Матросы начали сгружать мешки с почтой и ящики на большие деревянные тачки, стоявшие на причале. Тяжелый груз поднимали из трюма лебедками.
Я стоял с чемоданом на палубе, дожидаясь, пока мне скажут, что делать дальше.
Ветра не было. Можно было задохнуться в неподвижном воздухе. Машины «Камнока», басом аккомпанировавшие каждой минуте моей жизни в последние несколько недель, молчали. Стали слышны другие звуки – крики матросов, вяканье чаек, скрип корпуса, трущегося о резиновые кранцы, плеск волн. И жужжание насекомых. Они вились вокруг меня, и я отгонял их. Только теперь я понял: вот что делали островитяне на причале – не нас они приветствовали, а от комаров отмахивались.
Я все еще ждал указаний, однако никто не подходил ко мне. Капитан Стиллар куда-то исчез. Гарри Грин усердно помогал экипажу с выгрузкой. Иногда он поглядывал на меня, однако я понимал, что мне он ничем не поможет. Незадолго до швартовки он зашел в каюту и наскоро пожал мне руку.
– Моряки не умеют прощаться. – Это прозвучало искренне, хотя он старался не встречаться со мной взглядом. – Надеюсь, мы еще встретимся, Энди Полмрак. – И ушел, не оглядываясь.
И вот теперь я стоял на палубе, растерянный и совершенно одинокий. Москиты жалили меня своими мягкими хоботками. Наконец я поднял чемодан, прошел к трапу и начал спускаться. Собравшиеся островитяне глазели на меня. Все они – мужчины, женщины, дети – были одеты почти одинаково. Женщины и девочки носили черные платья и черные платки. Мужчины и мальчики, стриженные очень коротко, носили белые рубашки без воротников и черные брюки на черных подтяжках.
Я огляделся, рассчитывая хоть на какой-то приветливый жест. Все вокруг провоняло чем-то кислым – так пахла эта земля.
Я уже добрался до нижней ступеньки, а никто ко мне так и не подошел, никто ничего не сказал. Я ступил на причал. По краям он крошился, как черствый пирог. Сняв руку с лееров, я пошатнулся и чуть не упал. После многих недель качки неподвижная суша под ногами оказалась непривычной. Я ухватился за поручень и устоял на ногах.
– Эндрю!
От толпы зевак отделилась женщина и поспешила ко мне. Коренастая, а лицо – слишком длинное для ее тела, словно отражение в кривом зеркале.
И все же я узнал это лицо, так похожее на мамино. И зеленые глаза того же темного оттенка зелени.
– Эндрю Полмрак! – Она остановилась передо мной, оглядела меня с ног до головы. Лицо ее было влажным от пота, черный платок, под который она убрала каштановые волосы, сплошь облепили москиты. Протянув крепкую веснушчатую руку, она коснулась моего плеча.
– Я – Лиззи Бек. Твоя тетя. – И голос у нее был глубокий, как у моей мамы.
Тут бы мне успокоиться. Почувствовать надежную опору. Но лучше не стало. Я съежился под ее рукой. Меня вдруг ужаснула мысль о том, как далек этот остров от всего, что было мне прежде знакомо. Я оглянулся на корабль, надеясь, что Гарри Грин смотрит мне вслед: вдруг он позовет меня обратно на судно. Я бы с радостью повернулся к тете спиной и взбежал по трапу, чтобы навеки укрыться в темных глубинах «Камнока». Но Гарри нигде не было видно, и с причала ржавый корпус парохода и вмятины бортов казались неприветливыми.
Тетя, наверное, поняла, что со мной творится, и позволила мне попрощаться взглядом с кораблем. Лишь несколько мгновений спустя она заговорила:
– Пойдем со мной, Эндрю. – Развернулась и заспешила прочь. Что мне оставалось делать? Я поднял чемодан и двинулся за ней сквозь толпу в гавани, и дальше, по суше, вдоль улицы, которая начиналась у самого причала и шла по самому берегу. Это я заметить успел, а сверх того – почти ничего. Стертые булыжники мостовой дыбились, я спотыкался о них. Неподвижная плоскость земли стала для меня западней, до такой степени я отвык от поверхности, которая сама никуда не движется. Нужно было следить за каждым шагом, иначе я бы упал – и не раз.
Наконец я привык к постоянству земли и смог оглядеться. На этом конце улица состояла главным образом из жалких деревянных домишек, окруженных ветхими верандами и чахлыми запыленными пальмами. От главной дороги отходили узкие тупики с такими же деревянными бунгало. Каждый проулок упирался в крепостную стену, защищавшую город со стороны суши.
Мы с тетей в сопровождении мириадов москитов вскоре вышли туда, где стояли два здания поимпозантнее – крепкие, сложенные из белого полированного камня, который я принял за мрамор, так он блестел под предвечерним солнцем. Первое представляло собой элегантный особняк с колоннами. На побуревшем газоне красовалась табличка: «Резиденция коменданта». Рядом стояло второе здание, также из белого камня, высотой в два этажа. Над входом была вырезана надпись: «Администрация».
Проходя мимо них, я подметил, что не так уж они великолепны, как показалось сперва. Мраморная облицовка отслаивалась по углам – то был вовсе не камень, а фанера с наклеенными на нее обоями.
Нечто подобное встретилось мне и дальше. Здание с надписью «Почтамт» казалось сложенным из красного кирпича. Но и кирпич был всего-навсего бумагой, она кое-где оторвалась, обнажив фанерную основу. Потом мы прошли «Таверну Святого Иуды». Стены серого гранита и сочившийся на улицу запах пива напомнили мне паб в Стровене. Однако гранит тоже был всего-навсего текстурными обоями, которые местами пузырились: по углам их закрепили кнопками, чтобы не оторвались. Подобные симптомы обнаруживали и другие постройки на главной улице.
Прогулка отнюдь не пришлась мне по душе. Солнце висело низко, быстро надвигались сумерки, и прежде я никогда не попадал в такую жару. Непривычными были и укусы москитов. Поначалу они казались пустяковыми, но вскоре отчаянно зачесались. Коричневые мухи жалили меня, а другие мошки, помельче, иголками впивались в шею. Чемодан становился все тяжелее. Я уповал на то, что мы быстро доберемся до тетиного дома, но мы прошли все закоулки, и мощеная дорога закончилась. Теперь мы стояли перед широким проемом в крепостной стене. Тяжелые деревянные ворота с медным фахверком были полуоткрыты.
Тетя прошла в ворота, и я последовал за ней.
Мы побрели дальше по пыльной тропе, которая вела по залитой лавой долине и очень медленно поднималась в гору. Я видел, как тропинка сужается вдали и превращается в карандашный штрих. Тетя шагала вперед, не говоря ни слова.
Мы шли и шли, сумрак сгущался, и в нем постепенно растворялась черная гора. Мне было жарко, я вспотел. Заунывные сирены комариных налетов казались все более злобными и враждебными. Ботинки налились свинцом. Чемодан мертвым грузом гнул меня к земле, вытягивая все силы. Подкатывала дурнота. Того и гляди вырвет. Тетя шаркала ногами впереди, не предлагая помочь, она лишь молча останавливалась и дожидалась, пока я переложу чемодан в другую руку или почешусь. Я уже ненавидел ее. Не мог ни о чем думать – только о гнетущей тяжести, зуде, тошноте, ненависти. Еще немного, думал я, и я улягусь прямо на дорогу и здесь усну.
И тут мы наконец добрались до цели.
Дорожка обогнула большой язык лавы у самого подножия горы. Мы подошли к знаку, еще смутно различимому в сумерках: «Сельскохозяйственная станция». Рядом стоял каменный коттедж с верандой; на передний двор вела железная калитка. Тетя отворила ее и придержала, чтобы я прошел.
Меня лихорадило. В то мгновение, когда я миновал калитку, сумрак превратился в сплошную черноту и разом поглотил черную гору и коттедж. Чудовищная тьма испугала меня, и я остановился, вцепившись в чемодан, будто в якорь. Кто-то взял меня за плечо.
– Сюда, Эндрю! – Тетя провела меня еще несколько шагов. Я слышал, как она возится с защелкой, потом дверь, открываясь, заскрипела. Мы прошли в большую комнату, тускло освещенную масляной лампой, свисавшей с потолочной балки. Я поставил чемодан.
– Норман! Мы уже здесь! – воскликнула тетя. – Мы здесь.
Она выпустила мою руку и остановилась позади, опустив руки мне на плечи. Так, словно я был ее приношением – или щитом.
Я разглядел какую-то фигуру в кресле, в дальнем углу этой темной комнаты.
– Вот мой племянник, – сказала тетя. – Это Эндрю Полмрак.
Мужской голос, глубокий и сильный бас, ответил ей:
– Хорошо. Теперь можно ужинать.
Так я познакомился с островом Святого Иуды и своей новой семьей. В первые дни тетя Лиззи кратко расспросила меня о болезни и смерти матери. Говорила она мало, хотя постоянно следила за мной и улыбалась, если мы встречались глазами. Мне казалось, она хотела быть со мной поласковее, но что-то ей мешало. Впрочем, мой приезд ее, похоже, не расстроил.
Что касается дяди, Нормана Бека, то он почти не обращал на меня внимания. В день прибытия, услышав густой голос, я вообразил его великаном, но дядя, хоть и высокого роста, был очень худ, волосы у него седели, щеки ввалились, плечи горбились. В самую жару он носил черный вязаный свитер, словно инеем присыпанный на плечах перхотью. К Лиззи и ко мне он обращался редко, и никогда – по имени. От него исходил холод: я заметил, что даже москиты облетают его стороной. Если и было в этом человеке тепло, все оно поглощалось работой в огороде за коттеджем и его увлечением – астрономией.
