— Когда я тебе так ответил, ты чуть не сломал мне руку. Ты должен сам сказать, Артур.
— Пятьсот! Пятьсот фунтов! Я только сейчас начинаю чувствовать, что это значит. Пятьсот фунтов стерлингов. Хочешь взглянуть на чек?
Он смотрел на фонарный столб. Когда он обернулся ко мне, я увидел, что его лицо поблескивает.
— Можно мне посмотреть? — спросил он. Его глаза были в тени.
Я вынул чек и протянул к свету. Джонсон сложил руки лодочкой, как будто держал бабочку с нежными крылышками, и стал внимательно разглядывать чек.
Потом он посмотрел на меня.
— Ты и я, Артур, — сказал он.
— Ты думаешь, я стою столько?
— Ты и я. Это мы. — Он поднял чек.
— Мне пришлось поспорить.
Он как будто не слышал.
— Мы добились этого вместе, — сказал он.
— Старик Уэйд да еще этот подлый вонючий Райли. Если бы ты видел его лицо. Все красное. Красное, как… ну, сам сообрази. Они все старались выторговать что-нибудь. Хотели, чтобы я согласился на половину или на какие-то паршивые несколько фунтов. Да, может, я умру в этом году. Или начнется война. Они и сейчас не понимают, как это получилось, что они согласились. Так сказал Уивер. Он думает, что Райли пробрало до самых печенок.
Джонсон не слышал, как все это выплескивалось у меня из головы и уносило боль. Он приплясывал вокруг фонаря. Это было черт знает как смешно. Его сапожки топотали по водостоку, потом по тротуару, потом по мостовой — все вокруг и вокруг фонаря. Он меня не слышал. Но когда я спросил: «Сколько ты хочешь?» — он остановился как вкопанный. Я его пригвоздил к месту.
— То есть как, Артур?
— Сколько ты хочешь? Пятьсот фунтов. Ты помог мне их получить. Сколько, по-твоему, причитается тебе?
— Нет, Артур.
— Как так — нет?
— Ты знаешь, что я старался не ради этого.
— Ничего я не знаю, — сказал я, злясь, что он ломается, рассчитывая урвать побольше. — Ради чего ты тогда старался?
— Не ради этого.
— Значит, ради чего-то еще?
— Нет.
— Слушай, зачем-нибудь ты ведь это делал. Целый год ты уламывал Уэйда и комитет. Что ж ты думаешь, все это задаром? Никто не станет делать этого задаром. Уговаривать эти жирные рожи. Думаешь, я поверю, что тебе это нравилось?
— Я старался не из-за этого.
— Я хоть половину отдам, не беспокойся. Я всегда получу еще. Я знаю, как обращаться с этими типами, и с удовольствием с тобой поделюсь. Я считаю, что ты это заслужил. Честное слово, я так считаю.
Он перестал приплясывать и перестал говорить. Даже как будто перестал дышать. Он как-то разом весь сник.
— Зачем тогда ты это делал? Ты можешь сказать? Ну, говори. Я тебя чем-нибудь обидел?
— Не в том дело.
— А в чем?
— Я хотел… ты знаешь. Ты знаешь, как это было.
— Ничего я не знаю, — твердил я, пытаясь сообразить, чего он хочет, если не все пять сотен.
— Я хотел что-нибудь сделать сам, добиться чего-то. Вот чего я хотел.
— Как-то не очень ты меня уверил, — сказал я.
— Ты сделал мне больно, Артур. Ты на всех наседаешь. Ты хочешь заставить меня думать по-своему. Как ты мог сказать, что мне нужны деньги, плата? Ты все испортил.
— Ну ладно, я не хотел, чтобы так вышло. Просто я с самого начала думал, что ты мне помогаешь за деньги. И вовсе я на тебя не наседал.
— Давай тогда забудем об этом.
Его лицо стало маленькой непроницаемой маской.
— Нет, я хочу, чтобы ты меня выслушал. Мне неохота, чтобы потом все началось сначала. Давай договоримся. Я хочу тебе что-нибудь заплатить. Пусть это будет подарок, если тебе это больше нравится. Но я хочу, чтобы ты что-нибудь у меня взял. Я не хочу быть у тебя в долгу. Я тебе прямо скажу, мне не доставляет никакого удовольствия, когда меня лупят и гоняют по полю на потеху зрителям. Понимаешь, папаша? Я соглашаюсь на это только потому, что мне за это будут хорошо платить. Только так. Поэтому я хочу, чтобы и ты получил свою долю.
— Мне не нужно никаких денег, Артур. Если ты только их и добивался, пусть так, ладно. А я свое получил.
— Вот уж не думал, что для тебя это серьезное дело. А знаешь, что говорила миссис Хэммонд?
— Что? — тут же спросил он.
— Да все то же. Она сказала, что ты стараешься из-за денег.
— Да, конечно… конечно, — повторял он, стараясь придумать что-нибудь в ответ. — Другого она и не могла сказать. Мне не нравится эта женщина. Не знаю, Артур, зачем ты там живешь. Она меня не любит.
— Да я не о том. Я сказал это только, чтобы ты понял: мне ничего не стоит выложить тебе несколько фунтов. Я-то знаю, что ты старался не из-за денег. К черту, хватит разговоров. Я тебе что-нибудь пришлю. Давай-ка назад чек.
— Когда мы с тобой увидимся? — спросил он, весь какой-то застывший и растерянный.
— Не знаю. — Я взял у него чек и сложил его.
— А как завтра? — спросил он. — Завтра воскресенье.
— Воскресенье? Мне до того не по себе, что я не отойду до следующего воскресенья. Я совсем скис.
— Пойди отдохни, — посоветовал он. — Я забегу завтра посмотреть, как ты… Ты пил?
— Да, я пьян в стельку, — ответил я.
Он смотрел, как я, шатаясь, побрел к парадному. Какие-то люди выглядывали из окон. Но ее окно было темно — обычный мрак.
— Кто там? — спросила она, когда я постучал.
— Это я. Король Англии.
— Это вы? — переспросила она.
— Нет. Это я.
— Вы?
— Да откройте же! Что сейчас, война, черт подери?
Я слышал, как она отодвинула задвижку, потом я оказался внутри и прислонился к стене.
— Что сегодня со всеми стряслось?
— Вы пьяны, — сказала она. Она смотрела на меня спокойно, стараясь изобразить отвращение.
Я сам доковылял до кухни и лег в кресло.
— У вас глаза совсем красные. Кровью налитые, — говорила она.
— Это от сотрясения мозга, сударыня.
— Вы что, дрались? И на лбу синяк. — С минуту она смотрела на меня, может быть, надеясь обнаружить еще что-нибудь и понять, в чем дело. Она не знала, как себя вести. — У вас на переносице синяк.
— Можете мне про это не рассказывать. Я и так чувствую. Есть у вас кодеин или что-нибудь вроде?
Она принялась с шумом выдвигать ящики, заглянула в буфет, а потом подошла и сунула мне в руку чашку. Я протянул другую руку, нащупал ее пальцы и таблетки.
— Ну, давайте. Целых четыре.
— Две сейчас, — сказала она, поджав губы. — Остальные возьмете потом, если не поможет.
— Очень похоже на вас: если не поможет. Почему не взять сразу четыре, чтобы наверняка помогло?
— Каким вы вдруг стали героем и храбрецом… и все потому, что вас стукнули по голове.
Я не ответил. Она подождала, пока я запью, и сполоснула чашку под краном. Вода рычала. Она села напротив.
— Заходил Джонсон. Этот ваш приятель.
— Я видел его на улице. Он вбил себе в голову, что вы почему-то его недолюбливаете. Правда странно?
— Он, по-моему, думал, что я вас где-нибудь прячу. Заявил, будто ему сказали, что вы здесь.
— Ему так и сказали. Давно он приходил?
— С час назад. Он, наверное, не в себе, а то с чего бы ему ждать столько времени. Разве не так? Не понимаю, зачем он вам.
— Он то же самое говорит про вас. Никак не может понять, почему я не ухожу отсюда.
Минуту она молчала, не зная, что сказать.
— Лучше бы вы завели приятелей одного с вами возраста, — ответила она наконец.
— Я завел.
— Пусть бы работал. Он еще не такой старый, чтобы не работать.
— Со мной заключили контракт.
Я сказал это без всякого выражения. Она удивленно повернулась ко мне. Как всегда поздно вечером, она выглядела усталой. Ее глаза, и всегда-то мутные, сейчас вообще исчезли. Пустые дыры.
— Хотите чаю? — спросила она.
— Вы не слышали, что я сказал?
— Слышала. Вы рады?
— Скажете сами, когда угадаете сколько.
— Я ничего в этом не понимаю… ваш Джонсон так волновался, будто дело шло о целых тысячах. Я его не слушала. Да оно и к лучшему.
— А ну его! Угадайте, сколько я стою.
— Не знаю. Я ничего не понимаю в регби.
— Я знаю, что не понимаете. Просто угадайте, сколько я, по-вашему, могу стоить. Сколько в меня вложено наличными?
— Мне, правда, трудно сказать. Будь моя воля, может быть, вам. пришлось бы еще приплачивать.
Я закинул голову за спинку кресла, чтобы мне было ее видно, и засмеялся.
— Шутите, — сказал я.
— Шучу.
— Я знал, что вы такая, если стащить с вас эту маску.
Она улыбнулась по-настоящему.
Я снова посмотрел на нее. Я никогда не замечал, какая она. Она не хотела, чтобы ее замечали. Вся ее жизнь, сколько я ее знал, только в том и состояла, чтобы сделаться как можно меньше и незаметней. Сжаться так, чтобы жизни уже не оставалось. В этом была ее цель. В точности противоположная моей. Это меня больше всего выводило из себя. Я хотел, чтобы настоящая миссис Хэммонд выпрыгнула наружу, как она почти выпрыгнула в эту минуту. Жизнь кинула ей столько плохих карт, что она больше не хотела иметь с ней дела. Она сдалась и сложила руки. Я ненавидел ее за это. За то, что она меня не видела, за то, что она не хотела видеть, что я могу ей помочь. Все было плохо. И я тоже. Все безразлично. И я тоже.
