оружие. Привожу отдельные куски из того, что мне диктуют, — мама обалдеет, когда это прочтет.
ГРАНАТА К ГРАНАТОМЕТУ МАРКИ «ВАЛЕРО», 50 мм
Граната состоит из:
• яйцевидного корпуса, состоящего из двух частей, соединенных между собой резьбой;
• стабилизатора, представляющего собой полый цилиндр, в котором передняя часть соединена внутренней резьбой с корпусом гранаты, а задняя часть имеет шесть стабилизирующих перьев, а перед ними — несколько сопловых отверстий, способствующих воспламенению пороха;
• 125 граммов тринитротолуола, являющегося взрывным зарядом.
В задней части настоящей гранаты имеется отверстие для установки автоматического предохранителя, удерживающего держатель детонатора. Этот предохранитель прижат пружиной, которая выбрасывает его наружу из ствола, после того как сгорит спресованный черный порох.
Ручная граната с рукояткой
Порядок действий: выдернуть чеку предохранителя и бросить гранату, которая по причине большего веса передней части теоретически (то есть предположительно) должна удариться о землю головкой взрывателя, освобождая пружину, что отделяет боек системы воспламенения, ударяющий по капсюлю (или, как пишут в старых учебниках, накалывающий его), начиная взрывную реакцию.
Несколько экземпляров гранаты было найдено в Теруэле (на месте одноименной битвы).
Эта граната известна также как «китайская» из-за своеобразной формы взрывателя, напоминающего традиционные шляпы китайцев. Что касается правил обращения с ней, то даже если граната находится в более или менее хорошем состоянии, нужно соблюдать исключительную осторожность, ибо используемое в ней взрывчатое вещество в высшей степени нестабильно и в сочетании с крайне чувствительным взрывателем представляет собой значительную угрозу. В качестве примера скажу, что бывали случаи, когда при попытке извлечь взрывчатку с помощью отвертки она детонировала при первом же прикосновении.
