Семён внимательно рассмотрел машину.
— Сколько вы за неё хотите?
— Пятьсот марок.
— Пятьсот я не дам, а двести дам, — решил поторговаться Семён.
— Ладно, двести пятьдесят и забирай.
Семён уже знал, что в Германии продажа машин осуществляется между продавцом и покупателем, и государство, в отличие от СССР, не принимает в этом участия. Денег у него с собой не было, но машину и малый бриф (техталон) ему отдали и сказали, что завтра привезёт деньги и получит большой бриф — документ владельца машины.
Из бассейна Семён ехал своим ходом, и удивился, что ехать по Франкфурту ничуть не сложнее, чем по Одессе. Они уже сдали все необходимые документы на обмен автомобильных прав и ждали, когда придёт разрешение.
Пока, до 1993, года права всем меняли безо всякой учёбы и экзаменов. Но после того, как выходцы из бывшего СССР стали ездить на купленных дома правах и наделали много аварий, всех эмигрантов обязали учиться вождению и сдавать экзамены, что стоило не одну тысячу немецких марок.
Когда шеф предложил Соколову оформить с Мариной фиктивный брак и выехать в Германию, Ефим обрадовался и огорчился. Обрадовался потому что уедет подальше от шефа, а огорчился оттого, что он опять должен подчиняться этой бабе с железным характером и служить для неё не больше чем чемоданом для переезда через границу. Шеф так и сказал:
"Будешь для Марины чемоданом, а на месте сами разберётесь, как вам быть дальше".
— А за счёт чего я там буду жить? — задал шефу вопрос Ефим.
— Будешь у Марины сиську сосать, — засмеялся шеф.
— Она мне угрожала, что если трону за её сиську — останусь без письки.
Шеф захохотал. Он знал, что Марина терпеть не может Соколова, но чтобы угрожать ему таким образом…
— Ну чёрт, а не баба, — сказал шеф, стёр со своего лица улыбку и продолжил, — первое время вас там всем обеспечат. А потом будете работать.
— А что я буду делать, если я ничего не умею?
— У немцев тоже есть общество глухонемых, — опять засмеялся шеф.
— Вам бы всё шутить. А мне потом расхлёбывайся.
— Вот что, придурок, мне надоели твои дурацкие вопросы. Пора уже и самому думать. Тебе ведь ничего серьёзного нельзя поручать. Из-за тебя и последняя операция сорвалась.
— Почему это из-за меня?! Я не при чём.
— А кто первый затеял разговор в Кривом Роге с бандой?
— Я что, мог знать, что они банда? Да и ничего особенного я не сказал.
— Нечего, вообще, было заводить разговор с незнакомыми людьми.
Случилось то, что и должно было случиться. Когда одесские кидалы приехали в Кривой Рог разрабатывать очередную жертву, Соколов ни с того не с сего подошёл к компании молодых ребят и спросил, у кого можно купить хорошую машину, а цена его не интересует. Ответа он конкретного не получил, но минут через пятнадцать к ним подошёл парень и сказал, обращаясь к Марине:
— Девушка, вы, пожалуйста никогда больше в наших краях не появляйтесь, а не то…
— Что не то? — перебил парня Ефим.
— Ты, сучёнок, молчи,… а не то мы переломаем Ваши красивые ножки, — улыбаясь говорил незнакомец и, затянувшись сигаретой, выпустил дым прямо в лицо Марине и продолжил, — мы вас уже давно пасём. И пока предлагаем по-хорошему — уябывайте отсюда. Поняла, курва?
Марина ничего не ответила и пошла к машине. В машине сидел Дрын и водитель, а вокруг дурачились человек семь тех самых парней, которых Ефим спрашивал. Один из них театральным жестом открыл дверь перед Мариной, другой задрал ей юбку, когда она садилась. Толпа захохотала. Марина сжала губы, ноздри у неё в гневе раздувались, но что она могла сделать?
Дверь захлопнулась и когда водитель завёл машину и хотел ехать, один из ребят опустил на крышу машины молоток. Водитель, здоровенный детина, хотел остановиться, но Марина взяла его за ногу и спокойно, но твёрдо приказала.
— Не останавливайся.
Второй удар пришёлся по багажнику. Дрын, редко вступающий в разговор, вдруг спросил:
— Чего ты, мамка, не дала нам выйти и рассчитаться с ними?
— Расхрабрился один. Хочешь башку потерять или сесть? Можем вернуться! Но третьего варианта нет.
— А пушка зачем?
— Объяснишь всё это шефу. Пока радуйтесь, что ноги унесли.
Дрын потом жаловался шефу на Марину.
— Шеф, я же этой бабе не пацан какой-то. Я хотел этим малявкам рога посбивать, а она не дала. Ты меня от неё забери. Не гоже мне, Дрыну, у бабы затычкой быть.
— Ты вот, что, Дрын, делай, что тебе говорят. А Марина правильно поступила. Ты не понимаешь, что мальчишкам нужно было сдать вас. У них менты в доле. Да и не мальчишки они, а каждый уже по одной, две ходки сделал Дрын знал, что задавать шефу вопросы нет смысла. Если говорит, то знает.
Шеф понимал, что Соколов ни в чём не виноват, но тыкнуть его лишний раз носом в его же дерьмо не мешало.
— Значит так, — подвёл итог разговору шеф, — три месяца, унд виллькоммен ин Дойчланд!
— Вы и немецкий знаете?
— Ты всё понял, что я сказал? — Ефим кивнул, — оформляйте документы!
Марина оформив в Загсе брак с Ефимом переменила свою фамилию на Соколову и быстро собрала и перевела на немецкий все необходимые документы. Вопрос — ехать или не ехать, перед нею не стоял. Нынешняя работа кидалой вела прямиком на скамью подсудимых или на тот свет от руки конкурентов, или обманутых продавцов. А это её никак не устраивало, потому что ей нужна была свобода и большие деньги, которые она ненавидела, если бы они не были нужны для покупки лекарств больной трёхлетней дочери и содержания матери, которые ей были бесконечно дороги.
Её мать, Анна, будучи студенткой мединститута, встретила в Одессе на лузановском пляже парня, приехавшего из Москвы на каникулы к своим друзьям, студентам Литературного института. Высокий, красивый парень, будущий поэт Владимир Раевский увлёк Анну стихами, романтикой, рассказами и, как ей казалось искренней любовью. Но когда закончились его каникулы, он уехал не попрощавшись. Анна очень переживала, ходила сама не своя и вдобавок к своей душевной травме получила и физическую: переходя в темноте дорогу, споткнулась о торчащий боком канализационный люк и упала прямо под проходивший трамвай. Анна лишилась ноги выше колена и ещё находясь в больнице поняла, что беременна. Ни секунды не сомневаясь решила, что будет рожать. Она понимала, что это единственный шанс стать матерью.
Институт пришлось оставить. Анна жила вместе с матерью в старой двухкомнатной квартире в центре города. Она раньше всё себе шила сама и теперь стала модисткой, обшивая всех своих знакомых. Протез, который ей сделали, был тяжёлым, громоздким, натирал культю, и Анна чаще пользовалась костылями. Особенно тяжело стало вести хозяйство после смерти матери.
Девочка, которую она назвала Мариной, росла смышлёной, подвижной и с самого малого возраста была лидером в компании ровесников.
Училась она хорошо и к пятнадцати годам превратилась в красавицу, на которую все оглядывались Анна, глядя на дочь, всегда ею любовалась, и всегда у неё ёкало под сердцем, когда в какой-то миг она поразительно напоминала ей отца. А тот, став знаменитым на всю страну поэтом, и не подозревал, что у него в Одессе растёт или уже выросла дочь, поразительно похожая на него.
Будучи маленькой, Марину не интересовал вопрос отцовства, но по мере взросления она чаще спрашивала у матери о нём. И только когда Марине исполнилось четырнадцать лет, Анна рассказала дочери правду.
Разговор этот вышел тяжёлый для обеих, и только слёзы облегчали душу.
— Доченька, ты единственная, кто знает правду. И я не знаю, правильно ли я сделала, рассказав её тебе. Ты не представляешь себе, как я мучилась все эти годы, держа тайну в себе. Теперь ты решай сама, хранить ли в тайне, сказать ли кому-то, а может открыться ему.
— Мам, да пошлёт он меня подальше. Скажет самозванка.
Анна повернулась на своём крутящемся стуле и из нижнего ящика бельевого комода, вынула пачку бумаг. Она из них выбрала журнал «Огонёк», в котором была его большая фотография.
— А теперь скажи, может он отказаться?
Марина влипла в фотографию и поразилась, как она похожа на отца.
Даже движение, которое он сделал в душевном порыве читая стихи, казалось ей таким близким, вернее, её движением.
— Возьми все бумаги, здесь его стихи, статьи о нём, короче всё, что я могла собрать. Теперь они твои.
— Мама, а ты его по-прежнему любишь?
— Не знаю, может быть. Во всяком случае мне никогда никто кроме него не снился в моих любвеобильных снах.
— Мамочка, — только и смогла сказать Марина, обняла мать за плечи, и они так просидели молча, пока не постучали к ним в дверь.
Марина выучила все стихи своего отца и считала его лучшим поэтом современности. Она думала, что его творчество ей близко и понятно потому что в ней его гены, но и её друзьям и подругам нравились его стихи, и они слушали их в её исполнении и даже говорили между собой, что когда видят поэта по телевизору, то он напоминает им Марину.
