И вновь он ощутил прохладу ее рук в своих ладонях.
— Нужно уезжать отсюда, — прошептал он. — Не могу объяснить вам почему, но я уверен в этом. Я увезу вас, вы не должны здесь оставаться…
Отблески света и огня, пробиваясь сквозь приоткрытые двери, отражались в зеркалах и до блеска натертой мебели, плясали на их одежде. Платье Каролы расцветилось раскаленными искрами.
— Я сама это чувствую, — сказала она. — Всегда чувствовала… Что-то здесь не так… Увезите меня.
Пряди волос обвивали его пальцы. Именно благодаря этим вьющимся волосам Карола была для него великолепно осязаемой, как ни одна другая женщина. Отныне он не оставит ее ни на секунду. Далекие отблески горящих поленьев мерцали в ее глазах — два крохотных созвездия в изумрудном океане… Ее взгляд был полон любви, и, отражаясь в этом застывшем шторме, Орландо как никогда ощущал себя полным жизни, сил и огня. Ощущения бури и умиротворенности смешались в нем… Раньше он и понятия не имел, какое это счастье — найти кого-то, с кем хочется быть рядом всю оставшуюся жизнь. И когда он открыл это для себя, его переполнило блистательное и пестрое ликование. И причиной всему была женщина.
— Коньяк!
Они обернулись к дверям салона. В отблесках света возникла Маргарет, и в глубине стаканов, которые она несла, дрожал жидкий свет оттенка прозрачной карамели. Орландо отпустил Каролу и подошел к девушке. Пока он шел, та не сводила с него глаз. И прежде чем она, обернувшись, скрылась в тени, он успел задать себе вопрос: как такое невыразительное лицо может вдруг исполниться такой драматической силы?
Три семнадцать утра.
Он знал, что Карола не придет, что она не может прийти, но даже самая мельчайшая клеточка его ждала. В кромешной тьме, царящей в комнате, он улавливал каждый шум, каждый скрип балки, пола, каждый шорох дома, прилепившегося на склоне горы, дома, медленно терзаемого временем. Он различал едва слышные всхлипы этого неприметного, почти беззвучного истязания.
Навязчивые видения роились в его голове… Два века назад молодой человек покончил жизнь самоубийством… Какой была настоящая Шарлота? Ему нужно знать… Конечно, у нее были дети, ведь Карола была ее прямой наследницей… Какой женой она была? Этот мужчина любил ее настолько, что свел из-за нее счеты с жизнью, а она осталась жить здесь… Она должна была по-прежнему спать с мужем, с добряком Альбертом, великодушно одолжившим пистолет… Нет, так написано в либретто оперы, в жизни же, возможно, он был ни при чем… Но как эта пара могла по-прежнему жить вместе и производить на свет потомство, когда в доме поселился этот призрак? Как Шарлота могла жить с этими воспоминаниями? Либо она смогла простить себе, либо убедила себя в том, что ей нечего себе прощать… Ни малейшего кокетства, ни единого взгляда, ни единого слова… Кто знает, может, однажды вечером за поворотом коридора или у фонтана молодой человек даже почувствовал на своих губах трепет губ жены Альберта… Можно было даже допустить, что…
Орландо приподнялся на локте. В другом крыле дома отворилась дверь.
Странное дело: в темноте звуки приобретают цвет и форму. Как только послышался отдаленный скрип дверей, тут же в правом углу комнаты возник идеально правильный треугольник тусклого зеленого света. Орландо затаил дыхание. Что-то ему подсказывало, что это не Карола. И потом, ее комната была совсем на другом этаже и в другой части дома.
Тишина. Должно быть, ему померещилось… К тому же коньяк, залпом выпитый вечером, лишь обострял бессонницу… Если бы Джанни увидал его в этот момент или хотя бы узнал, что он не спит в такое время, он бы пришел в бешенство. По условиям контрактов Орландо должен был…
Звук руки, скользящей по перилам… Все ближе и ближе. Кто мог идти сюда в такой час?
Пальцы тенора коснулись мрамора ночного столика, нащупали провод лампы, пробежались вниз, вверх, отыскали выключатель.
Глаза резанул поток света, и он сбросил одеяло.
На самом деле у истории могла быть и другая развязка… На этот раз Альберт мог не просто предоставить оружие — может быть, теперь он сам пожелал им воспользоваться. Почему на этот раз? Почему я сказал «на этот раз»? Ведь теперешний Альберт — не более чем смазливый кретин, бьющийся над секретом клапанов в своей лаборатории в Верхней Баварии.
Дверь. Кто-то притаился за дверью.
Должно быть, полоска света видна с площадки. Почему же он не постучит?
Он знает, что я жду…
Орландо сам не помнил, как вскочил на ноги. В три прыжка он очутился в другом конце комнаты и ухватился за нижний ящик комода.
Скорее всего, пистолет не заряжен, но все равно он мог быть эффективным оружием, если… Пальцы соскальзывали с ручек. Он уперся коленом в комод и потянул. И тут на его висках проступили капельки пота. Несмотря на то, что комод был прекрасно освещен, для пущей верности он рукой ощупал дно ящика. Пистолета там больше не было.
Орландо мигом обернулся и увидал, что дверь приоткрылась. В памяти всплыли слова, произнесенные Каролой в первый вечер: «.. Даже если вы будете вопить, никто вас не услышат. Стены здесь в полтора метра толщиной. Хотите, я принесу вам остатки колбасы?»
Дверь замерла, потом приоткрылась еще. Я Орландо Натале, я выступал на всех величайших оперных сценах планеты… У меня уйма друзей по всему миру, коллекция машин, квартира на Мэдисон-авеню, вилла в Южном Тироле, у подножья Доломитов; с одной стороны — Верона, с другой — озеро в синеватой дымке… Все это реально — мои роли, мои пластинки… И ни один призрак не посмеет переступить порог — ни Шарлота, ни Вертер…
Дверь стукнулась о стену, и Орландо увидел его, выступающего из темноты коридора. На Петере Кюне по-прежнему был парик, но он, должно быть, умыл лицо, потому как надменный росчерк его бровей исчез. Этой ночью на нем, словно маска, красовалось настоящее лицо, обычно спрятанное под слоем грима.
Старик кивнул головой в сторону лестницы.
— Вы должны взглянуть на мои картины, — сказал он. — Вы их еще не видели.
В голосе Петера звучал явный упрек; к тому же он, очевидно, считал, что промах следовала исправить немедленно.
Орландо взглянул на часы: два часа ночи. Этот тип сумасшедший. Маргарет была права. Хотя она со своими сосисками и гримасами тоже вряд ли была образчикам здорового рассудка…
— Мы с Эльзой спим в разных комнатах, — сказал старик. — Уже больше двадцати лет. Ей не нравится скипидар, а я всегда нюхал скипидар.
— Что ж, грустно это слышать.
Старик сурово поджал губы.
— Что вам грустно слышать? Что я нюхаю скипидар или что не сплю с женой?
Орландо подавил вздох.
— И то, и другое, — сказал он. — Но вы знаете, который сейчас час?
— Уже четырнадцать лет, как я не обращаю внимания на время, — сказал Петер Кюн. — Идемте, я вам покажу…
Орландо понял, зачем старик подрисовывал себе брови: у него их не было. Его лицо было лишено растительности, и это его стесняло. Его выражение лица напоминало физиономию стариков, застигнутых утром без вставной челюсти, когда они пытаются нащупать и вставить на место аппарат, придающий им обычную внешность. Вставная челюсть, словно бледно-розовая рыба, плавающая в стакане на мраморном ночном столике… Болезнь, старость, смерть… Почему эти картины роятся в моей голове? Определенно, нужно бежать из Сафенберга.
Петер шел быстро, и вскоре они с Орландо очутились в западном крыле. Дверь была приоткрыта, и они вошли.
— Что это за запах?
— Скипидар. Я вам говорил.
Потолок в комнате был высокий, видимо, самый высокий во всем особняке. Наверное, в этой комнате снесли перегородку. Картины были свалены в кучу вдоль стен, самые большие кое-где даже загромождали окна — в комнате их было четыре. Картины были повернуты обратной стороной, так что разглядеть можно было лишь деревянные рамы да серое полотно.
— Вы, конечно же, видели мои морские пейзажи в коридорах и салоне?
Орландо вспомнил, что проходил мимо верениц аляповатых картин. Трехмачтовики с обвислыми парусами вразвалку направлялись к далеким землям, и их массивные формы отражались в слишком светлых водах — что-то среднее между лавандой и берлинской лазурью…
— Да, — сказал он. — Мне кажется, это…
— Кошмар, — отрезал Петер. — Моря, корабли и небо наводят на меня ужас, но я здесь единственный художник; им нужна была какая-нибудь мазня, чтобы завесить стены… А вот здесь мои настоящие картины. Садитесь.
Орландо послушно сел на старый, обитый репсом диван. Пружины впились ему в ляжки. Петер принялся одну за другой поворачивать картины. Орландо закрыл глаза. Что он делает ночью среди груды серых картин в компании этого сумасшедшего старика? Возле одной из колонн на козлах были свалены тюбики, бутылки, горшки, масляные краски — целая пестрая аптека. Кюн, должно быть, сам готовил краски, растирая порошки, охру, сиену и смешивая их по своим алхимическим рецептам…
