В Коломб-Бешаре шел дождь; улицы превратились в огромные лужи, в которых отражалось пасмурное небо. Угрюмый негритенок из гаража помог им донести багаж до вокзала. Палец болел чуть меньше.
— Холодный город, — сказал ей Слиман, когда они шли по главной улице. На станции они сдали багаж и, выйдя наружу, увидели, как с платформы товарняка сгружают машину: крыша автомобиля все еще белела от высокогорного снега. День был темный, ветер гнал рябь по воде, залившей пустыри. Поезд фрейлейн Виндлинг отправлялся под вечер. Они с мальчиком зашли в ресторан и плотно пообедали.
— Ты действительно вернешься завтра домой? — с тревогой спросила она, когда они ели фрукты. — Ты знаешь, нельзя нам было так с твоими родителями. Они никогда меня не простят.
Лицо Слимана помрачнело.
— Это не имеет значения, — отрезал он.
После обеда они прогулялись по городскому саду и посмотрели на орлов в клетках. Ветром принесло мелкую морось. Грязь на дорожках стала глубже. Они вернулись в центр города и сели на террасе большого, неряшливого современного кафе. Стол с одной стороны был частично укрыт от мокрого ветра; они сидели лицом к пустырю, заваленному всяким хламом. Неподалеку, точно разбросанные кости упавшего на караванной тропе верблюда, торчал ржавый остов древнего автобуса. Перегораживая пустырь, лежала длинная, свежесрубленная финиковая пальма. Фрейлейн Виндлинг посмотрела на влажные оранжевые волокна пня и ощутила к дереву праздную жалость.
— Выпью-ка я кока-колы, — объявила она. Слиман сказал, что хочет тоже.
Сидели они долго. Дождь косо чертил воздух за сводами галерей и падал на землю тихо. Фрейлейн Виндлинг ожидала, что будут приставать нищие, но те не появились, и сейчас, когда пришло время уходить из кафе и возвращаться на вокзал, она была благодарна, что день прошел так легко. Она открыла бумажник, достала три тысячи франков и отдала Слиману:
— Этого хватит на все. Но ты должен купить обратный билет сегодня. Когда уйдешь с вокзала. Только не потеряй.
Слиман спрятал деньги под одежду, поправил бурнус и поблагодарил ее.
— Понимаешь, Слиман, — сказала она, удерживая его, потому что он собрался подняться из-за стола, — я не даю тебе сейчас больше денег, потому что они нужны мне на дорогу. Но когда я вернусь в Швейцарию, я буду время от времени высылать их понемножку. Немного. Чуть-чуть.
Его лицо вдруг овеяло паникой; ее это сбило с толку.
— У вас нет моего адреса, — сказал он.
— Нет, я отправлю их Буфельдже, — ответила она, полагая, что это его устроит. Слиман подался к ней — с напряжением во взгляде.
— Нет, мадам, — категорично сказал он. — Нет. У меня есть ваш адрес, и я вам вышлю свой. Тогда он у вас будет, и вы сможете мне писать.
Об этом не стоило спорить. Почти весь день ее палец болел не слишком; теперь, когда стемнело, он снова заныл. Она хотела подняться, найти официанта и расплатиться. Моросило по-прежнему; вокзал был далековато. Но она видела, что Слиман хочет сказать что-то еще. Он наклонился вперед на стуле и уставился в пол.
— Мадам, — начал он.
— Да? — отозвалась она.
— Когда вы будете в своей стране и подумаете обо мне, вы не будете счастливы. Правда, нет?
— Мне будет очень грустно, — сказала она, поднимаясь.
Слиман медленно встал и на миг умолк, а потом продолжил:
— Грустно, потому что я съел еду из сценки. Это очень плохо. Простите меня.
Она пронзительно вскрикнула:
— Нет! — и сама испугалась. — Нет! Это хорошо! — Щеки и губы ее кривились в плаче; она неистово схватила его руку и заглянула ему в лицо. — Oh, mon pauvre petit![16] — заплакала она и закрыла лицо руками. И почувствовала, как он легонько трогает ее за рукав. Мимо по главной улице проехал грузовик, пол затрясся.
Она с трудом отвернулась и порылась в сумке, доставая носовой платок.
— Пойдем, — сказала она, откашлявшись. — Позови официанта.
Они добрались до вокзала замерзшие и мокрые. Поезд как раз составлялся; пассажирам не разрешалось выходить на платформу, и они сидели внутри на полу. Пока фрейлейн Виндлинг покупала билет, Слиман пошел забрать багаж из камеры хранения. Его долго не было. Когда он вернулся, его бурнус был накинут на плечи, а сам он победно ухмылялся, неся три чемодана на голове. Шедший за ним человек в рваном европейском пиджаке и брюках нес остальное. Когда носильщик подошел ближе, фрейлейн Виндлинг заметила, что он держит в зубах клочок бумаги.
В старом купе пахло лаком. В окно виднелись несколько лоскутков водянистого белого неба на западе, далеко над пустошью. Слиман хотел разложить багаж по сиденьям, чтобы в купе никто больше не зашел.
— Нет, — сказала она. — Поставь на полки.
В вагоне было немного пассажиров. Когда все утряслось, носильщик встал в проходе снаружи, и она увидела, что он по-прежнему держит в зубах листок. Он пересчитал монеты, которые она ему дала, и сунул в карман. Затем быстро отдал бумажку Слиману и исчез.
Фрейлейн Виндлинг чуть нагнулась, чтобы посмотреть на себя в узкое зеркало над спинкой сиденья. Было маловато света; масляный фонарь освещал лишь потолок, а дно светильника отбрасывало свинцовую тень на все остальное. Вдруг поезд встряхнуло, и он заскрежетал. Она обхватила руками голову Слимана и поцеловала его в лоб.
— Пожалуйста, сойди с поезда, — попросила она. — Мы можем поговорить здесь. — Она указала на окошко и стала тянуть за рваную кожаную петлю, которой оно опускалось.
Когда она выглянула, Слиман показался ей совсем маленьким на темном перроне: он не сводил с нее глаз. Тут поезд тронулся. Фрейлейн Виндлинг думала, что он проедет лишь несколько футов и остановится, но состав полз дальше. Слиман шел рядом, держась вровень с ее окном. В его руке была бумажка, которую дал носильщик. Он показал ее, закричав:
— Вот мой адрес! Пишите сюда!
Она взяла ее и продолжала махать рукой, выкрикивая: «До свидания!», а поезд двигался все быстрее. Слиман по-прежнему быстро шел рядом с окошком, ускоряя шаг, потом пустился бегом, пока перрон не закончился. Она высунулась далеко, глядела назад, махала, но мальчик тотчас пропал во тьме и дожде. У путей оранжево пылал костер, и дым обжег ей ноздри. Фрейлейн Виндлинг подняла окно, посмотрела на листок в руке и присела. Поезд швырял ее туда и сюда; она не отрывалась от бумажки, хотя сейчас та была в тени, и вспоминала первый день, давным-давно, когда маленький Слиман стоял за дверью и наблюдал, прячась всякий раз, когда она оборачивалась на него посмотреть. Слова, поспешно написанные носильщиком на клочке бумаги, и впрямь были адресом — но адресом в Коломб-Бешаре. «Говорят, пытался сбежать. Но далеко не ушел». С каждой мелочью его поведения, которую она припоминала, ситуация прояснялась. «Он слишком молод воевать, — сказала она себе. — Его не возьмут». Но знала, что возьмут.
Палец распух и горел; порой ей чудилось, что он пульсирует в такт вагонной тряске. Она посмотрела на несколько оставшихся обрывков бесцветного сияния в небе. Рано или поздно он бы все равно это сделал, рассуждала она.
«Возможно, в другой год», — сказал капитан. Она видела свою кривую, безнадежную улыбку в темном оконном стекле. Может, Слиману повезет, окажется среди первых жертв. «Если б только смерть на войне была надежна, — сбивчиво думала она, — ждать ее было б не так больно». Кренясь и кряхтя, поезд начал долгий подъем на плато.
1967
перевод: Кристина Лебедева
Ты хотел видеть меня? Тебе правильно сказали. Так меня и зовут. Нтэй. Африканский Великан — вот как меня называют с тех пор, как я начал бороться. Чем тебе помочь? Город уже посмотрел? Бывают места и похуже. Тебе повезло, что нынче нет ветра. Плохой ветер здесь у нас дует. А без него — слишком палит. Аргус? Никогда про него не слыхал. Я не бывал на той стороне.
Человек по имени Эракли? Да, да, он здесь был. Давно. Я его помню. Мы даже с ним боролись.
Убил меня! Так он там вам рассказывал? Понятно. А когда ты пришел сюда, то услышал, что я тут по-прежнему, и тебе захотелось со мной встретиться. Понимаю.
Давай-ка присядем. Здесь во дворе есть источник, и в нем — самая холодная в городе вода. Ты спросил об Эракли? Нет, хлопот у него здесь не было — если не считать того, что он проиграл бой. Кому он тут нужен? Пришел один. Никто его тут раньше не видел. Пускай себе идет. Зачем его беспокоить? Только дикари нападают на человека, который пришел один. Убивают его, а потом дерутся за его набедренную повязку. Мы же пропускаем людей без лишних разговоров. Входят с одной стороны, выходят — с другой. Нам так нравится. В мире и дружбе со всеми. У нас есть пословица: «Никогда не бей человека, если не уверен, что можешь его убить, а если уверен — убивай быстро». Там, откуда я родом, мы гораздо грубее, чем они здесь, на побережье. Жизнь у нас труднее, зато здоровья больше. Посмотри на меня — ведь я тебе в отцы гожусь. Если б я всю жизнь прожил на взморье, я б так не сохранился. И все равно — видел бы ты меня лет двадцать назад. В те дни я на все ярмарки ходил, людям представления устраивал. Быка подымал одной рукой, а другой — хрясь меж рогов, и он замертво падает. Народу такое нравится. Иногда балки головой ломал. Тоже любили — да только с быком это обряд такой был, поэтому быка больше всего просили показать. Все обо мне знали.
