Он останавливается.
Она тут. Она тут, перед ним, всего в нескольких шагах. Он боится шевельнуться. Взгляд перелетает от одного борта тележки к другому, от одного колеса к другому, взбирается, словно быстрый зверек, по дышлу, которое светлым крестом выделяется на затененном подлеске.
Она тут — и целехонькая.
Он только-только успел произвести этот беглый осмотр, и взгляд его затуманили слезы.
Отец достал свой большой клетчатый платок и вытер глаза. Мать стояла у него за спиной. Он не слышал, как она подошла, скорее догадался, что она тут.
— Ты бежал сломя голову, — сказала она немного спустя. — Что с тобой?
Отец подумал, что она спрашивает его про глаза, — ведь он их как раз вытирал.
— Это пот, — сказал он. — Пот ест мне глаза.
Он сделал несколько шагов, сбросил мешок, поднял каскетку, которую уронил, когда перекидывал через голову лямку, и медленно обошел тележку. Правой рукой он держался за край платформы, не отпускал его. Склонялся перед каждым колесом, словно выполняя древний ритуал. Осматривал ступицы, хорошо смазанные и поблескивавшие на солнце. Плевать ему на то, что мать наблюдает за ним. Он нашел свою старую тележку, а ведь как он за нее боялся. Ему хочется спросить, как она доехала, не обижали ли ее лесоторговец с приказчиком, не озябла ли она за ночь.
Голова его как будто раскололась пополам. Одна половина твердит: «Гастон Дюбуа, ведь это же глупо. Тебе семьдесят лет, а ты говоришь с тележкой, совсем как четырехлетний мальчонка разговаривает со своим игрушечным поездом». А другая половина головы ничего и слушать не хочет. Она занята только тележкой.
После тщательного осмотра отец отошел немного и окинул взглядом всю тележку целиком, потом оглянулся и посмотрел на жену. Она сидит на поваленном дереве, она даже не глядит на тележку. Повернулась к ней спиной. Не обращает никакого внимания, все равно как если бы они сами доставили ее сюда. И такое равнодушие кажется отцу чудовищным. Нет, эта женщина решительно ничего не понимает и не поймет. Для нее тележка — старая рухлядь, не представляющая никакого интереса. Если она и спала плохо ночью, то, уж конечно, не из-за тележки, оставленной в лесу на произвол судьбы.
Мать встает: сначала разогнулись ноги и приподняли тело, которое, кажется, не хочет расстаться с сидячим положением, словно не распрямляется поясница. Но, должно быть, это живот тянет мать книзу, потому что она держится за него обеими руками. Мать медленно встала, оглянулась. С ее лица медленно сползла болезненная гримаса, уступая место улыбке, которая с трудом пробилась сквозь сеть морщин.
— Ну, вот мы и пришли… — сказала мать. — Видишь, они поставили тележку за барак, чтобы ее не видно было с тропы.
— Знаешь, в наше время люди разленились, вряд ли они полезли бы сюда за тележкой, — ответил он, напустив на себя равнодушный вид.
Улыбка матери стала заметнее. Уж не смеется ли она над ним?
Он пожал плечами, потом достал из мешка, который повесил на дышло, садовый нож.
— Дело-то ведь еще не сделано, — сказал он, направляясь на вырубку. — Пора приниматься за работу.
Мать отцепила мешок, отнесла его в тень за бараком, сняла шерстяную кофту и подняла с земли моток проволоки. Отец уже остановился у большой кучи фашинника. Он поплевал на ладони, потер одну о другую и, взяв нож, принялся за работу.
Они долго молча трудились. Отец чувствовал себя превосходно. Крепко стоя на ногах, он вытягивал из кучи ветку и одним-двумя взмахами ножа, точно по сочленению, обрезал ее, каждый раз наискосок, каждый раз у коры ствола — он любил чистую работу. Им нужна не какая-то мелось, а такой хворост, чтобы уголь давал. Растопки у них и своей хватает, на нее пойдет и то, что он срежет с фруктовых деревьев. Он старался, чтобы вязанки получались получше, чтобы в них было побольше веток толщиной в руку. Отец все время помнил о ширине тележки и подгонял под эту мерку вязанки. Он очищал от мелочи хорошие сучья, потом резал их и бросал матери. Мать подбирала их и складывала в вязанки.
— Не надо слишком большие делать, — говорил отец. — А то трудно будет грузить.
Когда вязанка была готова, мать на скорую руку скрепляла ее проволокой.
— Я потом потуже стяну, — заранее предупредил ее отец. — У тебя все равно силы не хватит.
Когда мать приготовила полдюжины вязанок, отец повесил на пояс нож, взял клещи и стал стягивать проволоку. Он ставил ногу в грубом башмаке на вязанку, так что носок приходился вровень с проволочной петлей, куда продевался другой конец проволоки. И тянул изо всех сил, встряхивая вязанку, если какая-нибудь ветка выпирала. Прежде чем снова приняться за резку, он вытащил жестянку с табаком и, не торопясь, свернул сигарету.
— При такой работе мы скоро нагрузим тележку.
— Хочешь выпить глоток?
— Нет, я не устал. После попьем.
Он закурил.
— Ты бы прогулялась и посмотрела, в каком состоянии спуск к проезжей дороге, — сказал он.
Она грустно улыбнулась:
— Прогулялась? Ну, знаешь, я уже достаточно нагулялась за сегодняшнее утро.
— Бежать тебе незачем. Время есть. Но прежде чем пускаться в путь с такой поклажей, лучше знать наперед, что не застрянешь где-нибудь в колдобине.
Мать положила на готовую вязанку моток проволочных скреп, потом подняла ветку подлинней, оперлась на нее, как на палку, и пошла. Отец присел на минутку, чтобы докурить, и поглядел вслед удалявшейся жене. Она еле переставляла ноги, словно шла не по плотно утоптанной земле вырубки, а по грязи или рыхлой почве. Да, хоть жена и моложе, но, конечно, не крепче его. Он отметил это с известным удовлетворением, даже не подумав, что жену, наверно, одолевает усталость. Он затушил и спрятал окурок, потом снова принялся за работу.
Мать долго не возвращалась.
— Знаешь, — сказала она, вернувшись, — до большака, верно, будет с километр, не меньше. И дорога хуже, чем та, по которой мы шли сюда. Должно быть, лес отсюда вывозили на волах в больших повозках. Там есть рытвины глубиной сантиметров в тридцать, а в одном овражке еще и грязь стоит.
— Хочешь не хочешь, ехать все равно надо.
— Я думаю, может, лучше вернуться по старой дороге?
— С нагруженной-то тележкой? Да ты соображаешь?
Она беспомощно пожала плечами. Отец решил, что она преувеличивает. Должно быть, устала и переоценила трудности.
— А объехать эту колдобину нельзя? — спросил он.
— Нет. Деревья повалены только здесь, на вырубке, а там всюду лес стоит. Стороной не объедешь. Да еще в том месте листва очень густая и земля не просохла.
— Если только одно такое место, набросаем веток и проедем, — решил он.
— Мне кажется, тебе надо бы сходить поглядеть.
Отец с таким удовольствием заготавливал вязанки, казалось, рука сама радовалась, работая ножом. Он чувствовал в себе столько силы, что даже не ответил. Он сюда не для прогулок пришел, а для того, чтобы заготовить вязанки, вот он вязанками и занимается. Они с тележкой и не такие виды видали. Главное — это правильно распределить груз, и незачем зря ходить взад и вперед. Он и без того уже не может себе простить, что, сбившись с дороги, потерял столько времени. Он должен его наверстать. Отец упрекал себя за минутную слабость и решил работать так, чтобы за работой позабыть об этом. Женщины всегда волнуются прежде времени. Если их слушать, ничего путного не сделаешь. А кроме того, его жена совсем леса не знает. Она ни о чем не может судить. Ни о том, чего стоит хорошая тележка, ни о том, на что хватит сил у ее мужа. Думает, он дряхлый старик. А ведь уже по одному тому, сколько он наготовил хворосту, пока она ходила, могла бы понять, какую работу он способен провернуть.
— Ладно, складывай в кучи, я буду связывать, — сказал он.
Работал он споро. Равномерно, приноравливаясь к каждому удару, сразу определяя, что убрать прочь, а что оставить. Он прикидывал, на что годна та или другая ветка. Древесный уголь дает хорошее тепло, и в топке остается жар, подбросишь туда полешко, прикроешь вьюшку, и оно будет медленно тлеть. Да, этак можно будет надолго растянуть дрова. Молодец Пико, хорошо придумал с этим хворостом!
Солнце сильно припекало на поляне, защищенной от ветра, хоть он не прекращал своих осенних плясок и заунывных песен в кронах деревьев. Погода была как на заказ для такой работы. Им повезло, нельзя упускать такую удачу.
Отец оглянулся. Добрая дюжина вязанок уже лежала в ряд.
— Видишь! — крикнул он. — Дело идет!
— Слушай, может, будем уже грузить, — предложила мать, — посмотрим, тяжело ли получится.
Он рассмеялся.
— Не беспокойся, тележка выдержит вдвое больше.
— Она-то выдержит, а мы как?
— Может, прикажешь двинуться домой с ненагруженной тележкой?
— Это как тебе будет угодно.
