«А не проявляю ли я близорукость? — подумал Балашов, — Не слишком ли поддаюсь благодушным настроениям… Ведь таких категорий, как принципиальность и бдительность, никто не отменял. Если разобраться — что хорошего в этом Столетове? Чем он вызывает сочувствие? Тем, что сидел, и ничем больше. Человек своевольный, закрытый, себе на уме. Отношения с людьми у него не простые. Чего стоит, например, инцидент на проводах Вари Суворовой…»
— Минутку! — повторил Балашов. — Вот что, товарищи. Есть предложение не отвлекаться и заканчивать с вопросом Захара Петровича. Причем учтите, случай на полустанке — особая статья. Этот случай на наше решение влиять не должен. — Последние слова он произнес с особенным нажимом, словно старался убедить не только других, но и себя. — Вместе с тем прошу вас отнестись к вопросу серьезней, с должной ответственностью, продумать объективные факты и до конца оценить их. Возьмем нечуткое отношение к Задунайской. Разве так нас учит партия относиться к специалистам? А сопротивление милиции? А материальный урон колхозу и государству, который еще придется подсчитать с карандашом в руках… Я имею в виду холостую гонку косилок из МТС и обратно в МТС. И это в то время, когда колхозы буквально стонут от недостатка косилок. А состояние посевов, не соответствующее оптимистическим уверениям товарища Столетова? Во всем этом надо скрупулезно разобраться и дать принципиальную, партийную оценку.
Балашов сел прямей, достал из нагрудного кармана гребенку и причесался. А когда Столетов с горечью отшутился на какой-то нелепый вопрос бригадира, подул на гребенку и сказал жестко:
— Давайте серьезней, товарищи. Мы действительно не на посиделках.
И все пошло по второму кругу.
Костиков сочувственно взглянул на Столетова и начал:
— Мы тут стараемся, ангела из Петровича лепим, выгородить его норовим. И я не злодей. И я в общем не против. Петрович вперед на много грехов отстрадался. А все ж таки давайте оглянемся на народ. Ну, уважим мы Петровича, ну, простим. А что народ скажет? Ведь все же видали: является товарищ Столетов на личный огород агронома, отпихивает Светлану, так что она, добрая душа, коленку покорябала, и силком, как оккупант какой-нибудь, скрупулезно отбирает все ее личные овощи и замыкает на колхозном складе. Меня народ спросит — так партия учит относиться к молодым специалистам? Что я людям скажу?.. Есть предложение пока что снять с работы, а там видать будет. И все дела.
— Ишь ты! — сказал Иван Иванович. — Не жила а родила!.. Надо вперед разобраться.
— А мы и так разобрались. — Костиков развел руками. — И новые факты появились. Портрет дорисовывают.
— До того дорисовывают, что Захар Петрович уж и на себя походить перестал, — сказал Лопатин. — У меня предложение — отложить заседание… Давайте передохнем. А то дров наломаем.
— Чего откладывать, — удивился Балашов. — Все ясно. Давайте решать.
Так Дедюхин, навредивший Столетову при жизни, не оставил его в покое и после своей кончины.
В результате обсуждения решили: объявить Столетову по партийной линии строгий выговор с занесением в личное дело, а общему собранию колхоза рекомендовать снять его с должности председателя.
— А пока работай с прежней энергией, Захар Петрович, — сказал Балашов, когда все, не глядя друг на друга, расходились.
Балашов был человек честный и умный. Он быстро выдвинулся, стал секретарем райкома, перешел на руководящую работу в область.
Прошло с той поры несколько лет, но ему всегда было стыдно вспоминать и эту фразу и обстоятельства, при которых она была сказана.
С утра неизвестно кто пустил по деревне сплетню, что Столетов хитроумным способом загубил Дедюхина и что из области уже приехал человек секретно разобраться в этом темном деле. Почти все колхозники и даже племянница Дедюхина Зоя не верили, отмахивались, говорили: «Что мы, Петровича не знаем, что ли?»
Но сплетня зудела, как муха по стеклу, и, кроме того, из области уполномоченный действительно приехал.
К обеду и мужчины стали прислушиваться к бабьим пересудам, задумываться, вспоминать, как не ладили Дедюхин и Столетов: «Сойдутся и цапаются, как барбосы».
Но мало ли кто не ругается по работе? Так просто, за худой характер, никто не станет губить живую душу. Должна быть конкретная причина.
Подумали — и нашли конкретную причину: Дедюхин приказывал косить кукурузу, а Столетов категорически отказывался. За это и уцепились.
С самим Столетовым никто, конечно, не заговаривал, но он чувствовал шепоток за спиной и не мог не догадываться — про что шепчут.
Впрочем, это вовсе не мешало ему заниматься своими обычными делами.
Рано утром он задержал возле свинофермы Светлану и объявил, что она не умеет производить выборочное определение качества посевов. Для получения надежных результатов надо назначать четыре, а лучше пять квадратов, различных по густоте и качеству растений, определить их состояние и вывести среднее арифметическое.
Светлана слушала его вежливо, стараясь показать, что вежливость эта проистекает только из тех особых отношений, в которых они случайно оказались, и ни от чего иного.
Она выслушала его молча и собиралась идти.
Он остановил ее снова и пояснил, что если вчерашнюю «липу» она представила на бюро только от невежества, — это еще полбеды, но если квадрат на самом гиблом участке выбран сознательно, чтобы угодить начальству, — настоящего агронома из нее никогда не выйдет.
Светлана терпеливо слушала.
— Так вот, — сказал Столетов. — Отбейте пять квадратов и посчитайте заново.
Светлана сказала, что на сегодня у нее запланированы другие дела и ей некогда. Столетов велел все другие дела отставить, а кукурузу проверить немедленно. Результат оформить, вечером найти его, где бы он ни был, и доложить.
Она попробовала отговориться, но Столетов сказал:
— Все!
И пошел куда-то, насвистывая: «Наш паровоз, вперед лети…»
А Светлане пришлось обходить с бригадирами поля, назначать участки, отмерять квадраты и снова приниматься за тупую, скучную работу.
Глухо, по-деревенски повязанная фестивальной косынкой, злющая и обиженная, ходила она под палящим, расплавленным солнцем, в лифчике и в узких брючках, и пересчитывала сухие стебли.
Прижатый черными очками липовый листочек спасал ее красивый нос от горячих лучей.
Часам к двенадцати на дороге появилась Ниловна с мешком за спиной и с бидоном. Она передохнула и завела на целый час:
— А Дедюхин-то нашему: «Ты, — говорит, — мне за косилки карманом ответишь. Я, — говорит, — за это из твово кармана пять тысяч штрафу выну. Тогда небось образумишься». А наш-то, свистун, загнал его в лес дремучий да силком заставил из горлышка хлебать… Чистый, говорят, спирт… Так батюшка цельную литру без закуски и выкушал. Доктора говорят — все нутро черное, ровно уголь… Все сгорело!.. Вон он, душегуб, нет от него нигде спасенья…
Увидев Столетова, старуха ловко стала упрягаться в мешок.
Столетов шел к Светлане.
Еще со времени учительства укоренилась в нем привычка проверять самому заданную работу.
— Спину не ломит, Ниловна? — спросил он с надеждой.
— Куды там, родимый, — сахарным голосом запела она. — И вчерась не болела и сегодня. Ночью вроде заныло немного, а сейчас обратно ничего. Прямо беда…
— Ты куда это собралась? — нахмурился он, увидев бидон. — У тебя наряд. Тебя Иван Иванович заждался.
— Ну и что, что заждался… — огрызнулась она. — Питаться мне надо или нет?
— Опять на базар? Смотри, в стенгазете продернем!
— Продергивай! Недолго терпеть осталось!
Столетов проводил ее глазами и спросил Светлану, как подвигается дело.
— На этом участке — сорок два погибших стебля, — сказала Светлана.
— Я бы на твоем месте считал живые. Их считать веселей… Ниловна небось тоже болтала, что я Дедюхина загубил?
Светлана промолчала.
— Ну, хорошо, ладно, — продолжал Столетов. — Загубил так загубил. А за что, не интересуются?
— Интересуются, — хмыкнула Светлана. — Будто он вас штрафом пугал. Тоже мне, нашли причину.
Столетов насторожился.
— А ты что? Только в причину не веришь? А если бы была другая причина, поверила бы?
Его тон заставил ее обернуться.
— Если бы, понимаешь, была солидная причина, — продолжал он вкрадчиво, — погорячей, чем штраф.
Светлана сияла очки и уставилась на него. Листочек тихонько упал на землю.
— Если бы, к примеру, он на меня в тридцать седьмом году донос сочинил. Тогда как?
Она побледнела и попятилась, будто прямо на нее шел трактор.
— Что же ты? — Столетов невесело осклабился. — Что отодвигаешься? Кидайся на шею, дочка. Перед тобой сплошной Монте-Кристо. От пяток до макушки. Гордись отцом. Радуйся… Чего же ты? Сама ведь инструктировала.
