«Износить столько же подошв, сколько истратить чернил…» Как в истории с выражением «ткнуться головой», — решающим моментом, с которого все началось, — эти слова Кено стали для Жюли новой зацепкой.
Она бороздила жизненное пространство, и списки удлинялись и заполняли ее книжечки, но прислушиваться было уже недостаточно. Жюли должна была выработать методику исследования, определить правила. Заменить карандаши на чернила. От этой мысли ее бросило в дрожь.
Тогда она углубилась в словари. С осторожностью. Записала, что орган является частью живого существа, выполняющей определенную функцию. Что голова — это часть тела, которая у человека считается вместилищем мысли, а нога позволяет идти или стоять…
Затем она составила по возможности полную и точную библиографию трудов, посвященных словосочетаниям, выражениям, идиомам, образной речи, пословицам, поговоркам, максимам и сентенциям, касающимся человеческого тела. Тщательно записала имена авторов, названия книг и даты публикаций.
При переходе от слушания к чтению у нее возникло чувство, будто она борется со всем, что открыли, отметили и записали предыдущие авторы. Здесь были услышанные, запомненные, плененные обрывки жизни, и, когда во время чтения она обнаруживала среди них те, что, казалось, были созданы специально для уха, она переживала, что сначала не услышала, как они произносятся. Запечатленные на бумаге, голоса улицы казались изменившимися, и Жюли чуть ли не раздражалась, следя за их молчаливым написанием. Она видела — скорее видела сквозь них — то, что сама запомнила, и много раз пыталась произнести их вслух.
Во время своих многочисленных прогулок она испытывала любопытство, симпатию, интерес — разные чувства. Они доставляли удовольствие, а поскольку уже и речи не было о том, чтобы сойти с дистанции, отныне в этом была ее работа.
И далеко не пустая.
Сначала она переписала то, чего у нее не хватало, дополнила свои порою только начатые списки. Но если в ее тетрадочках и отсутствовали многие выражения, она все же с удовлетворением отмечала, что и у нее были такие, которые не встречались больше нигде.
Разумеется, она оценила живость и жизненность новых выражений, часто встречающихся, старательно записанных и методично классифицированных. Отметила также серьезность некоторых исследований, хотя и сожалела, что из издания в издание находила противоречивые гипотезы, причем самые соблазнительные из них — а так оно обычно и бывает — оказывались не самыми обоснованными. Как интересно, оказывается, узнавать происхождение фраз, прослеживать их эволюцию и изменение смысла!
Позже ей посоветовали почитать Кале, Герена, Карко, Жеана Риктюса («зубки как рисовые зернышки»). Это был период, который она назвала «выходом из словарей».
После чего, из страха все позабыть, она вновь предалась улице.
Однажды вечером случилось то, что повергло Жюли в сильную печаль, не отпускавшую ее все последующие дни. Улетел Красавчик. Клетка дрозда осталась открытой, окно тоже было открыто, и птица, несмотря на свое единственное крыло, пустилась в полет. Жюли позвала, заглянула под шкаф, под кровать. Встревожилась, вышла на улицу, снова позвала, но Красавчика не было ни возле подъезда, ни во дворе. Она сходила в булочную, к мадам Мартен, и в канцелярский магазин к Нуайелю. «Вы не видели черную птичку?» Нет, они не видели. Взволнованная Жюли кинулась бежать вдоль тротуаров, в надежде, что птицу не раздавила машина и не схватили собаки или расшалившиеся дети. В сквере она останавливалась возле каждого дерева и снова звала.
На крыше бассейна резвились воробышки. Жюли расплакалась. Ей стало холодно. Она вернулась домой, взглянула на клетку, по-прежнему пустую. Она не понимала. Не как дрозд улетел, а почему. Она оставила открытой клетку, еще хранящую тепло Красавчика, подсыпала зерна, подлила воды и положила половинку яблока. На следующий день она осталась дома, возле окна и покинутой клетки. Ей вспомнилось кладбище, бабушка, счастливые дни детства. Потом наступили другие дни, положившие конец иллюзиям.
«Не зная весны» снова ощутила свою связь с Жюли. Помогла печаль. Но, в отличие от девушки, ей казалось, что она понимает причину исчезновения дрозда.
Среди тех, кто работал в ателье мсье Альбера, «Не зная весны» охотнее всего прислушивалась к Шарлю. Мсье Шарль в своих ответах, превращавшихся в долгие монологи, часто прибегал к хасидским легендам, полагая, что основным их достоинством является то, что они сохранили живое слово.
Одна из этих легенд и вспомнилась «Не зная весны» сразу, как только она поняла, что Красавчик не вернется. Вот она:
«Однажды прогулка увела рабби Яакова Ицхака из Пжиши в компании его ученика Переца — этот ученик умел слушать, как никто, потому что уши его были так плотно соединены с душой, что не было звука, который одновременно не стал бы достоянием его ушей и души. Из ручья, протекавшего посреди пастбища, с гоготом выходили гуси. „Вот бы понимать все языки!“ — воскликнул ученик. „Когда ты добьешься, — заверил его рабби, — понимания корней того, что говоришь сам, ты научишься понимать язык всех созданий“».
«Не зная весны» без труда устремилась к корням того, чем была она сама. У нее не возникло ни малейшего сомнения: дрозд улетел вовсе не потому, что была открыта клетка.
Поскольку она с подругами отличалась от одиннадцати других моделей мсье Альбера, «Не зная весны» познала ожидание и тоску, усталость и отчаяние. Но кроме этого, у нее была уверенность, что кое-что из того, что дала ей жизнь, по-прежнему в ней прибывает. Если она видела, слышала, говорила, если имела счастье быть со своими подругами, если чувствовала себя в безопасности или до головокружения ощущала свою избранность, то был в ее мыслях и этот образ — образ бегства, о котором они втроем так часто мечтали.
Отсутствующее крыло Красавчика отличало его от других дроздов. На маленьком деревенском кладбище, где Жюли нашла его, он мог в одиночку сражаться за жизнь, он научился этому.
Да, у Красавчика было всего одно крыло, однако он мог видеть одновременно и комнату Жюли, и сквер, где под деревьями воробьи жили своей птичьей жизнью.
Разве уйти хуже, чем остаться?
Улетев, Красавчик ответил на этот вопрос, а Жюли так никогда и не узнала, что с ним сталось.
С исчезновением дрозда в жизни «Не зная весны» что-то переменилось. Что-то, чего она толком не могла оценить. Угроза чего-то, что еще не случилось. Жакетка сопровождала Жюли в библиотеку, в кино, иногда в ресторан. Ездила с ней в метро или автобусе. Случалось, Жюли снимала ее и клала возле себя на пустое сиденье, вешала на спинку стула или на вешалку. До исчезновения Красавчика «Не зная весны» никогда не задумывалась о том, что ее могут забыть. А если вдруг Жюли уйдет, по небрежности оставив ее, что с ней станет — она ведь не может двигаться самостоятельно? И жакетка ощутила, что погружается в тревогу, свойства которой ей еще не приходилось испытывать.
Вспомнив об этикетке, содержащей ее имя и приколотой к низу ее левого рукава, она стала мечтать о приколотом к ней полном адресе — не важно где, хоть на подкладке или внутри кармана.
Нелишне будет напомнить также, что как раз у мсье Альбера и в связи с той самой песней, имя которой она носила — «Забудь, забудь: нет больше мая, / Вот так и счастья нет как нет…», — испытание забвением повергло «Не зная весны» в состояние, близкое к отчаянию.
Она не сомневалась в привязанности Жюли, несмотря на то что могла упрекнуть ее в непостоянстве. Но к нему она в конце концов привыкла. Теперь же ей случалось успокаиваться и даже радоваться, когда, собирая свои записи и листочки, чтобы идти в Национальную библиотеку, Жюли оставляла ее в шкафу. Вопреки одиночеству, которое прежде хотя бы скрашивалось пением Красавчика.
Работа снова вступила в свои права. Жюли яростно принялась за нее. Она решила, что пора наконец составить из всего собранного каталог «временно окончательных списков» (эти последние три слова она поставила в кавычки) всех выражений французского языка, упоминающих части человеческого тела.
Для этого следовало все учесть, разделить, перегруппировать, рассортировать, классифицировать, а заодно и признать некоторые небрежности.
Отказавшись от алфавитного порядка и отбросив хронологический (какая тут может быть хронология?), она начала так, как подсказывало, тоже пока временное, название диссертации, то есть с «головы» до «ног». Дело осложнялось выражениями, содержащими одновременно названия двух органов: например, «сердце на ладони», «убрать руки за спину», «глаза боятся, руки делают»… Тогда она составила один список с двумя органами, другой с тремя и — дальше ехать некуда: «Я сунул ему кулаком в рыло и дал под зад коленом!» Четырех одним махом!
