Они шли без всякой цели. Они забрели в огород и пробирались теперь с трудом через мокрые заросли спаржи. Она сорвала несколько красных ягод спаржи и бросила в него. Она гневалась. Она видела, что земля, по которой они шагали, оказывала на него странное воздействие. Ведь из осеннего перегноя пробуждалась жизнь. Она заметила это по его осанке и походке, по его взгляду и по некоторым беглым замечаниям относительно того, что они видели. Да, такова реакция здоровых людей, ей же все равно, она должна, должна умереть.
Она закашляла, чтобы обратить на себя его внимание, внимание врача.
— Вы кашляете, фрекен Лино!
И она сказала, хотя прекрасно понимала, что говорит не совсем правду: «Да, я начинаю, естественно, снова кашлять. Здешнюю зиму я не вынесу».
— Но относительно ваших легких вы можете быть совершенно спокойны. Заверяю вас. Другое дело, если здешняя зима вам не по силам. Вы можете уехать.
Его слова рассердили ее, особенно раздражало это: «Вы можете уехать…»
— Думаете, весело жить вот так? Ездить и только смотреть, смотреть и смотреть? Ходить в ожидании ночного страха.
Последние слова она произнесла с особенным ударением.
— Значит, нарушение сна.
— Да, и еще адские боли в лице.
— И ничего вам не помогает?
— Я так привыкла к снотворному, которое вы прописали мне нынешним летом, что оно почти не действует.
— Когда вы засыпаете?
— Ах, на рассвете.
— Всегда?
— Точно не могу сказать, но не так уж редко, да.
Он вошел в свою роль врача и начал монотонным голосом расспрашивать: всегда ли боли одинаковые, как часто они повторяются, кружится ли голова. Она отвечала утвердительно. «Но в любом случае спасает морфий!» Она произнесла последние слова как бы между прочим.
— А настроение каково? Непрерывный страх?
— Хорошо, что вы понимаете.
— Когда хуже всего?
— По утрам.
— Я так и думал!
— Почему вы говорите таким тоном?
— Просто потому что знаю по себе.
— Неужели существуют на белом свете врачи, которые соучаствуют в страданиях пациента? У меня создалось впечатление, что изучение медицины является лишь эффективной мерой против всех жизненных неудач.
Она видела, что он слегка оскорбился, когда она произнесла последние слова.
— Нет, нет, очень многое может ранить врача.
Она шла и рассматривала его: мужчину, который по-настоящему пленил ее. Они остановились под высокими голыми кленами. Один лист с шумом упал сверху. Чудное настроение, необычное.
Он снова заговорил: «Утреннюю меланхолию, о которой мы только что говорили, я хорошо знаю. В такое утро я рад, что у меня есть пациенты». Тут она заметила, что он понял, что сказал лишнее человеку, который нуждался в помощи со стороны, и он поспешил добавить: «Но в общем-то ничто не поможет, если что-то разладилось».
Она бросила на него быстрый взгляд: «Вы должны помочь мне, я хочу спать по ночам!»
Он помолчал, потом сказал: «Да, естественно, я могу прописать вам очень сильное снотворное, но обещайте мне не злоупотреблять, принимать через день, и в самом крайнем случае.
Он посмотрел ей прямо в глаза: «Когда человек болен и находится в нервозном состоянии, не столь уж безопасно иметь такие средства у себя под рукой».
Они стояли под деревьями, охваченные одним и тем же настроением. Старый сад, влажно, прохладно в воздухе и падающая с деревьев листва.
Она ответила несколько грубовато: «Вы тоже хороши, доктор Врангель! Говорите такие вещи своему пациенту!» Она едва удержалась, чтобы не рассмеяться, ведь он мог кое-что уловить в ее смехе. Совсем наивным, каким она считала его, он не был. Они прошли еще немного, потом он сказал: «Фрекен Лино, строго говоря, вам не нужна сестра Беате. Как вы думаете, может, для вас было бы полезнее обходиться без помощи медсестры? Ведь она постоянно напоминает вам о вашей болезни».
Прекрасно, он хорошо умел говорить, но все же он допустил небольшую ошибку. Она собралась с силами, решила использовать свой талант воздействия на людей. Теперь или никогда, посчастливится или не посчастливится:
— Доктор Врангель, у меня есть план, но боюсь, что вы посмеетесь надо мной.
— Не буду, обещаю вам, не имею права, я ведь врач.
— Сегодня мне исполнилось тридцать лет.
— Разрешите поздравить вас с днем рождения?
— Женщин не принято поздравлять, когда им исполняется тридцать.
— Но не вы ли несколько дней назад говорили о настоящем свободомыслии. Разве мои слова противоречат вашим требованиям?
— Возможно, вы правы. Во всяком случае, мило с вашей стороны, что вы говорите, что думаете. Но послушайте… У меня созрел план, безумный, но когда вы узнаете его суть, вы поймете, что я не собираюсь лишить себя жизни.
— Так, интересно.
— Я думаю, вы поймете, что, когда болеешь семь лет подряд, неизбежно возникает недоверие к медикам, постепенно накапливается серьезная критика их работы. Улавливаете смысл? Думаешь приблизительно так: «На самом деле ты мог бы лучше справиться с этой работой». Я ненавижу любой вид милосердия, говорю вам откровенно. Так или иначе, рано или поздно оно превращается в сплошное сюсюканье. Что говорить, зло разного толка существует в мире. Болезнь, должна вам сказать, доктор Врангель, как бы разъедает тебя изнутри. Итак, в жизни наступает момент, когда начинаешь думать о других — хочешь ты этого или нет. Да, я, по правде говоря, много раз испытала страх превратиться в милосердную тетю, выработать в себе это сострадание, сочувствие, которое коренится в… Ну, да ладно. Я постараюсь эту длинную историю изложить короче: у меня появилось желание изучать медицину.
Она удивилась, до чего хорошо удалось ей разыграть эту комедию. Длинное вступление, которое она сделала, эти события прошлого. Она помнила хорошо, что однажды чувствовала именно так, однажды, много лет назад, она чувствовала себя бесконечно опустошенной, оголенной, казалось, все земные и неземные страдания воплотились в ней, и тогда появилось это желание, потребность протянуть руку помощи всем, всем… и помогать, только помогать.
Давно это было, слезливая жажда милосердия, теперь она лишь сожалела об одном: о самой себе. Она продолжала развивать свою мысль:
— Поймите, я не думаю, что стану первоклассным врачом, лучше других. По всей видимости, наоборот. Но я думаю, что я, вероятно, смогла бы понять лучше, смогла бы помочь лучше пациентам.
— Вы серьезно так думаете, фрекен Лино? Учеба — нелегкое дело. Это не в игры играть.
— Вы сами говорите, что я полностью выздоровела. Разве вы не верите, что силы удесятеряются, когда есть цель? Мой дядя, самый понятливый человек на этой земле, без сомнения, поддержит меня. Он одобрит мой план.
— Вы сдали вступительный экзамен?
Итак, он попал в ловушку. Он размышлял уже над ее планом. Да, да, правда, он попался в расставленную ею ловушку.
— К сожалению, нет, но я полагаю, что мои знания латыни и философии приблизительно отвечают тем требованиям, которые предъявляются на экзамене при зачислении в университет. Как вы думаете, смогу я справиться с другими предметами уже этой осенью?
— Этой осенью?
— Да, этой осенью. Я разработала свой особый метод чтения, я лежу на диване спокойно и читаю, экономлю таким образом силы.
— Вы достойны уважения.
— Я очень выносливая.
Они еще долго беседовали, и Дагни Лино почти поверила в то, что сама придумала. Под конец полностью уверовала. Она не в меру развеселилась. Утреннее настроение как рукой сняло, будто его и не было, она вздохнула свободно. Она шагала легко и слушала доктора Врангеля, который тоже пришел в состояние необычайного возбуждения. Он шел и говорил:
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
Она повторила свое: «Вы должны помочь мне побороть бессонницу!»
Он немедленно ответил: «Естественно, помогу».
И еще она сказала: «Не беспокойтесь, я не подведу вас, не буду злоупотреблять».
Прошел час с тех пор, как они вышли прогуляться. Они поднялись к ней в комнату, оба в превосходном приподнятом настроении. Она все равно была настороже: один неверный шаг — и все испорчено. Начнутся подозрения. Он сел в кресло у письменного стола и выписал рецепт. Она стояла позади него, когда он писал.
— Шприц есть?
— Да.
— Управитесь сами?
— Да, я могу делать уколы. Очевидно, вы правы, я не нуждаюсь в помощи сестры Беате.
Они посидели еще немного, обсуждая в подробностях ее медицинские занятия. Она возбужденно ходила по комнате: «Признаюсь, я чувствую себя уже сейчас доктором».
— Видите, небольшие импульсы, фантазия, и ум ваш начинает работать…
После полудня. Дагни осталась одна, и ее наигранную веселость словно ветром сдуло. Возвышенное настроение, снизошедшее на нее во время прогулки с доктором Врангелем, тоже покинуло ее. Нельзя сказать, что она совсем пала духом, нет, но приблизительно такое чувство, если выпьешь днем слишком много, а потом ощущаешь, как в нервах подрагивает, когда хмель медленно уходит. Ни трезвая ни хмельная, ни голодная ни сытая, ни раздетая ни одетая. Нет ни отчаяния, ни сомнения, она беспокойно металась по комнате. Есть ли спасительная соломинка? Может, отложить задуманное? Как-то странно подумать, что не увидишь, как забрезжит рассвет, как наступит новый день, без тебя.
