Сзади из железной калитки тихо выходит Герман Вублер и бесшумно садится рядом с Евой. Она вздрагивает, поворачивается к нему.
Ах, это вы… да, вы пунктуальны… хотя могли бы уж кашлянуть.
Вублер. Простите… виной – моя застенчивость. При дневном свете или полном вечернем освещении я бы никогда не отважился сесть рядом с вами. Благослови, господи, туман. Хотя мы знакомы и не можем заподозрить друг друга в каком-либо коварстве. Так близко (показывает на калитку сзади) мне еще не доводилось ходить на свидание. Сорок лет назад я впервые обратился на улице к женщине. Во время затемнения, темнота придала мне храбрости… мне было двадцать.
Ева Плинт. Та, с которой вы заговорили, была проституткой?
Вублер. Нет, она была продавщицей в обувном магазине.
Ева Плинт. Эрика, ваша жена! Ее история известна по предвыборным брошюрам. Бедняжка, биография образцовой демократки… это, должно быть, грустно. Мне она всегда нравилась. Как она поживает?
Вублер. Хочет и уехать отсюда и остаться. Странно, многие хотят уехать. Вы, наверное, тоже?
Ева Плинт. Как только подумаю об Эрнсте, опять начинаю колебаться. Это зависит также от того, что вы мне сообщите. Так как же его зовут?
Вублер. Хесус Перес де Легас, тридцать пять лет, кубинец, разумеется, коммунист. Превосходно говорит по-немецки, как вы знаете, учился в ГДР, читал Брехта, Анну Зегерс. Работает здесь в торговом представительстве.
Ева Плинт. Женат?
Вублер. Разузнать это вряд ли возможно. В большинстве случаев они не привозят сюда жен, а доступа к их личным делам у нас нет. Будьте осторожны, милая Ева.
Ева Плинт. Он шпик?
Вублер. Видите ли, все дипломаты в известном смысле шпики. Они пытаются добывать информацию по возможности тактично и легально. Если же они делают это бестактно или же глупо и не совсем легально, то их называют шпионами и выдворяют. Он наверняка не станет расспрашивать вас в лоб…
Ева Плинт. Я всего лишь два раза потанцевала с ним, а танцует он как бог… и всегда подает мне пальто, опередив вас; он кладет мне руки на плечи и глядит в глаза. Ну что я могу ему рассказать? Эрнст ничего не говорит мне о политике. Я знаю не больше того, что пишут газеты и сообщает радио.
Вублер. Желательна любая информация: о Карле, о вашем свекре, о Гробше и прежде всего – о Плуканском, на которого работал Гробш. Плуканский очень выгодная фигура, известно, что он брал взятки и, вероятно, может уступить шантажу…
Ева Плинт. Да, знаю. Нефть, оружие, ковры… исполнительницы танца живота – но ведь этими танцовщицами он еще не торгует или тоже? (Вублер молчит.) Может, он только посредничает при заключении договоров, они же артистки… ну и немножко играет в агента?… Вы молчите?
Вублер (вздыхает). Да, молчу.
Ева Плинт. Как говорится, не подтверждаете и не опровергаете… то есть скорее все-таки подтверждаете.
Вублер (резко). Нет, скорее опровергаю. Вы мне разрешите закурить?
Ева Плинт. Пожалуйста. Трубку?
Вублер (кивает, достает из кармана трубку, набивает ее, подносит гаснущую спичку к лицу Евы). Да, утром сигареты, вечером трубку… Ваши супы, Ева, лучшие из всех, что я когда-либо ел. Ваш рояль, беседы с вами, Карл и Эрика… жаль, что мы теперь видимся только на обедах да вечерах, пожилому мужчине это грозит перейти от влюбленности к сладострастию. Я готов даже отказаться от «Новостей» или потерять очки, если мне таковые понадобятся… а дискуссии, как сегодняшняя, можно записать на видеокассету и потом на досуге изучить.
Ева Плинт. Вы словно подслушали мои мысли.
Вублер. Конечно. Я даже не посмотрел «Новости».
Ева Плинт (тихо). Не говорите ничего об Эрнсте Гробше, пожалуйста, и о Карле нам не стоит говорить, а Хесус, этот кубинец… странно, его образ уже тускнеет в моих глазах. Мне стало страшно с тех пор, как я начала понимать Карла.
Вублер (тихо). Понимал я его всегда… однако понимать – еще мало что значит. Когда я в двадцать пять лет вернулся с войны – сбежал домой, больше всего мне хотелось разрушить уцелевшие города и церкви… и уж подавно – рояли. Я понимаю даже тех, которые поджигают автомобили. Будьте осторожны, не говорите на приемах о Бингерле, Плуканском, Блаукремере… Не шушукайтесь о Блаукремерше-первой. Вы знали ее?
Ева Плинт. Так, мимолетно, точно не помню. Я знаю только вторую – с ней я знакома… А болтовня моя не, выходит за пределы того, о чем пишется в газетах.
Вублер. Когда жена политика болтает о том, что написано в газетах, это выходит за пределы того, что есть в газетах. Такая жена становится, собственно говоря, источником информации, и каждый предполагает, что она знает больше, чем газеты.
Ева Плинт. Там что-то насчет документов и… Бингерле. Газеты пишут, что это бризантно.
Вублер. Бризантность – это разрывная сила, взрывчатость, Бризантны мины, неразорвавшиеся снаряды… если на них наступить или случайно по ним ударить, взлетишь в воздух. Печать может писать о бризантности, но если вы жена политика, заседающего в важных комиссиях, личного секретаря Плуканского, если вы высказываетесь о Бингерле и Плуканском, могут подумать, что вы знаете, где эта мина заложена.
Ева Плинт. Но ведь Бингерле и Плуканский – это тема номер один, на приемах только о них и шушукаются.
Вублер (настойчиво). Вы этой темы не должны касаться. Знаете, что случилось с Блаукремершей-первой?
Ева Плинт. Ходят слухи о сумасшедшем доме, говорят, что ее измотали, доконали… я же все слышу. А недавно всплыло новое имя – Плониус…
Вублер (вздрагивает; очень серьезно). Ни слова об этом Плониусе, Ева, ни слова. Гробш говорил с вами о нем?
Ева Плинт. Да нет же, он ничего не говорит, а ведь знает массу вещей.
Вублер. Зря вы говорите о сумасшедшем доме. Это же санаторий Кульболлен.
Ева Плинт. Я слышала, там только женщины.
Вублер. Да, те женщины, которые слишком много слышат, много видят, много читают, заглядывают в записные книжки своих мужей, подслушивают телефонные разговоры. Присмотритесь к Карлу и Гробшу, как они себя ведут на приемах: говорят только о погоде, об антиквариате, о модах. Позавчера у Кюстермана вы слишком много говорили. Лучше помалкивайте, улыбайтесь, болтайте о кино, модных песенках. Между прочим, красное платье, в котором вы были у Кюстермана, вам не идет, красное – цвет прихотливый Вам пошел бы светло-зеленый, а к нему маргаритка из горного хрусталя.
Ева Плинт. Я знаю, что мне почти сорок. Вы за шесть лет не постарели.
Вублер. Семь лет. В двадцать пять я выглядел почти пятидесятилетним, а сейчас, в шестьдесят два, тоже смотрюсь на пятьдесят… Я часто сидел вон там, поджидая, когда вы в восемь полейтесь здесь… Мечтал о шапке -невидимке, не для того, чтобы подслушивать, нет, а чтобы смотреть на вас, не стесняя вас своим присутствием… Вам идет светло-зеленый, светло-голубой, конечно – белый и вся бежевая гамма. Вы позволите еще немного побыть с вами? Может, сходим куда-нибудь?
Ева Плинт. Пригласите меня на стаканчик пива… у стойки в баре Аугуста Крехенса… Я бы частенько туда заглядывала: спокойно посидеть, выпить пивка, покурить, вспомнить о человеке, который не оставил о себе памяти… Но, к сожалению, не вымирают мужчины, считающие себя неотразимыми, и если неотразимый видит женщину, которая одна пьет у стойки пиво, то с вероятностью два из трех он кладет ладонь ей на руку, а это мне еще противнее, чем их болтовня о нечутких женах. Непонятые женщины – явление грустное, но непонятые мужчины и того хуже. Если женщина одна на табурете у стойки, значит, эти непонятые, тяпнув для храбрости, немедленно приступают к действиям: «Сегодня в одиночестве, сударыня?» Или: «Я тоже одинок, а двое одиноких должны объединиться». Так что спокойно пива не попьешь… Хорошо, пойдемте к Аугусту.
Вублер (поднимается). Иногда я заглядываю в тот бар и сижу в одиночестве.
Ева Плинт (тоже поднимается). Мы могли бы встречаться там, это совсем неплохо.
Вублер (берет ее за руку). Давай пошли.
Ева Плинт. Не тыкайте, пожалуйста, и не сжимайте так сильно мне руку.
Вублер. Сейчас или никогда?
Ева Плинт. Пожалуй, никогда. Эрнст, Карл, Хесус… Я не обманывала еще ни одного мужчину.
Вублер (останавливается с Евой у древней стены). И все-таки у вас репутация легкомысленной, весьма кокетливой женщины. Такова участь многих красивых и хорошеньких женщин – их считают легкомысленными. Действительности это соответствует редко, другие на самом деле куда опаснее.
Ева Плинт. Вы знаете это по личному опыту?
Вублер. Нет, не по личному, а в результате знаний, приобретенных профессиональным путем. Мне случается иметь дело с уймой дипломатов и их жен. Неприятностей бывает достаточно… нет, я не волокита, неужели я похож на волокиту? Однако я уязвим и подвергался соблазнам… но, как и ваш Эрнст, отношусь к политике очень серьезно.
