Воинской части без командира нельзя, и наутро после гибели Макарыча Тимур получил повышение: командир Отряда особого назначения. Первое дело на руководящем посту было даже не тяжелое, страшное – писать жене и дочке, что их статус изменился: старшая стала вдовой, а младшая сиротой. Мыслей не было, слов не было, ничего не было, кроме боли и стыда за то, что учителя убили, а он, Тимур, не только жив, но и здоров, благополучен и даже вырос в должности. Зашел Зятек, глянул через плечо на лист бумаги с единственной тупой фразой: «Уважаемые Анна Артемьевна и Светлана Михайловна!».
– Мучаешься? – посочувствовал Зятек.
Тимур не ответил.
– Давай я напишу, – предложил Зятек, – мне полегче: тебе он был как отец, а мне как бы начальник, я же числюсь при отряде.
Тимур молча пустил его за стол, и Зятек минут за двадцать написал хорошее, мужественное, прочувствованное письмо. Гибель Макарыча была названа героической, и Тимур еще больше устыдился, что сам не додумался до такого простого и точного поворота: ведь нельзя писать близким погибшего, что их любимый человек ушел из-за бестолковости армейских служб.
– Подпиши, – сказал Зятек, – поправь, как хочешь, и подпиши.
– Ты же писал, – возразил Тимур, – да ты и званием выше.
Зятек грустно покачал головой:
– Ты командир отряда. А насчет звания разговор особый. Выпить не хочешь? Пошли ко мне, у меня есть.
Разлили водку, помянули Макарыча и ребят. Потом Зятек сказал:
– А теперь по делу. Насчет звания. Тебе неловко, и мне неловко. Поэтому давай по форме: ты командир, я подчиненный. И никаких экивоков. А звания, награды… Мы оба им цену знаем. Мой тесть мужик прямой, знаешь, как он говорит? Награды не надо заслуживать, надо вовремя оказаться там, где их выдают. Мне вот повезло, я оказался в нужном месте. Не думай, я женился по любви. Но дальше пошло накатом. Теперь меня никто не спрашивает, нужна мне карьера или нет. Все равно будет. Встал на ступеньку эскалатора, и она сама меня тащит наверх. Всем нужны свои люди. И тестю, и друзьям его, и начальникам. А я для них свой человек. Сделаю карьеру, и мне будут нужны свои люди. Как ты, как парни наши. Если выживу. И вы выживете.
Наши, отметил Тимур, и не понял, как к этому относиться. Не свой, конечно, не свой. Но хочет быть своим, и на том спасибо. Он вспомнил, с какой неприязнью отозвался о Зятьке Макарыч в том первом и последнем откровенном разговоре. Но, похоже, и сам Зятек в тот момент думал о себе не лучше.
– Скоро уеду, – сказал он, – отзовут. Навесят новые погоны и отзовут. Ну и что? Думаешь, подонки, карьеристы? Ни хрена! В том-то и дело, что ни хрена! Абсолютно нормальные мужики. И все по-своему правы. Жить-то хочется всем! В любой конторе грызутся за должность, за зарплату. А армия, она что – не контора? Та же контора. И люди такие же.
Бутылка кончилась, сорвали кепку со второй. Тимур не пьянел, Зятек тоже. Водка была просто предлогом для разговора.
– А погибших не вернуть, – сказал Зятек вместо тоста, и они выпили, – ни Макарыча, ни других. Сколько народу ушло, и никто не вернется.
Молчать все время было неудобно, и Тимур не столько спросил, сколько обозначил свое участие в разговоре:
– А кому она вообще нужна, эта война?
– Не прав, – возразил Зятек, – тут ты не прав. Она очень нужна! Война – дело государственное. У нас народ смирный, все терпит. Смирный-то смирный – а вот в очередях что говорят? Где мясо, почему водка по талонам? А когда война, такие вопросы не уместны, надо не хныкать, а родину спасать. Но главное даже не это.
Тимур опять поддержал разговор:
– А что?
– Злобы много накопилось, – объяснил Зятек, – в армии в том числе. Майоры злы на полковников, полковники на генералов, генералы на маршалов.
– А на маршалов за что?
– Маршалы виноваты больше всех, – усмехнулся Зятек, – слишком долго живут. Они же в отставку не уходят. Сидит такой в кабинете, задницей в кресло врос, и не выковырнешь его оттуда. А он сидит – вся шатия сидит. Земляки, родственники, однокурсники. Никакого движения! А полковник, он, ты думаешь, что – мечтает так и сдохнуть полковником? Он хочет стать генералом! А как стать, если у нас генералов и так больше, чем во всей Европе! Все войны, все реформы в армии затеваются, чтобы одних убрать, а других поставить.
Зятек все больше пил и все больше мрачнел. Тимуру стало его жалко – видно, допекло мужика, не сладко ходить под тестем-генералом. Захотелось не успокоить, так хоть перебить дурное настроение. Он неловко пошутил:
– А солдаты ни на кого не злы?
Зятек ответил серьезно:
– Солдаты злы на всех. Одна надежда, что между собой не сговорятся.
Он снова выпил, уже один, не чокаясь. Он вовсе не опьянел и, как показалось Тимуру, пьянеть не собирался. Просто человеку хотелось выпить и поговорить. Вполне законное желание! Поэтому он пил и говорил. Тимур тоже пил и слушал, потому что в хреновом настроении каждый человек имеет право и на собутыльника, и на собеседника. Ему было жалко Зятька. Что-то случилось с человеком, сорвался. Захочет – расскажет. А не захочет – пусть пьет и пусть говорит.
– Блядская страна, – сказал Зятек, – и чем ближе к власти, тем подлее. Сбились в банду, а на деле каждый за себя. Догнивает система, скоро совсем развалится.
Разговор он закончил странно, почти теми же словами, что и Макарыч:
– Ты теперь вместо старика – береги ребят. В этой помойной войне нет такой идеи, за которую стоило бы умирать.
Впрочем, Тимур не слишком удивился. Что система догнивает, видели все, и в армии это было особенно заметно. Кумовство, воровство, пьянство. Такие армии войны не выигрывают.
Но это касалось государственной войны. А личные войны шли по-разному, порой вполне успешно. Кто хотел мстить, мстил. Кто хотел делать карьеру, делал. Вот и Зятек выиграл свою личную войну: вскоре получил звание и убыл в Москву. Проводили его по-людски: выпили, сказали разные слова и пожелали успехов в делах. В каких, не уточняли, просто потому, что никто не знал, что у Зятька за дела и к чему он сам стремится. К чему бы ни стремился, дай ему Бог удачи.
Про орден речи не было: что Зятьку светит награда, никому, кроме Тимура, Макарыч не сказал. А Тимур тоже никому не сказал. Так их учили: информацию, как оружие, надо держать под замком, вырвавшись на волю, она становится неуправляемой, и никто не знает, когда граната взорвется и в кого полетят осколки.
А затем случилось то, с чего, собственно, все нынешние Тимуровы проблемы и начались.
Неожиданно воскрес переводчик Миша, тот самый переводчик, который вместе с Макарычем сгинул в результате нестыковки в развалинах кишлака. Вообще-то он был Махмуд, но учился в Москве, в Университете дружбы народов, где и был переименован в Мишу. По-русски говорил почти без акцента и вполне мог сойти за аварца или осетина. Был он дружелюбен, улыбчив, дружил с офицерами, а больше всего с апостолами, охотно ходил с ними на рынок, весело торговался с местным людом, слыл специалистом по бараньему шашлыку с местными специями. Женат Миша был на однокурснице, москвичке, гордился двумя пацанятами и хвастался, что через год-полтора накопит деньги на квартиру в зеленом районе Ясенево. Пришел Миша ночью. Дежурные на проходной изумились: уже месяц, как он считался погибшим. А он был живой – только грязный, измотанный и сверх всякой меры испуганный. Он попросил сразу отвести его к апостолам. Тимура разбудили, и у него спросонья возникла неразумная надежда: вдруг и Макарыч жив? Но Макарыч не был жив, и ребята, с ним ушедшие, погибли. А вот Миша уцелел.
Парня спасла житейская неприятность: днем, за бараниной, он слишком энергично приложился к местному айрану, через пару часов скрутило живот, и он вынужден был надолго отлучиться за торчавшую в отдалении скалу. В это время и прилетела вертушка.
Местные горы Миша знал неплохо, не раз бывал в окрестных селениях. До рассвета он просидел в лесу, а когда посветлело, ушел через перевал в дальний кишлак, где у него был друг. Там и отсиживался.
– А чего сюда не пришел? – не понял Тимур.
– Тут меня бы убили.
– Кто убил бы?
– Они бы и убили, – угрюмо ответил Миша.
Все, что он рассказал потом, не стало для Тимура такой уж оглушающей новостью. По деталям и прежде знал немало, а теперь сложилось в картину.
В России секреты никогда не держались. А армия что, не Россия? Обещание, данное Макарычу, Тимур выполнял, в политику не лез. Но глаза не зажмуришь, уши не заткнешь, а в тесноте гарнизонной жизни увидишь даже то, чего не хочешь видеть. Что офицеры в разных чинах крупно промышляют наркотой, и раньше знали многие, но волну не гнали: на войне рискуют все, и солдаты, и полковники, даже генералы, и если кто-то небрезгливый хочет жить послаще, хрен с ним, его дело и его риск. Хрен с ним, если не подставляет других.
Миша помогал офицерам покупать не только баранину и серебряные колечки с бирюзой. В ближних кишлаках крупно торговали наркотой, и Миша при торге был незаменим: когда речь идет о больших деньгах, нужно понимать, что тебе говорят. Куда дальше шла дурь, Мишу не касалось.
