– Кажется, я сломала ногу, – сказала Агата страдальческим голосом. – Встала в парашу и споткнулась.
Надзирательница привела из тюремной больницы двух санитаров с носилками. Им пришлось изрядно помучиться, прежде чем удалось взгромоздить Агату на носилки. После чего дверь с грохотом захлопнулась – здесь никого не волновало, что чужой сон может быть нарушен.
В конце концов произошло то, что должно было рано или поздно произойти. Я познала полную близость с мужчиной. Тогда мы еще не состояли в браке. Эдвард собирался в Тревир[10] на симпозиум и решил взять меня с собой.
– Полюбуешься по дороге виноградниками, – сказал он. – Да и сам Тревир – красивейший город, там много следов романской культуры….
Впрочем, долго уговаривать меня не пришлось, я и сама загорелась поездкой.
Эдвард все время просиживал в прокуренном зале с такими же, как он, энтузиастами, увлеченными проблемами современной литературы, а я бродила по городу. Была ранняя осень, деревья принарядились во всевозможные оттенки желтого и бордового. Когда проглянуло солнце и осветило склоны гор – сам городок лежал в котловине, – я подумала, что чья-то щедрая рука бросила на них яркий ковер ручной работы.
«Тревирское лоскутное одеяло», – подумала я. Эти пейзажи вызывали у меня даже большее восхищение, чем древние развалины. Надо сказать, я и вправду с огромным интересом осматривала въездные ворота времен романской империи, возведенные из идеально пригнанных друг к другу камней. Впечатляющими были и хорошо сохранившиеся стены римских бань. С волнением я спускалась по каменным ступеням в подземные лабиринты, коридоры которых, как и в давние времена, освещались факелами. Но больше всего меня впечатлил осмотр фресок в часовне Савиньи в Тревирском соборе, написанных в середине шестнадцатого века неизвестным художником.
Я ходила по узким улочкам этого диковинного города, где на каждом шагу можно было встретить смешение романского и готического стилей, и все старалась узнать у прохожих о местоположении обозначенной в путеводителе башни одиннадцатого века. К сожалению, английский моих случайных собеседников оставлял желать лучшего – они никак не могли взять в толк, о чем идет речь. А как объяснить жестами, что такое башня без бойниц, да еще одиннадцатого века? Мою пантомиму прервала полная женщина с седым пучком на голове. Она была одета довольно бедно – залоснившееся на локтях пальто, изрядно поношенные кроссовки «адидас».
– Пани из Польши? – спросила она.
– Да, – изумленно подтвердила я. – Неужели заметно?
– Я узнала по сапогам. – Она бросила взгляд на мою отечественную обувку.
И мы с ней рассмеялись.
– Я покажу вам собор, – сказала она. – Мне довелось участвовать в реставрации средневековых фресок в часовне, в которую, к сожалению, простым смертным вход запрещен.
– А что на них изображено? – поинтересовалась я.
– Судный день.
– Мне кажется, после картин Брейгеля другие на эту тему и смотреть не стоит.
Она усмехнулась. В ее улыбке было что-то такое, отчего мне сразу захотелось увидеть эти фрески. Любой ценой пробраться в часовню. Я так и сказала ей. Она отрицательно покачала головой:
– Нет, туда вам войти не удастся. Посторонним вход строго заказан. В часовне находятся саркофаги духовных лиц самого высокого ранга, там сама атмосфера пропитана смертью…
– Тогда я тем более хочу попасть туда – прикоснуться к смерти, – упиралась я.
На это она даже не стала отвечать. Оказавшись в соборе, я, вместо того чтобы вместе с остальными туристами глазеть на знаменитую плащаницу Иисуса, выставляемую на всеобщее обозрение раз в полвека, потащила мою экскурсоводшу к дверям часовни. На них висел огромный ржавый замок. Потом я все время с тоской поглядывала на этот замок, пока мы кружили по своеобразному кладбищу внутри собора, где нашли последний приют высокие духовные лица.
Вскоре мы снова оказались напротив входа в часовню Савиньи, и в этот момент я заметила идущего навстречу монаха со связкой ключей на поясе. В руках у него была лейка, вероятно, он шел поливать цветы. Мне не надо было ни о чем спрашивать – я и так была уверена, что один из этих ключей подходит к ржавому замку. Я потянула за рукав свою спутницу, мы остановились. Монах тоже остановился. Он был невысокого роста, в коричневом балахоне с капюшоном. Голова его была совершенно седа, на лице выделялся внушительных размеров нос, отчего пронзительные глаза-буравчики казались еще меньше.
– Спросите его, могу ли я войти в часовню, – взволнованно шепнула я женщине.
– Хоть он и знает меня, не впустит, – также шепотом ответила она.
Мой взгляд молил, и она, негромко кашлянув, передала ему мою просьбу. На лице монаха отразилось изумление. Несколько секунд он молчал в удивлении, а потом суровым тоном спросил:
– А зачем ей туда?
– Скажите ему, что я писательница. Я чувствую, что один взгляд на эти фрески изменит всю мою жизнь… Я смогу закончить книгу…
Она переводила мои слова, но по его лицу трудно было распознать, что он думает. Я была почти уверена, что уйду ни с чем. Когда же я увидела, как он снимает связку ключей с пояса, у меня ноги подкосились.
Он сказал фразу, которую я тоже поняла:
– Nur eine Minute![11]
Время пошло, а я все не могла оторвать ноги от каменных плит дорожки.
– Ну идем же! – торопила моя землячка.
Я испугалась, что он раздумает, и этот страх придал мне сил – я оторвала ступни от земли. В часовню я вошла одна.
И вот я оказалась на Суде Господнем. Как чужак, как непрошеный свидетель – это я осознавала четко.
Вверху светился суровый лик Бога, а внизу черти тащили связанных в пучки обнаженных монахов: у их ног ползали вавилонские блудницы, также нагие и отвратительные на вид, с обвисшими животами и грудью. Одна из них держала в руках змия, который своим раздвоенным языком пытался дотянуться до ступней стоящего монаха. Черти были как живые – из их разверстых пастей вырывалось пламя. В них не было ни капли жалости. Да и откуда ей взяться, ведь это Судный день, которого заслужили люди всей своей неправедной жизнью, а монахи – вдвойне. И вдвойне суровее наказывались их грехи. Неизвестный человек, прах которого давно уже развеял ветер веков, пытался мне сказать, что справедливое возмездие существует!
Из часовни я не вышла, а выпорхнула. Почти бессознательно, в приливе благодарности я склонилась к руке брата– привратника, но он в последний момент отдернул ее.
– Идите себе с Богом, фрау! – сказал он и, заперев двери часовни, удалился мелкими шажками.
Я молча шагала рядом с моей спутницей и была ей признательна всей душой, но не знала, как это выразить словами. Нахлынувшие на меня чувства были такими новыми и необычными… Я предложила зайти куда-нибудь на чашку кофе, моя спутница охотно согласилась. За кофе мы разговорились, но я больше слушала ее исповедь, чем говорила о себе. Она приехала в Тревир в качестве молодой жены, влюбленной в своего мужа-иностранца, который был отсюда родом. У него здесь был замок на горе. Он устроил для нее прекрасную мастерскую, о которой красивая, талантливая девушка могла только мечтать. Ей казалось, что жизнь одарила ее сверх меры, впрочем, наверное, так и было. А потом отобрала все разом, да еще с лихвой. Окруживший ее заботой и лаской муж, засыпавший ее подарками, вскоре обанкротился, замок забрали за долги. Закончилась и его романтическая любовь к прекрасной польке.
Я сразу поверила в то, что она могла безошибочно отличить оригинал от подделки, какой бы совершенной та ни была. Эта ее способность была основана не только на знаниях, но и на потрясающей интуиции, которой она обладала. Ее она тоже потеряла, когда их семейная жизнь рассыпалась в прах. В настоящее время она живет довольно далеко от города в арендуемой квартирке без канализации, у нее есть старенький «форд» двенадцатилетней давности, который все хуже ездит, особенно в гору, и она со страхом думает о том, что будет, если в один прекрасный день он совсем сломается. Вдобавок ко всему она страшно располнела – проблемы с щитовидкой – и выглядит теперь совсем как ее бабушка. У нее нет постоянного заработка, поэтому иногда она оказывается на мели. Вот и сейчас у нее нет денег заплатить за квартиру, и, может быть, вернувшись домой, она обнаружит свои пожитки выставленными за порог.
– А почему бы вам не вернуться в Польшу? – спросила я.
Она печально усмехнулась:
– Мне надо жить здесь… здесь я чувствую себя дома, эти старые стены взывают ко мне…
«Ко мне тоже», – подумала я с чувством некоторого удивления.
– Сегодня особый день, – вдруг сказала она, – мой бывший муж венчается с другой. А я вот пошла прогуляться и встретила вас… А чем занимается ваш муж?
– Тем, что пока им не является, – отшутилась я.
В отель я вернулась первой, Эдварда еще не было. Не зажигая света, я прилегла на кровать. Перед моим мысленным взором вставали фрески часовни Савиньи, замок на горе, в котором когда-то жила со своим немцем моя несчастная землячка, подземный лабиринт римских бань… Я пыталась обо всем этом рассказать Эдварду, когда он вернулся, но не могла подобрать слова.
