— Мы не станем навязывать вам наших или претендовать на знакомство с вашими, — покорно согласилась мадам Дандилло.
— Я не езжу на званые обеды, где приходится разговаривать с совершенно незнакомой даже по имени соседкой, которая пристает с рассуждениями о Боге, причем сама усыпана бриллиантами и по уму не выше горничной, да еще глупой. И так на протяжении четырех часов, а с одеванием и все пять. Это время можно потратить на чтение классиков (я читаю только их, все другое совсем не нужно), просто поразмышлять или поехать на воздух в Булонский Лес, или, наконец, предаться такому невинному занятию, как сон, чего никак не скажешь о разговорах с дураками.
— Но разве в жизни не приходится добровольно жертвовать каким-то временем? — спросила мадам Дандилло. Как и всех людей, не считающих свое время (девять с половиной десятых человечества), ее инстинктивно раздражали те, кто не теряет его, от невольного сознания их превосходства. И потом эта женщина, усыпанная бриллиантами… разве сама мадам Дандилло не играла множество раз именно такую роль? Мелким людям всегда кажется, что намекают именно на них.
— Конечно, есть неизбежные потери времени — на отдых, иногда даже в работе. Но к ним никак не относятся светские обеды. А если бы мне захотелось жениться в Неаполе? — неожиданно и с какой-то живостью спросил он, словно подобная комбинация решала все проблемы.
— По закону в этом нет никаких трудностей. Но, насколько я знаю, есть условие, что одна из сторон должна прожить там какое-то время. А это замедлило бы… И… Неаполь не очень далеко? — робко спросила она.
— И вы приехали бы?
— Не знаю… Это застигло меня врасплох. Но, в конце концов, если уж вы так настаиваете на Неаполе, можете не брать меня в расчет. Главное, чтобы Соланж была счастлива.
— Интересно, а могло ли бракосочетание состояться в Персии? Мы могли бы выбрать для этого Исфаган…
— Все это надо обдумать, — ответила мадам Дандилло с какой-то внезапной усталостью. Она сделала несколько больших глотков чая и продолжала уже более твердым голосом, словно подбросив угля в котел: — У вас ведь есть свой нотариус?
— Да, конечно, даже несколько.
— У нас мэтр Виньяль, улица Миромениль. Это старый друг моего мужа. Может быть, тот, которого вы изберете, свяжется с нашим?
— Для?
— Ну, для составления контракта.
— О, стоит ли спешить!
— Но, сударь, Соланж — я уже не говорю о себе — очень нужно отдохнуть за городом. Она уже неоднократно откладывала, может, конечно, отложить и еще раз… Но, согласитесь, лучше уладить все как можно скорее.
— Ничего не уладится, пока нет окончательного решения.
— Как!.. Неужели вы еще не решились? А мы уже полчаса рассуждаем о мелких подробностях!
— Мадам, давайте будем точнее. С самого начала я сказал вам: «Если дело сладится», «предположим, что дело сладится». По-моему, это вполне ясно.
— Так, значит, вы еще не сделали выбор?
— Я решил в принципе. Но практически пока не могу дать вам твердое обещание.
Мадам Дандилло вся как-то обмякла.
— Послушайте, сударь, я не сомневаюсь в вашей честности. Но вы подвергаете нас, Соланж и меня, такому испытанию… такому испытанию… Ведь это длится уже шесть недель! Я просто больна от всего этого! — через оболочку респектабельной дамы у нее сразу как-то проглянула натура кухарки.
— Понимаю, мадам, понимаю! — с чувством произнес Косталь, ставя на стол чашку. — Я действительно подвергаю вас крайне тягостному испытанию. Но, в конце концов, если Соланж и страдает, надо все-таки признать, что ведь она сама хотела этого. А кто невинная жертва, так это я. Ведь я ни от кого ничего не требовал. Именно вы ставите меня перед этим кошмарным выбором! И если я колеблюсь, у меня есть на то все основания. В пользу этого брака причин ровно столько же, сколько и против. Как же тут не сомневаться? На это способен только какой-нибудь вертопрах.
— Но вы никогда не решитесь!
— Я уже сделал выбор.
— Это серьезно?
— Я говорю так со всей ответственностью.
— Значит?
— Повторяю, я решил жениться на Соланж. Но чтобы перейти к самому делу, мне нужно новое усилие, которого, прошу вас, не требуйте от меня именно сейчас, я и так вконец измотан.
— Но все-таки, считаете ли вы себя хотя бы помолвленным?
— Конечно нет! Помолвка — это уже следующий шаг. Да к тому же я вообще ничего не понимаю во всех этих ритуалах. Что, собственно, значит быть помолвленным?
— Вы даете девушке твердое обещание, дарите кольцо…
— Мы уже договорились с Соланж, что у нас не будет колец. «Кольца — это для пойманных птиц», ха, ха… Никаких колец до женитьбы. Зато при разводе я дарю кольцо. В этом есть хоть какой-то смысл. Например, что мы остаемся добрыми приятелями.
Мадам Дандилло в растерянности смотрела на Косталя. Она позвонила. «Неужели она велит выпроводить меня?» — подумал он. Нет, оказывается, нужно было всего лишь закрыть дверь в кухню, откуда шел слишком уж аппетитный запах брюссельской капусты. Ах! Все-таки надежда на жизнь все еще оставалась!
— Что я могу сказать? Значит, нужно еще подождать. И вы не можете хотя бы приблизительно назвать дату, когда…
— О, никаких дат! — воскликнул Косталь с раздражением. — Точные даты, точные часы — все это песок в механизме, от этого ломается жизнь. Однажды утром, а может быть вечером, я позвоню вам и скажу: «Мадам, теперь пора!»
— О, дайте же моей малышке хоть какой-то шанс выйти замуж по чувству, — умоляющим тоном произнесла мадам Дандилло. Она вдруг стала посматривать то налево, то вправо, нервно перебирая пальцами и жуя нижней губой, как старая лошадь. — Если через пару лет вы увидите, что она мешает вашей работе, ладно, все-таки у нее будет два года счастья.
— Я хочу дать ей не два года, а целую жизнь счастья, — энергично возразил Косталь.
— «В принципе» или «практически»? — спросила мадам Дандилло со слабой улыбкой.
— В принципе. Практически это должно еще немного повариться. Ничего не бойтесь, — сказал он, вставая. — Ваши дела идут совсем неплохо.
Страдальчески улыбаясь, она проводила его до прихожей. Ему так не терпелось уйти, что он напролом ринулся к кухонной двери, приняв ее за выход. На него обрушился, словно спущенный с поводка пес, густой аромат брюссельской капусты.
Оставшись одна, мадам Дандилло вернулась в гостиную и упала на стул. Лицо, целый час искаженное светской гримасой, опало, но сделалось от этого еще жестче и растеряннее. Она помассировала щеки, чтобы разгладить шедшие от носа морщинки.
Косталь кубарем слетел вниз по лестнице, как сбежавший за пять минут до звонка школьник, которому кажется, что за ним гонится учитель. Отойдя на порядочное расстояние, он заулыбался. «В этой мизансцене с кухонной дверью я был почти как маленький Шарло». За свою жизнь он воображал себя Юлием Цезарем, Дон Кихотом, Иисусом Христом, Жилем де Рецем и др. …Это может показаться смехотворным, однако ведь каждый из этих великих людей также почитал себя тем, кем на самом деле не был, но именно из этого черпал свою силу: Цезарь считал себя Александром, Дон Кихот — Рыцарем без страха и упрека, Жиль де Рец — Тиберием, а Иисус Христос — Богом. Косталь старался заглушить стыд, испытанный им от роли «зятя», бурлескности самой ситуации, а также от обычной своей манеры делать из жизни произведение искусства. Хотя в разговоре с мадам Дандилло он был совершенно искренним, но тем не менее, после всего уже не мог не подумать, что сыграл с ней великолепную сцену из классической комедии. И это, может быть, отчасти спасало его в собственных глазах от ощущения брачной трагедии. Выворачивая ступни немного наружу, как это делал Шарло, он шел по набережной с чувством восторга и испуга.
Они встретились на следующий день в три часа у входа на выставку шедевров современной живописи. Оба ровно ничего не чувствовали при виде этих картин и через четверть часа, откровенно признавшись в этом друг другу, вышли из зала и пошли бесцельно бродить по центральным кварталам, как обычно очень тихим в начале сентября. Косталь сразу же перешел к главному.
— Ваша мать рассказала о нашем вчерашнем разговоре?
— Да.
— Что ж, у вас все идет хорошо. Я убежден, что это дело сладится. Предоставьте все мне. Но вы-то, бедная моя девочка, что вы думаете о всех этих оттяжках?
Она повернулась к нему и просто сказала:
— Я жду…
Бедная малышка! Какая покорность! Да, она терпелива… (Косталь почти всегда думал сравнениями), терпелива, как кобылка.
Он остановил ее перед витриной декоратора.
— Вот красивый ковер. К сожалению, очень маркий… А вам нравится такая расцветка?
Впервые он говорил с ней об устройстве квартиры. Они вошли в магазин и поговорили с продавцом. На него нахлынула нежность, и не только потому, что эти слова еще больше обязывали («Теперь уже нельзя отступать»), но и возможное будущее показалось ему приятным. Он вынул из портфеля небольшой набросок и показал ей — план квартиры, где одна из комнат была помечена: «Комната Сол».
