Он поднял скатанный хлебный шарик к носу и улыбнулся ему, словно встретил случайно своего старого знакомого.
— Хотя он ни в какое сравнение не идет с сономегафором Адама бис.
Его пальцы громко щелкнули, и катыш со скоростью полетел над столом. Гости вздрогнули, пораженные резкостью этого жеста.
— Я вступил в единоборство с самой Природой, и, скажем так, с Адамом бис мне удалось разработать идеальный сономегафор, о котором на протяжении всей истории мечтало человечество, включая и женщин, и мужчин. Вот так, а сейчас это появилось. Это существует.
Все взгляды устремились на меня, точнее говоря, на ту часть тела, что скрывали мои штаны. Я тоже на всякий случай бросил туда взгляд, отягощенный драгоценным бременем.
— А не пройти ли нам на террасу? — предложил, вставая, Зевс-Питер-Лама.
Я смутно помню, как закончилась вечеринка, поскольку не только гости, но и я слегка злоупотребил превосходными винами из погребка Зевса. Женщины, воспользовавшись переменой мест, поспешили ко мне, чтобы поболтать со мной. Зажав меня со всех сторон, они ходили вокруг, тараща на меня огромные от изумления глаза, нисколько не волнуясь о том, что я ни звуком не поддерживал их беседу. Они щупали меня за бицепсы, хватали за плечи, словно невзначай спотыкались передо мной, чтобы я вынужден был подхватить их, терлись животом о меня со всех сторон, короче, можно было подумать, что у них от вина улетучились остатки воспитания, которыми они еще обладали в начале вечеринки. Когда мужья призвали их к себе, они со смехом отошли от меня, смущенные, будто маленькие пай-девочки, которых застукали в кладовке, когда они пальцами черпали варенье.
Вдруг я почувствовал, как кто-то властно схватил меня за руку. Обернувшись, я увидел Мелинду — единственную незамужнюю женщину среди гостей Зевса.
— Не хотите ли прогуляться со мной под луной?
Ее голос, глухой, темный, плотный, с хрипотцой, будто слегка смазанный машинным маслом, казалось, исходил не изо рта, а из ее декольте. Впрочем, в ней все было декольтированно. Вырез ее платья доходил до самого пупка, полоска из легкой полупрозрачной ткани едва прикрывала грудь, плотно обволакивая ее и спускаясь к поясу, где была привязана к ремню из золотой цепочки. Любой, кто обращался к Мелинде, обращался к одному сплошному декольте. И сложно было устоять от соблазна проследить за очертаниями прекрасного тела, легко угадывавшегося под покровом легкого платья, невозможно было заставить отвести взгляд от ее плеч, глаза сами спешили затем к груди, чтобы, в конце концов, последовать еще ниже. Искушение совершить такое путешествие было слишком велико. И к тому же, весьма приятное, так как блестящая золотистая кожа Мелинды находилась в постоянном волнительном движении, словно эта женщина возбужденно дышала всем своим телом.
Наконец мне удалось добраться взглядом до ее ресниц и кивнуть в знак согласия. Она скромно потупила взор, ее губы растянулись в легкой улыбке, и она потащила меня к саду, подальше от гостей, увлекая в лабиринт кустарников.
Первые метры нашей прогулки дались мне тяжело. Эта женщина, несомненно, ждала от меня, чтобы я рассыпался фразами о звездах, луне, любви и судьбе, короче говоря, всего того, что без конца пересказывают особи мужского пола в романтических мелодрамах. Но у меня не только не было ни малейшего желания разговаривать, из моей головы вылетели все мысли — все мое существо стало одним большим левым глазом, неотступно следящим за декольте Мелинды и за направлением, которое оно указывало.
— О чем вы задумались?
Я не осмеливался проронить ни звука.
Мы стояли одни на небольшом холмике посреди сада, вдали от чужих глаз. Тонкий лунный свет струился, переливаясь, словно серебристая рыба в тихом пруду. Декольте Мелинды развернулось ко мне. Мой взгляд гут же кубарем слетел вниз, попав в западню, из которой уже невозможно было выбраться. Ее лицо, казалось, поднялось выше луны.
— Я вам нисколечко не нравлюсь?
Декольте тяжело вздохнуло. Ну вот, это моя вина, обидел даму. Она, по-видимому, теряется в догадках, почему я перестал пожирать ее взглядом.
— Я вам противна?
Бедняжка задыхалась от волнения все сильнее и сильнее, ее грудь надувалась и сдувалась от страдания, которое я ей причинял.
Нечеловеческим усилием мне удалось поднять голову и остановить взгляд на ее прекрасных глазах хоть на несколько секунд. Я выдавил из себя улыбку, показывая, что у меня вовсе нет плохих намерений.
Не успел я отвести глаза в сторону, чтобы подтвердить свои благие намерения, как декольте плотно приклеилось к моей груди, а ее губы вантозом присосались к моим. Мне казалось, что мой язык затягивает мощный пылесос. Я задыхался.
— Пойдем к тебе в спальню, — шепнула она как раз в тот момент, когда я уже почти умер от удушья.
Мы прошли через парк к той части виллы, где находилась моя комната, и каждый шаг отзывался невыносимым страданием в моем сердце. Когда Зевс-Питер-Лама говорил за ужином о моем сономегафоре, я был самым заинтересованным лицом, поскольку уже на протяжении недель, наблюдая за тем странным произведением искусства, что болталось у меня между ног, мучился жутким любопытством, каким образом я когда-либо смогу применить его на практике; то состояние, в котором оно оказалось после страстного поцелуя Мелинды, не особо успокоило меня, и, шагая к ложу любви, я не мог избавиться от растущего беспокойства, которое затрудняло и без того неуверенную походку.
Впрочем, мои сомнения развеялись сразу же, как мы оказались в кровати. Она медленно раздевала меня, жадно окидывая страстным взглядом мое тело. По мере того, как оно обнажалось, Мелинда вскрикивала от восхищения. Я все же вызывал у нее доверие. Меня просто распирало от важности. Оставалось лишь освободить от последних покровов мой сономегафор.
Когда Мелинда стащила с меня последнее белье, она руками всплеснула от восторга.
— Невероятно!
Она подвинулась, чтобы рассмотреть его поближе, и осторожно дотронулась до него.
— Гениальная идея!
С вытаращенными глазами и разинутым ртом она еще долго любовалась творением Зевса.
То, что произошло затем, не требует особых комментариев, разве что самого обычного — я проявил себя самым блестящим образом. Мы сделали раз, потом еще разок. Мелинда визжала от наслаждения, а из моего горла вырывались стоны, которых я раньше за собой не замечал. Проходи посторонний в этот момент под нашим окном, из которого вырывались страстные крики, то точно подумал бы, что там проводят свой медовый месяц кошка с диким кабаном.
Когда мы уже в третий раз предавались отдыху и старались отдышаться от бешеной гонки, без сил уставившись в потолок, Мелинда вновь оседлала меня.
— Ой, нет, хватит! Я больше не могу!
Я даже не успел сообразить, как слова сами вырвались из меня.
Заорав от изумления, Мелинда вскочила на ноги и, потеряв равновесие, грохнулась с кровати.
— Я сделал тебе больно? — спросил я, помогая ей подняться.
С ужасом глядя на меня, она завизжала, как резаная свинья.
— Что с тобой, Мелинда?
Она в страхе бросилась от меня, укрывшись за креслом — озноб бил ее тело.
Желая успокоить ее, я двинулся к креслу.
— Не подходи ко мне, — заревела она и, защищаясь, замахала руками.
— Да что случилось, в конце концов? Чего ты испугалась?
С горящими от изумления глазами она произнесла дрожащими губами:
— Ты умеешь говорить?
— Естественно, умею.
— Это ужасно. Я не знала.
Она явно была под большим потрясением. Я же не мог взять в толк, как женщину, которая только что голышом вытворяла в бесстыдном порыве самые экстравагантные трюки, мог шокировать факт, что я умею говорить. Она подбежала к своему платью и в спешке стала натягивать его на себя.
— Ты уходишь?
— Да.
— Тебе не было хорошо?
Она ответила молчаливым взглядом. Ее явно тяготил разговор со мной. Я повторил:
— Тебе не было хорошо?
— Да-да, все было хорошо, — зачастила, словно с сожалением, она.
— Ты еще придешь?
Она лишь молча продолжала ползать на четвереньках в поисках своих элегантных туфель на высоких каблуках.
— А, вот они!
Она мигом натянула их на свои прекрасные ноги и с облегчением вздохнула, будто этот последний штрих в ее туалете вернул ей утерянное достоинство.
— Ты не хочешь остаться? Мы могли бы поговорить?
— Ну нет, всему есть свои пределы!
И Мелинда громко хлопнула за собой дверью.
14
Я погрузился в сон, как в пучину. Время от времени я внезапно пробуждался и, переворачиваясь на другой бок, на секунду переживал те мгновения, когда познал самое большое счастье от соития, сделав наконец женщину счастливой, и вновь забывался во сне. Утро застало меня бодрым и цветущим от радости пресыщения любовью.
